Сколько детей выздоравливает от рака

Владимир Поляков: почти 80% детей в России излечиваются от рака

— Сколько сейчас детей в РФ заболевает онкологией?

— Заболеваемость раком в целом остается стабильной, есть небольшая тенденция к увеличению по стране и в мире в целом — за последние 20 лет заболеваемость выросла на 15–20%. При этом имеет место не только истинное увеличение, но и улучшение методов диагностики. В год в России примерно 3,5 тысячи детей впервые заболевают злокачественными новообразованиями. Это составляет от 12 до 15 детей на 100 тысяч детского населения. Примерно такая же статистика и за рубежом.

—? А выявляют заболевания на каких стадиях обычно?

— В связи с тем, что страна огромная, территории большие, расстояния между областными центрами и федеральными учреждениями достаточно большие, выявляемость, безусловно, страдает. Дети поступают в 3–4-й стадии заболевания, когда требуются очень большие усилия для того, чтобы излечить ребенка. Когда ребенок поступает на 1–2-й стадии, безусловно, там и результаты лучше, и затрат меньше, и сам ребенок легче это переносит, и прогноз значительно лучше. Но, к сожалению, страдает у нас ранняя диагностика. Хотя в последнее время, действительно, рост заболеваемости во многом связан с тем, что диагностика улучшается и развивается. Это же сказывается и на прогнозе заболевания.

— Какие сейчас актуальные цифры для детей?

— Однолетняя выживаемость для наших детей не показатель. Это взрослому интересно год прожить, а для ребенка это слишком мало. Мы берем за основной показатель пятилетнюю выживаемость, потому что, конечно, наша задача — чтобы дети выздоравливали. В зависимости от заболевания пятилетняя выживаемость может различаться. Не все, к сожалению, удается вылечить, но есть потрясающие результаты, к которым мы пришли за последние 10–15 лет, с эрой развития новых химиотерапевтических препаратов, внедрением новых методик, с появлением высокодозной химиотерапии, развитием новых методов терапии, совершенствованием технологий хирургических вмешательств — все это дало ощутимый толчок в плане выздоровления детей.

Это взрослому интересно год прожить, а для ребенка это слишком мало

Если 40 лет назад выживали, то есть выздоравливали, 20% заболевших детей, то сейчас, если взять всю детскую заболеваемость онкологией, выздоравливают 80% детей. Понятно, что при разных нозологиях показатели варьируются. Если брать ретинобластому — злокачественное заболевание сетчатки, 92% выживаемость. Лимфома Ходжкина — тоже около 90% больных выздоравливает. Неходжкинские лимфомы — более 80%. Острый лимфобластный лейкоз научились лечить хорошо — сейчас почти 90% детей возвращаются в строй, опухоли почек — тоже 80% выздоровлений. Хуже результаты с саркомами мягких тканей и костей, не очень хорошие результаты остаются при нейробластоме — это такая специфическая опухоль детского возраста. Если стадия локализованная, без метастазов, то практически все дети выздоравливают, но если есть отдаленные метастазы, то в этом случае прогноз печальный и выживаемость низкая, несмотря на то, что проводится высокодозная терапия, и трансплантация костного мозга, и многое-многое другое, но все равно пока недостаточный процент выздоровлений. Но это пока во всем мире так.

— Насколько детям в регионах доступно инновационное лечение, те типы лечения, о которых вы сейчас говорите?

— Не все, но доступно. То, что касается стандартной химиотерапии, доступно в регионах. Обеспечение лекарствами в регионе бывает лучше, чем в федеральном центре, просто потому, что мы расходуем их в огромном количестве. В регионе же, к примеру, 30 человек в год заболевает. Безусловно, на них хватает препаратов. Но в регионе не все инновационные протоколы лечения, которые мы апробируем в федеральных клиниках, можно провести. Потому что нужен определенный уровень подготовки, определенные навыки при лечении осложнений, при сопроводительной терапии и так далее. Поэтому в сложных случаях, конечно, такие пациенты поступают к нам.

Кроме того, есть еще некоторые особенности. Например, не везде возьмут на лучевую терапию детей младшего возраста. Просто потому, что по регионам нет лучевых терапевтов, которые бы занимались детьми. Дети при таком лечении требуют особого подхода, обязательного анестезиологического пособия, ведь нужно, чтобы ребенок не двигался, различные манипуляции инвазивного характера, пункции и прочее — это все тоже под наркозом. Хотя во многих областях есть онкологические отделения либо койки, куда госпитализируют детей, и есть специалисты. Их, к сожалению, не так много, но на ту первичную работу, которая требуется, либо на проведение стандартной химиотерапии мы можем смело отправлять ребенка в регионы.

— А если до постановки диагноза? Нужно ли семье с больным ребенком ехать в Москву за подтверждением диагноза?

— Если есть сомнения в точности диагноза, проводится верификация. Региональное учреждение может прислать препараты (гистологические стекла) в федеральный центр — к нам, в ФНКЦ, МНИОИ им. Герцена или еще куда-то, где есть сильная морфологическая служба. Потому что и у нас иногда бывает, патоморфолог голову сломает, чтобы поставить правильный диагноз. Это при том, что у него совершенно сумасшедший опыт — поток больных огромный. А если это не так часто, если это детская опухоль, которую смотрит специалист в регионе, у него объективно опыта меньше, тогда могут возникнуть затруднения. Для этого и существуют референс-центры, куда можно направить препараты на пересмотр.

Кроме того, у нас существует возможность консультаций, мы очень плотно сотрудничаем с нашими коллегами в регионах. У нас сейчас продвигается телемедицина и есть постоянная связь с некоторыми регионами. Есть специальный сайт детскаяонкология.рф, куда мы выкладываем всю самую последнюю информацию. Там есть разделы для родителей и для специалистов. В разделе для врачей — какие операции проводим, какие бывают проблемы и осложнения. Постоянно проводим вебинары для врачей из регионов, рассказываем о последних достижениях, чтобы они тоже были в курсе.

— Какие последние достижения из стран с более развитой медициной удалось перенять и внедрить в России?

— Многое удается внедрить, многое разрабатываем мы сами здесь и достигаем тех результатов, которые есть за рубежом. Начнем с того, что мы стали заниматься эндоскопическими хирургическими вмешательствами. Это разработки последних лет. Мы пришли к органосохраняющим видам лечения в результате того, что удается добиться значительного сокращения опухоли лекарственным лечением.

Как это работает: раньше к нам приходили больные с огромными новообразованиями на операцию. Сейчас на первом этапе такому пациенту проводится химиотерапия, на ее фоне опухоль уменьшается — из неоперальбельного состояния ребенок переходит в состояние, когда его можно прооперировать, сохранив ему орган. Например, провести резекцию почки, щитовидной железы или печени. Очень хороших результатов сейчас мы достигли при лечении костных сарком с использованием эндопротезирования. Мы практически отказались от ампутаций — и больше 80% детей в результате эндопротезирования катаются на велосипеде, бегают, живут обычной жизнью. Многие виды диагностики стали рутинными и обычными, развивается диагностика и лечение радиоизотопами.

— Как быть с лекарственными препаратами? Насколько дженерики вообще возможно применять в детской онкологии?

— Мы готовы использовать дженерики, если они прошли клиническую апробацию, клинические испытания, показавшие, что токсичность и эффективность этих дженериков хотя бы приближена к тому, что мы видим при использовании оригинальных препаратов. Если такие препараты есть, то, конечно, они внедряются в клинику наряду с зарубежными. Но, к сожалению, таких испытаний мало, часто они недостаточно качественные. Есть ряд препаратов-дженериков, которые применяются у взрослых, пока они не пройдут апробацию там, пока фармкомитет не даст разрешения, они не будут применяться у детей. Конечно, если препарат в итоге соответствует всем стандартам, то он будет стоить дешевле, это хорошо, потому что больше детей можно будет им пролечить. Но пока таких препаратов почти нет. Мы стараемся закупать в основном зарубежные препараты, хотя это и значительно дороже.

— Есть 20%, которых вылечить не удастся. Как быть с ними?

— Этому вопросу в последние годы придается очень большое значение. Действительно, 80% детей мы уже можем вылечить, но еще 20% — уйдут. Все по-разному, кто-то будет медленно и тяжело умирать, кто-то спокойно. Чтобы было облегчение на этом этапе, развивается хосписная помощь. Если мы не можем вылечить ребенка, значит нужно создать условия, чтобы он был рядом с родными и чтобы ему не было больно, чтобы была поддерживающая терапия, дыхательная, зачастую кардиотропная. Но самое главное — чтобы не было болевого синдрома.

У нас сейчас в Минздраве появился внештатный специалист по паллиативной медицине, разработаны клинические рекомендации по ведению маленьких пациентов с болевым синдромом, по расчету доз препаратов, которые требуются для детей. Эта служба развивается и будет развиваться, без нее никак.

— Любой ли ребенок может заболеть раком?

— Да. Все под Богом ходим. Есть, конечно, определенные группы риска, так как есть определенные наследственные заболевания, которых в детском возрасте, к счастью, не очень много. Это, например, наследственная ретинобластома и наследственный медуллярный рак щитовидной железы. Мы можем их прогнозировать. Но в отношении огромного количества других заболеваний таких маркеров нет.

— Ребенок должен знать о своем заболевании?

Истории борьбы и побед

Рак убивает больше людей, чем СПИД, малярия и туберкулез, вместе взятые. Каждый год в России от онкологии умирают около 300 тысяч человек. И каждый год этот диагноз получают несколько тысяч детей.

"До сих пор жив миф, что детский рак можно лечить только за границей, — говорит Дина Корзун, одна из учредителей благотворительного фонда "Подари жизнь". — Это неправда, у нас есть врачи международного уровня". Другое дело, что в больницах не всегда хватает мест. Дина знает, о чем говорит: "Подари жизнь" уже более десяти лет помогает детям с онкогематологическими и иными тяжелыми заболеваниями. В России есть государственные клиники, где детский рак лечат успешно и бесплатно. Но, чтобы попасть в них, часто нужно отстоять очередь, а время работает против пациентов. В некоторых случаях больным необходимы особые лекарства, на которые у родителей не хватает денег. Их помогают собирать благотворительные фонды — и снова время предательски помогает болезни.

Мы поговорили с семьями, знающими о детской онкологии не из СМИ. Два наших героя победили рак, еще одна героиня борется с ним прямо сейчас. Они и их родители точно знают: это всего лишь болезнь, которую можно вылечить.

"Я не верила в это до последнего". История Тамары Ершовой и ее мамы Натальи

Тамара проходит химиотерапию с сентября прошлого года. Сначала лечилась в Оренбурге — туда ее отправили из родного села Тоцкого. В январе девочку перевезли в Москву, в клинику имени Димы Рогачева. У Тамары пока не выпадают волосы, но мама остригла ее заранее. Тамара знает, что ей предстоит: эта битва с раком для девочки — не первая.

Клиника имени Димы Рогачева — огромное разноцветное здание, словно собранное из конструктора "Лего". Внутри — яркие стены, а на них — рисунки в рамках. И максимальная стерильность: чтобы пройти в отделение, нужно надеть сменную одежду, обувь и медицинскую маску. А еще здесь повсюду висят флаконы с жидкостью для стерилизации рук. У детей, проходящих химиотерапию, сильно снижен иммунитет, поэтому любые меры предосторожности оправданны. Если бы не они, клиника больше походила бы на детский лагерь, чем на больницу. Ее создатели хотели, чтобы детям здесь было максимально комфортно и не страшно. Клиника названа именем мальчика, лечившегося от рака. В 2005 году он написал президенту Владимиру Путину, что хочет поесть с ним блинов. Встреча состоялась, и во многом благодаря ей удалось построить современный медицинский центр. Дима умер в 2007 году. А в клинике его имени уже шесть лет спасают детей. Здесь установлено лучшее оборудование, покупку которого профинансировал фонд "Подари жизнь". Он и сейчас помогает маленьким пациентам, например, оплачивает лекарства, которые не входят в квоты, и ищет доноров, которые безвозмездно приходят сдавать кровь для детей. А волонтеры стараются сделать так, чтобы ребятам было здесь чуть веселее и спокойнее.

Клиника имени Димы Рогачева хороша всем. Но на всю Россию она такая — одна. Сюда поступают дети со всех регионов страны с самыми сложными случаями. У Тамары как раз такой.

У болезни, от которой лечится Тамара, сложное название — острый лимфобластный лейкоз. Обыватели называют ее проще — рак крови. Впервые этот диагноз девочке поставили четыре года назад, в 10 лет. Практически случайно: сдали кровь "на всякий случай", и анализы оказались плохими. Дальше — реанимобиль до Оренбурга и год химиотерапии. Мама Тамары Наталья не рассказывала дочке, чем она болеет на самом деле. Девочка думала, что у нее грипп. В Оренбурге ее облучали: надевали маску, клали на кушетку и помещали в специальный аппарат. Через год рак отступил, мать и дочь вернулись домой. В сентябре 2016 года произошел рецидив.

У меня был шок. Я не верила в это до последнего: мы в первый раз получили высокую дозу химии. Я думала, у нас не будет рецидива. Врачи говорят, что повлиял переходный возраст — 14 лет

— Наталья

Осенью девочку лечили в Оренбурге, но войти в ремиссию так и не удалось. Позже в Москве выяснилось: этот тип лейкоза не поддается стандартной химиотерапии. Чтобы спасти девочку, нужен особый препарат, который не входит в стандартную квоту лечения. 25 упаковок. Почти 2 млн рублей.

В палате Тамары есть телевизор, кровать, раскладное кресло, шкаф и санузел. Наталья спит здесь же, ставя на ночь раскладушку. Если бы не капельница, комната была бы похожа на номер в хорошей гостинице. Капельница к девочке присоединена круглосуточно. Когда доза препарата заканчивается, приходит медсестра и что-то меняет. Тамара пока хорошо переносит терапию: болит голова, но силы есть и на то, чтобы гулять по коридору — вместе с капельницей, конечно, и на то, чтобы учиться (преподаватели приходят к ней прямо в палату). Четыре года назад химия ей далась гораздо тяжелее.

"Мы знали, что будут выпадать волосы, постриглись сразу, — говорит Наталья. — И когда в первый раз болели, тоже сразу постригли. Волосы были до пояса, она любит длинные. Но мы не жалели — отрастут. И будут еще лучше, чем прежде".

Родители часто говорят о своих детях "мы", но здесь это воспринимается по-особенному. Мама проводит с дочкой круглые сутки, делит с ней больничную палату и приносит из столовой еду. Только вот химиотерапию разделить не может. "Она одна у нас, никого больше нет", — говорит Наталья. За полчаса разговора у нее в глазах несколько раз появляются слезы, но она сдерживается.

Я никогда не думала, что кто-то из близких может заболеть раком. И даже не стала читать об этой болезни. Слушала только врача. У каждого организм работает по-своему, и кому-то могло быть хуже. Надо верить, что все будет хорошо. Через все можно пройти

— Наталья

Тамаре мама про рак так и не рассказала: девочка догадалась, погуглив свои симптомы и способы лечения. Сейчас она хочет одного — поскорее вернуться домой. А пока смотрит мультики, рисует и часто играет с младшими пациентами. "Когда-то она говорила, что вырастет и станет воспитателем, — вспоминает Наталья. — Может, передумает. Пройдет через все и будет врачом".

Если вы хотите помочь Тамаре, отправьте SMS на короткий номер 6162. Текст SMS — сумма и слово "Тамара" (например, "500 Тамара"). Доступно абонентам "Мегафон", "МТС", "Билайн" и "ТЕЛЕ2". Сумма пожертвования может быть любой. Не думайте, что от ваших 100 рублей ничего не изменится. В фонде не раз проверяли: из небольших сумм складываются миллионы.

"После рака насморки и кашли — это мелочи". История Тани Жарковой и ее мамы Ирины

Тане 18 лет. Она студентка, вышивает крестиком, у нее румяные щеки и темные волосы до плеч. Всего пять лет назад Таня была лысой, весила 38 килограммов и почти не могла ходить после сеансов химиотерапии.

Тане диагностировали рак крови летом 2011 года, когда ей было 12 лет. Девочка переболела ангиной и сдала анализы, результаты оказались плохими. Семья не насторожилась: после болезни организм мог восстановиться не сразу. Но повторный анализ снова оказался плохим. "Гематолог посмотрела меня и сказала папе: "Ничего хорошего не ждите". Вернулись домой, вызвали скорую". Так Таня попала в Морозовскую больницу — одну из крупнейших детских клиник в Москве.

Каково лежать в больнице, когда тебе 12 лет и ты сражаешься с одной из самых опасных болезней? Таня говорит, что у нее не было ощущения борьбы за жизнь. Зато постоянно болела голова, и даже от включенного света было некомфортно: организм очень плохо реагировал на химию. Таня ничего не хотела, лежала, отвернувшись к стенке. Маме, лежавшей в больнице с дочерью, тоже было непросто.

У Ирины, Таниной мамы, медицинское образование. "Я понимала, чем это грозит, — говорит она. — Поначалу у меня была паника и истерика. В больнице я смотрела на родителей других пациентов. Они общались, смеялись… Когда я это увидела впервые, подумала: "Как можно смеяться в таком состоянии? Чему можно радоваться?" Но потом поняла, что так это легче пережить". Родители поддерживали друг друга как могли. Вечерами, уложив детей, пили чай где-нибудь в коридоре. Ирина очень благодарна всему медперсоналу Морозовской больницы: врачи не только были внимательны к детям, но и помогали взрослым не показывать сыновьям и дочерям своих переживаний.

Бывало так: разговариваешь в коридоре с лечащим врачом. И уже порываешься развернуться и идти в палату, потому что не выдерживаешь напряжения, а он останавливает: "Вам нельзя в таком состоянии к ребенку. Успокойтесь сначала"

— Ирина

В больнице Таня провела около семи месяцев, потеряв 18 килограммов веса. В 13 лет она выглядела скелетиком и не могла ходить: из-за отсутствия движения атрофировались мышцы. Чтобы восстановиться, надо было гулять. Мама выносила дочь из палаты на плечах, сажала во дворе в коляску и везла на прогулку, иногда уговаривая встать. "Она пять шагов проходила и говорила: "Мам, я не могу, устала". Я снова ее сажала в кресло. Потом говорила: "Тань, отдохнула? Давай еще немножко". Она вставала и, держась за коляску, делала еще пять шагов". Однажды даже удалось дойти от отделения до ворот больницы. Здоровый человек не замечает, как проходит это расстояние. Для Тани же это был огромный прогресс.

Организм переносил химию настолько плохо, что оставшийся курс пришлось отменить. Таня вернулась домой, но проще не стало. После химиотерапии у пациента сильно ослаблен иммунитет. Из дома нужно убрать ковры, книги и домашних животных, даже аквариум с рыбками: везде могут быть грибки и аллергены. Нужно убираться в доме по несколько раз в день. Нельзя пользоваться общественным транспортом, а гулять на свежем воздухе необходимо: только так можно восстановить силы и иммунитет. Путь от дома до набережной, который обычно занимает пять минут, мать и дочь осилили за полчаса. На все прогулки брали таблетки и градусник.

Больше года у меня была температура каждый день. Я даже научилась определять ее без градусника. Просто по самочувствию

Таня, как могла, продолжала учиться — на дому, по Skype и учебникам. "Ей было тяжело, — вспоминает Ирина. — И вроде бы нагружать ребенка лишней учебой было ни к чему. Но я понимала, что ей надо учиться, чтобы чувствовать, что жизнь идет своим чередом". В 2013 году стало ясно: болезнь отступила. Таня вернулась в девятый класс. Со временем и контакты со сверстниками восстановились, и волосы отросли. "Хотелось обратно длинные волосы, мне короткие не нравились, — рассказывает Таня. — Хотя, когда я лежала, меня не волновало, как я выгляжу. Слишком плохо было физически. Лежала и думала: "Когда же лучше станет".

Только победив рак, Таня осознала, как высоки были ставки в этой борьбе. "Но я и сейчас не считаю это большим геройством, — говорит она. — Это просто болезнь, которую надо пережить". Сейчас в ее комнате есть и книги, и вышитые ею крестиком картины, и даже маленький аквариум с рыбкой. Больше они ей не страшны.

Конечно, это не аппендицит — вырезал и забыл. Всякий раз, когда она сдает анализы, я нервничаю. Танино здоровье не в идеальном состоянии, но идеального мы и не ждем. После такого заболевания насморки и кашли — это мелочи. На них не обращаешь внимания

—Ирина

"Мне сказали: "Отсчет пошел уже даже не на дни". История Артема Рябова и его мамы Юлии

Артему было 12 лет, когда у него начались сильные головные боли, а один глаз стал косить. "Мы обошли много поликлиник, в том числе платных, — рассказывает Юлия, его мама. — И везде говорили: "Да что вы к ребенку привязались, у него переходный возраст".

Врачи твердят: ранняя диагностика спасает жизни, и многих людей не удается вылечить лишь потому, что они тянут с походом в клинику до последнего. Юлия водила сына по всем врачам — от терапевта до иммунолога. Пока наконец доктор в районной люберецкой поликлинике, куда Артема привели с симптомами ротавирусной инфекции, не отправила мальчика на немедленную госпитализацию и МРТ.

Врач говорит мне: "Мамочка, садитесь. Нашатырь нужен?" Я не поняла. Она продолжила: "Никаких слез и эмоций, спокойно меня слушаем и делаем выводы. У мальчика опухоль головного мозга. И немаленькая". У меня был шок, я спросила, чем это грозит. Врач ответила: "Мамочка, вы меня слышите? Это опухоль. Отсчет пошел уже даже не на дни"

— Юлия

Впоследствии специалисты говорили: врачам, отправившим Артема на МРТ, надо поставить памятник — еще немного, и время было бы упущено. Мальчика отправили в клинику Бурденко и вскоре прооперировали. Сыну Юлия сказала, что это операция от косоглазия. Это была почти правда: опухоль действительно давила на глаз изнутри, заставляя косить. О том, что у него онкология, Артем позже догадался сам. А незадолго до операции он перестал узнавать родных и вообще не понимал, что происходит.

Вырезанная опухоль была размером с мяч для настольного тенниса. Врач сказал мне: "Баночку для анализов представляете? Вот мы ее туда еле-еле затолкали"

— Юлия

После операции Юлия кормила сына с ложечки и заново учила его ходить. Заставляла подниматься, чтобы не атрофировались мышцы. Потом была лучевая терапия в другой больнице. Обычно для нее детей кладут в стационар, но для этого нужно дождаться своей очереди. "Мы решили: пусть наше место отдадут какому-нибудь другому ребенку, приехавшему издалека", — рассказывает Юлия. Она возила Артема на терапию каждое утро в течение месяца. Из Люберец на "Калужскую". "Как на работу", — смеется она.

В Морозовскую больницу Артема положили в конце декабря. Предстояло четыре курса химиотерапии. "Это отвратительное состояние, — вспоминает Артем. — Есть совсем не хочется, рвет каждые полчаса. Хотелось проспать все лечение, а потом проснуться и поехать домой".

Юлия признается: с самого начала в ней была уверенность, что все кончится хорошо. "Врач мне сразу сказала: "Здесь — никаких слез. Выйдете из больницы — рыдайте сколько угодно. Но если вы сейчас себя распустите, то ребенка потеряете", — вспоминает она. Очень поддерживал фонд "Подари жизнь" — и его волонтеры, пытавшиеся сделать так, чтобы лежать в больнице было веселее, и люди, жертвовавшие через SMS деньги на лечение Артема. "Вся Россия нам помогала, — говорит Юлия. — Эти SMS — 30, 40 рублей… Дело не в сумме. А в осознании того, что еще один человек стал ближе".

Как-то одноклассники мне сказали, что вся школа скидывалась для какого-то серьезно заболевшего мальчика, но никто не знал, для кого. Потом оказалось — это было для меня. Я был в шоке. До этого я думал, что у меня в классе всего трое друзей. А потом понял, что моими друзьями стал весь класс

— Артем

Артем уже два года в устойчивой ремиссии. Он учится в кадетском классе и занимается вокалом. Говорит, что в будущем хочет защищать родину. А может быть, стать звездой, чтобы приходить поддерживать больных детей в больницу — как когда-то приходили к нему по просьбе "Подари жизнь" актеры и музыканты. Он теперь точно знает: рак можно победить. Главное — не сдаваться. "Надо понять, что ты не один борешься с этой болезнью. Что тебе все помогают, — уверен он. — Даже если человек не может отправить деньги, но сопереживает, — это уже помощь". А Юлия сейчас часто отправляет деньги на лечение больных ребят. "Никогда не надо терять веру", — говорит она.

Какой прогноз на выздоровление у малышей? Если в семье заболел один ребёнок, есть ли риск возникновения рака у его братьев или сестёр?

Чудо? Зафиксируйте!

Маргарита Белогурова: Больше всего детей заболевают на первом году жизни. Далее заболеваемость падает – и второй пик приходится на подростковый возраст. Больше всего маленьких пациентов с острым лимфобластным лейкозом (рак крови), с опухолями центральной нервной системы (главным образом с опухолями головного мозга) и лимфомами (заболевания лимфатической ткани).

– С какими заболеваниями детские онкологи уже научились справляться?

– Прорыв в лечении детей со злокачественными новообразованиями произошёл в 90‑е годы прошлого века, когда в Россию пришли западные протоколы и методы интенсивного лечения детских опухолей. Сегодня в крупных центрах онкологи достигли впечатляющих результатов лечения: при лимфобластных лейкозах – 80% излечения, при некоторых его видах – больше 90%, при лимфоме Ходжкина – почти 95%, при опухоли Вилмса (почки) – почти 90%.

– Правда ли, что шанс на излечение у детей выше, чем у взрослых?

– У детей другая биология опухолей, благодаря которой эти опухоли хорошо отвечают на лечение. Поэтому прогнозы на излечение от рака у детей более благоприятные. Нередко мы видим, что детская опухоль (даже на запущенной четвёртой стадии заболевания, с распространёнными метастазами) тает, как снег, буквально на глазах. И речь идёт не о продлении жизни (как у взрослых), а о полном излечении от рака.

У детей также фиксируются случаи спонтанного исцеления от рака. Например, если ребёнок заболел нейробластомой до года, есть вероятность того, что опухоль исчезнет независимо от того, лечили его или нет. Такое чудо происходило в практике любого детского онколога, в том числе и в моей. Все они описаны, задокументированы и подтверждены снимками и результатами исследований.

Родные в группе риска

– Если ребёнок благополучно вылечился, могут ли родители выдохнуть и навсегда забыть о болезни?

– Это зависит от того, чем ребёнок болел. Например, если ребёнок вылечился от лимфомы Беркитта и с момента выздоровления прошёл год – о болезни можно забыть, поскольку рецидивов после года этой агрессивной опухоли не бывает. После опухоли костей выдохнуть можно только спустя 6–8 лет. Однако нужно помнить, что онкологи лечат ребёнка, который растёт, тяжёлыми препаратами, негативно влияющими на сердце, почки, рост, половое развитие. Поэтому наши пациенты нуждаются в пожизненном наблюдении. В первые годы оно нужно, чтобы вовремя выявить и ликвидировать рецидив, в последующие – чтобы своевременно корректировать возможные последствия перенесённого лечения.

– На родительских форумах самая обсуждаемая тема – вероятность возникновения рака у родных братьев и сестёр заболевшего ребёнка?

– Раньше мы успокаивали родителей, говоря, что в одну воронку бомба два раза не падает. Современные исследования показывают, что раковые бомбы – исключение. Поскольку рак – болезнь генов, то чем ближе генетический материал детей, тем выше вероятность того, что болезнь возникнет и у другого ребёнка. Наивысшая степень риска у близнецов. У родных братьев и сестёр заболевшего ребёнка вероятность возникновения рака на 25% выше, чем в семьях, где нет онкобольных. Наблюдаться у врача они тоже должны пожизненно, поскольку рак может возникнуть не только в детстве, но и спустя 20–40 лет.

Везде и повсеместно

– Везде ли врачи лечат одинаково успешно? Зависит ли прогноз на выздоровление от места, где ребёнок живёт?

– Если наш пациент живёт там, где у него нет возможности полноценно лечиться (а центров, где представлены не все спектры возможностей современной онкологии в России, к сожалению, немало), то местные врачи должны отправить его в федеральную клинику. Другое дело, что из-за нехватки мест там его могут не принять на лечение. Но даже в таких случаях ребёнок возвращается на лечение по месту жительства с конкретными рекомендациями, а процесс контролируется врачами из федеральной клиники.

Кстати, федеральные центры в Москве и Санкт-Петербурге не берут на лечение местных малышей, поскольку нацелены на лечение детей из регионов. Но всех они принять, к сожалению, не могут.

– Когда говорят, что в России лечат так же и с тем же результатом, что и на Западе, это часто воспринимается как лукавство.

– Между тем это правда. В России лечат по западным протоколам и теми же лекарствами, что и в европейских и американских клиниках. Поэтому результаты лечения полностью сопоставимы. Другое дело, что это хрупкое равновесие. Если лекарства наших пациентов попадут под ответные санкции и мы будем вынуждены работать с неизвестными препаратами, удержать эту планку нам вряд ли удастся.

Почему у детей возникает рак?

У детей опухоли преимущественно эмбриональной природы. Если при закладке произошёл какой-то сбой или ошибка (порок сердца, неопущение яичка, удвоение почки) или ребёнок – носитель патологического гена, за ним нужно пристально следить: вовремя проходить врачей-специалистов (узкие специалисты знают ассоциативные связи патологии и видов опухолей) и дважды в год делать УЗИ.