Рак как самоубийство организма

Сколько в человеческом организме клеток, не знает никто. Публикуемые в научных работах шести-, семи-, а то и восьмизначные цифры обозначают лишь приблизительную вероятность, но не реальное количество. Гораздо точнее наука установила разницу между ними - клетки сердца, легких, печени, почек, любых тканей отличаются друг от друга белками, из которых состоят, ферментами, участвующими в их функционировании, генами в их ДНК. И в "чужом" органе они работать не будут. Исключение составляют так называемые стволовые клетки, но не о них сейчас речь.

Но есть одно свойство, присущее всем клеткам, - свойство, за которое ученый с мировым именем академик РАН Владимир Скулачев образно назвал их камикадзе, - готовность в любой момент прибегнуть к "самоубийству" - запрограммированной клеточной смерти, называемой апоптозом. Название придумал древнеримский врач Гален, наблюдая осенний сброс листвы деревьями, - тоже своего рода суицид. К апоптозу клетка прибегает тогда, когда что-то в ней непоправимо сломалось и ее дальнейшее существование может навредить организму. Подчеркиваю: только может навредить, до настоящего вреда дело не доходит, поскольку тут же поступает приказ на уничтожение и запускается система умерщвления. Вот так клетки бросаются на амбразуру - все, кроме раковых.

Раковые будто пришли с другой планеты. В отличие от остальных они безудержно размножаются, пожирая ткани вокруг себя и образуя опухоль, растущую как лавина. И обладают поразительной способностью к выживанию, вот почему так трудно остановить их рост, а еще труднее вообще уничтожить. В отличие от остальных клеток, срок жизни которых исчисляется днями или неделями, раковые умирают вместе с "хозяином", в теле которого поселились и которого сами же убили. В некоторых лабораториях мира они живут в колбах уже более ста лет и чувствуют себя превосходно. И до недавнего времени считалось, что к добровольному уходу из жизни они неспособны. Российские и американские исследователи доказали, что это мнение ошибочно.

- Апоптоз, самоубийство клеток происходит по сложной, четко отработанной технологии, - рассказывает руководитель российской группы исследователей, лауреат Ленинской премии Михаил Ханин, профессор Центра теоретических проблем физико-химической фармакологии РАН. - В каждой клетке затаились и ждут своего часа особые ферменты, их называют каспазами. Это - палачи, непосредственные исполнители смертной казни. А сигнал к исполнению дают специальные рецепторы на клеточной мембране, зорко следящие за состоянием своей клетки, за ее взаимодействием с окружающими тканями и точно отмечающие момент, когда она может стать опасной для организма. Специалисты называют их жутковато - "рецепторы смерти". Отданный ими сигнал запускает длинную цепь биохимических реакций, в результате которых мирно "спящие" каспазы превращаются вдруг в бешеных убийц, уничтожающих цитоплазму, ядро и наконец сам геном клетки. Она сморщивается, уменьшает объем, после чего ее съедают окружающие здоровые клетки, используя ее ткани в своем развитии. Так сказать, своего рода безотходная технология.

Уже 30 лет биологи интенсивно изучают механизм апоптоза. И довольно далеко продвинулись в этой работе. Главное, выяснили, как запускается в действие огромная, многоэтапная цепочка биохимических реакций, несущая роковой приказ клетке на самоуничтожение, где одни белки и ферменты передают эстафету другим, на определенных этапах к ним примыкают третьи, четвертые, пятые и еще другие, которые вроде бы и не имеют прямого отношения к поставленной задаче, но без их присутствия приказ до цели не дойдет. Более того, исследователи научились сами запускать цепную реакцию апоптоза, провоцируя "рецепторы смерти" давать сигнал на уничтожение, и вполне работоспособные клетки послушно кончают самоубийством. Теперь остался последний шаг: от обычных клеток перейти к раковым.

Заставить раковую клетку покончить с собой. На первый взгляд - задача из области фантастики. Ведь цель этих клеток не оберегать организм, в котором они живут, а, наоборот, уничтожать окружающие ткани, пожирая их и перерабатывая в собственные белки, чтобы питать ими постоянно растущую опухоль. Так что, логически рассуждая с позиций здравого смысла, у раковых клеток вовсе не должно быть механизма апоптоза, а если он почему-то есть, то должен быть просто неработоспособным. Вот таким предположением поделился я со своим собеседником, чем вызвал у него откровенную усмешку.

- Неблагодарное это занятие - пытаться разгадать загадки природы, опираясь на обывательскую логику здравого смысла, - сказал Михаил Ханин. - Природа мыслит другими категориями, учитывая в своих решениях множество факторов, которые, на наш взгляд, никакого отношения к данной проблеме не имеют. Вот так и с раковыми клетками. Казалось бы, зачем им апоптоз, если их предназначение разрушать организм, а не оберегать его? Тем не менее в каждой раковой клетке, как и в любой другой, есть механизм самоуничтожения. И он безотказно срабатывает, если суметь его запустить.

В последней фразе - суть проблемы. Раковые клетки - отнюдь не сестры-близнецы, у каждого вида рака они свои. И по-разному противостоят попыткам запустить механизм апоптоза. Большинство клеток бешено сопротивляются, другие поддаются команде на уничтожение так же, как и обычные клетки, а третьи даже легче. Вот почему медицина достигла определенных успехов в лечении онкологических заболеваний. Некоторые болезни подчас излечиваются полностью, развитие других сильно замедляется. Сегодня медики считают, что все виды рака можно излечить апоптозом, тем более что механизмы его запуска давно освоены. Это, в частности, всем известные - радиационное облучение и химические токсичные вещества, которые не просто сами разрушают раковые клетки, как считалось раньше, а заставляют "рецепторы смерти" дать роковой сигнал. И чем раньше обнаружены скопления раковых клеток, начавших превращаться в опухоль, тем меньше их живучесть, тем слабее сопротивление сигналу на смерть. Есть и другие способы запуска апоптоза, только вот беда: ни один из них не дает стопроцентного эффекта. Один и тот же рак на одной и той же стадии у одного больного иногда излечивается полностью, у второго просто прекращается рост опухоли, а у третьего он лишь слегка замедляется. К тому же при одном запуске апоптоза результаты одни, при другом у того же вида рака бывают совсем другие. Поэтому не всегда можно предсказать заранее, что лучше поможет данному больному: облучение или химиотерапия? Почему же так происходит? А дело в том, что для науки до сих пор остается "черной дырой" средний этап апоптоза - процессы, происходящие между подачей сигнала на смерть и до разрушения клетки.

- Задача медицины - подавить сопротивление раковых клеток сигналу саморазрушения,- говорит Михаил Александрович,- добиться его неукоснительного выполнения. На это и направлена наша работа совместно с американскими коллегами из клиники Мейо в городе Рочестер (штат Миннесота), которой руководит выдающийся исследователь апоптоза, доктор философии и медицины, профессор Скотт Гарольд Кауфманн. И решаем мы эту проблему с двух разных сторон, соединив, казалось бы, далекие друг от друга вещи - биохимию и математику.

Надо думать, природе пришлось немало потрудиться, чтобы решить головоломную задачу - как изменить главное свойство обычной клетки при перерождении ее в раковую, не изменяя ее строения. Ведь механизм апоптоза никуда не выбросишь, он остается в клетке, задачи которой теперь кардинально меняются: не оберегать организм, а разрушать его. И апоптоз должен не мешать этому процессу, но тем не менее быть готовым и к разрушению самой клетки на случай, так сказать, непредвиденных ситуаций. Природа решила эту задачу, сделав раковый апоптоз сложнейшей нелинейной системой, в которой участвует огромное количество белков, где одни способствуют самоубийству клеток, другие не мешают, а третьи препятствуют. И во всей этой запутанной паутине различных биохимических процессов скрывается некий единственный процесс, который и приводит к окончательному результату - смерти клетки. Природе он известен, и она им иногда пользуется: иначе чем объяснить редкие случаи самоизлечения рака, ставящие медиков в тупик? Науке же пока известно, что этот процесс существует и у каждого вида рака он свой. Его и необходимо вычленить, выявить участвующие в нем белки, определить влияние каждого из них на общую динамику системы. Более того, необходимо определить скорость каждой из десятков и сотен биохимических реакций, входящих в систему апоптоза данного вида рака, без чего невозможно научиться управлять этим процессом. По сравнению со всей этой работой поиски пресловутой иголки в стоге сена - задачка для первоклассников. И исследования американских биохимиков грозили затянуться на десятки лет, если бы к ним не пришли на помощь российские математики.

- В последние годы математические и компьютерные модели занимают все большее место в биологических лабораториях, показав себя весьма эффективным методом исследования динамики сложных биохимических систем, - отмечает профессор Ханин. - А если говорить просто, то все, что биохимики создают в своих колбах и на что у них уходят недели и месяцы, а бывает, и годы, мы воспроизводим на экране компьютера, за считаные минуты проигрывая вариант за вариантом.

Конечно, это сказано слишком просто. На деле же идет сложнейшая работа - скрупулезный перебор на компьютерных моделях всех биохимических реакций, входящих в систему апоптоза, и их сочетаний. Определение их скоростей и других параметров, сверка полученных данных с теми, что успели получить коллеги за океаном - если сошлось, значит, правильно. Вот так белок за белком определяется одна из возможных цепочек от "рецепторов смерти" до раковых клеток. Но как определить, та ли это цепочка, по которой приказ на смерть дойдет до адресата, не потеряв силы, и разбудит "спящих" каспаз, заставив их приступить к своей палаческой работе? Или в нее попали белки лишние, не поддерживающие приказа, а то и препятствующие ему? Поэтому полученные варианты тестируются великим принципом оптимальности, которым руководствуется природа, создавая все свои творения. Он гласит, что все, что делается, должно происходить с минимальными затратами времени и энергии. Поэтому исследователи четко знают, что им надо искать, - цепочку биохимических реакций, содержащую минимальное количество белков, по которой сигнал на смерть доходит до палачей-каспаз за минимальное время и с минимальными потерями энергии. А вот получение этих данных позволит медикам создать систему управления механизмом апоптоза, действующую при лечении больных с максимальной эффективностью.

Согласно данным статистики за 2017 год, рак является ведущей причиной смертности в Соединенных Штатах Америки и третьей по частоте – в мире. Еще несколько десятилетий назад считалось, что главная цель специалистов, занимающихся лечением рака, – это выживание пациента. При этом физическое, эмоциональное и финансовое благополучие больного оставалось вне поля зрения врачей. Постановка жизнеугрожающего диагноза и длинный путь к выздоровлению по-прежнему наносят значительный и часто игнорируемый ущерб пациентам и их семьям.

Исследования показывают, что факторы риска самоубийства среди онкобольных и среди населения в целом аналогичны. Однако, следует учитывать, что онкологические заболевания очень часто сопровождаются расстройствами поведения, которые могут спровоцировать появление суицидальных наклонностей. Так, Американский Колледж Хирургов, Американское Сообщество Клинической Онкологии и Национальное Сообщество Онкологических Центров называют подавленность и тревожность неотъемлемыми для онкопациентов состояниями.

Продолжительность жизни онкопациентов ежегодно растет. Сегодня большинство из них умирает по причинам, не связанным с основным диагнозом. Проблема выявления больных с повышенным риском суицида требует срочного решения и регулярно обсуждается здравоохранительными и общественными организациями. Однако авторы статьи отмечают, что до сих пор не существует современного ресурса или технологии, которые могли бы помочь врачам (в том числе, онкологам и клиническим психиатрам) выявлять больных с наибольшим риском самоубийства.

Целью проведенного исследования стало выявление групп онкопациентов с повышенным риском суицида – по сравнению как с населением страны в целом, так и с другими онкобольными. Базой для научной работы стали данные программы Surveillance, Epidemiology, and End Results Национального онкологического института США.

Авторы изучили истории болезни более чем 8 миллионов онкопациентов, описанные с 1973 по 2014 год. Из 8 651 569 онкологических пациентов, включенных в исследование, 13 311 человек покончили с собой. Таким образом, среди всех онкологических больных показатель самоубийств на 100 000 человек составил 28,58. Эта цифра в 4,4 раза превышает показатель по стране в целом, что говорит об острой необходимости работы по профилактике суицида среди онкопациентов.

Выяснилось, что преобладающее число онкопациентов, совершивших самоубийство, – мужчины (83%). В группу пациентов с самым высокой вероятностью суицида вошли больные с отдаленными метастазами (53 случая на 100 000 человек), самый низкий риск наблюдался у пациентов с локализованными опухолями (18, 6 случаев на 100 000 человек).

В среднем, онкологические больные более склонны к самоубийству в течение первого года после постановки диагноза. Риск суицида снижается у большинства пациентов с течением времени после постановки диагноза; однако он остается повышенным или растет у пациентов с лимфомой Ходжкина и раком яичек. Эти подгруппы пациентов часто проходят лучевую терапию, которая может вызывать проблемы с фертильностью. Результаты исследования перекликаются с выводами, полученными датскими учеными в 2011 году, согласно которым женщины с репродуктивными проблемами подвержены высокому риску самоубийства.

Исследование показало, что чем старше пациент на момент постановки диагноза, тем выше риск суицида. И в этом случае лимфома Ходжкина стала исключением: с этим дигнозом большинство самоубийств совершают молодые пациенты в возрасте до 50 лет.

Таким образом, результаты исследования позволяют предположить, что работа по профилактике суицида должна быть прежде всего ориентирована на онкологических пациентов старше 50 лет, больных раком предстательной железы, легких, прямой кишки и мочевого пузыря, а также страдающих лейкозами, лимфомами и опухолями репродуктивных органов.

Авторы статьи отмечают: данные, полученные в ходе исследования, могут быть использованы клиническими психологами и психиатрами при создании программ поддержки пациентов и снижения риска суицида среди онкологических больных.

Если вы, ваш близкий человек или ваш пациент задумывается о самоубийстве, это серьезно. Обратите внимание на следующие тревожные признаки:

– человек воспринимает ситуацию как безнадежную;
– считает, что становится обузой для своих близких;
– не видит смысла жизни;
– не проявляет обычного интереса к работе, учебе, хобби;
– избегает общения.

Пожалуйста, позвоните на горячую линию 8-800-100-0191 и обсудите это с психологом. Круглосуточно. Бесплатно. Анонимно.

Обзор подготовлен по материалам статьи Suicide Among Cancer Patients by Nicholas G. Zaorsky, Ying Zhang, Leonard Tuanquin, Shirley M. Bluethmann, Henry S. Park & Vernon M. Chinchilli; published on 14 January in Nature Communications v.10, 207 (2019)

Онкопсихология? Нет, не слышал

В начале февраля из наградного пистолета застрелился контр-адмирал Вячеслав Апанасенко. В предсмертной записке он написал, что в своей смерти винит правительство и Минздрав. У адмирала была последняя стадия рака поджелудочной железы, он мучился страшными болями, и жена пыталась получить для него морфин. Она целый день ходила по кабинетам и собирала подписи, до закрытия поликлиники не успела получить всего одну.

Недоступность обезболивающих — одна из причин, по которым больные раком сводят счеты с жизнью.

— В месяц мы получаем около двух тысяч звонков. Это много, — говорит Ольга Гольдман. Она — профессиональный менеджер и руководитель проекта, но об онкологических заболеваниях говорит как врач.

— Больных в стране 2 миллиона — это очень большая цифра. Вокруг них еще семьи и ближайшее окружение. Так что на каждого больного приходится в среднем еще по четыре человека, которые страдают от его проблем — ведь именно близкие должны поддерживать его. Это все наши клиенты. В российской медицине пока не понимают, что при поддержке психолога лечение протекает лучше. Если человек выздоравливает, для него предусмотрена реабилитация. Но она тоже подразумевает сугубо телесные вещи, а психолога — нет. В вузах даже нет такой специальности. Мы, конечно, ведем курсы и даем сертификаты, но скольких мы можем обучить?

— Частота самоубийств онкобольных гораздо выше, чем в среднем среди населения, — продолжает Ольга. — Человек не верит, что выживет, он не знает, как жить, когда, например, все женские органы удалили. Вот кто он теперь? У кого-то хватает сил жить с этим и бороться, у кого-то — нет. В том, что за две недели покончили с собой восемь человек, нет ничего удивительного. Вообще-то у нас в любые две недели так. Это регулярно происходит. У меня из двух тысяч звонков в месяц 4% суицидальные, т. е. 80 человек. Есть масса причин — экзистенциальные, социальные, бывает и психоз. Объяснить все весной — просто замести проблемы под ковер, вместо того чтобы организовать психологическую поддержку. Меж тем психолог может помочь улучшить качество жизни онкобольных. Немногие понимают, насколько это важно. Все привыкли терпеть боль и не обращать на себя внимания. Это наша история, наша культура — в России принято терпеть. В нашей культуре человек — это винтик, у него не должно быть личности, он должен какую-то функцию выполнять. А если у этого винтика отломалась половина ноги, все, до свидания!

Заблудившийся волонтер-психолог находит офис. Сотрудница уводит его в маленькую закрытую комнатку с перегородками, где проходят сеансы телефонной психотерапии. Ольга рассказывает о тонкостях подобных консультаций:

— На разных стадиях онкологического заболевания нужно работать по-разному. Если человек только получил диагноз, мы должны помочь ему поверить в то, что он сможет вылечиться. На начальных стадиях мы настраиваем его на борьбу с болезнью. На последних — говорим о качестве жизни. Большинство звонит на последних стадиях. 66% звонков от женщин. Половина звонков от родственников, половина — от самих больных. Если тем, кто лечится, еще оказывается хоть какая-то поддержка, то родственникам — нет. А ведь родственник — это ключевой человек в жизни больного. Это как в самолете: когда выбрасываются маски, нужно сначала ее надеть взрослому, а потом ребенку.

Квоты и рак прямой кишки

Бадма Башанкаев — колопроктолог. Он сидит за столом в окружении схем и моделей устройства человеческих внутренностей. Сейчас он работает в одной из самых дорогих и престижных московских клиник и о государственной медицине отзывается неоднозначно.

— Какова система оказания помощи онкологическим пациентам в государственной клинике? Пациент приходит с онкологическим диагнозом, его смотрят, говорят, что берут на операцию. Для пациентов с московской регистрацией это бесплатно в московских онкологических больницах. Регионы тоже имеют свои онкоцентры, и там лечат своих жителей. Однако люди традиционно тянутся в Москву, и если пациент — житель другого региона и решил получить помощь, например, в РНЦХ им. Петровского, ему нужна квота. Это обязательство государства оплатить затраты учреждения на лечение пациента. 150 тысяч рублей.

— Это много или мало?

По словам Башанкаева, система квот иногда сложно коррелирует с клятвой Гиппократа:

— Больница или институт говорит: мы сделаем две тысячи операций в этом году. Государство выделяет деньги на две тысячи квот. И квоту закрывают любым способом, делают даже операции, которые можно было не делать. Или протоколируют операцию, которая подходит под квоты, а на самом деле сделают немного другое. Например, у больного раком прямой кишки печень и легкие нафаршированы метастазами. Мировая практика говорит, что, если метастазы нерезектабельны, то не надо человека мучить — операция не слишком продлит ему жизнь. У нас же квота закрывается, а пациент умирает где-то тихонько через полгода. Зато перед государством мы отчитываемся, что провели тысячу операций. А смысл?

На одном из мониторов Башанкаева открыта международная профессиональная база публикаций, и даже половина книг и бумажек на столе, кажется, на английском. В госучреждениях тоже наверняка применяют зарубежную технику и препараты и читают иностранные руководства, но с 1 апреля может вступить в действие постановление правительства, запрещающее бюджетникам пользоваться даже салфетками и иглами, произведенными за пределами Таможенного союза.

— Это странно, надеюсь, что этого никогда не будет, в ближайшие 10 лет не будет точно.

— То есть никакого противостояния?

— Никакого противостояния российского и иностранного оборудования и препаратов нет и быть не может, — Башанкаев неожиданно пропадает под столом и достает похожий на инопланетный бластер прибор с раздвоенным тонким концом.

— Это гармонический скальпель. Очень хорошо помогает выделять ткани, и ничего не кровит. Средняя кровопотеря у меня на операции — 30-50 мл. Без него могут терять литры. Пол-литра крови считается мелочью при такой операции. А ведь это стресс для пациента.

По мнению Башанкаева, главная проблема российской онкологии отнюдь не в иностранных препаратах и медицинской технике:

Когда речь заходит о суициде, Башанкаев говорит очень деликатно, словно боится открыто оправдать или осудить такие действия неизлечимых больных:

— Онкобольной не умирает моментально, красивый и молодой, как Виктор Цой — раз и все. Дочь моего знакомого умирала 12 лет, и все это время на обезболивающих. Ну какая психика это выдержит? Вы только представьте, что завтра у вас не будет завтра. Или оно есть, но лучше бы его не было. Мы можем строить планы на лето, думать, какую прическу в четверг сделать, а они всего этого не могут. Не дай бог вам walk in my shoes, как говорится. Отом, каким должно быть качество жизни, вам лучше поговорить с паллиативщиками — врачами паллиативной помощи. У нас с ними такой contradiction: я хирург — иду спасать жизнь, а они — обеспечивают качество жизни уходящим пациентам.

У последней черты

Работа Артема Морозова начинается, когда пациент прекращает активное лечение и когда становится ясно, что время его жизни существенно ограничено.

Паллиатолог отвечает за психологическое состояние пациента, за его обезболивание и качество жизни в последние дни. В России с этим плохо — отчасти потому, что паллиативной медициной всерьез занялись сравнительно недавно.

Одна из причин, по которой мы столько жили без паллиативной медицины (а многие до сих пор продолжают), кроется в культурном коде, считает Артем:

— Для наших людей очень характерно стоическое терпение боли. В нашем менталитете наркотики, пусть и обезболивающие, — признак смерти. Это пошло еще из советской практики, когда к проблеме боли относились очень халатно. Только когда человек залезал на стену, ему начинали колоть препарат омнопон — морфий с большим количеством примесей. Наркотики воспринимались как абсолютное зло, а между тем просто не было адекватных обезболивающих. Сейчас наркотические анальгетики стали гораздо совершеннее, но наши пациенты все равно очень неоднозначно воспринимают такое лечение. В паллиативе смерть — не поражение. Поражение — это боль, грязь и унижение, как сказала Нюта Федермессер. Тяжелее не когда умирает пациент, а когда знаешь, что физически можно помочь человеку, но он от тебя закрыт, — говорит Артем Морозов. — Но когда люди видят, что ты помогаешь им справиться с болью, они открываются. 70 процентов всей проблемы — хроническая боль.

За свою практику Морозов помнит только одного пациента, покончившего с собой:

Приговор выносит одиночество

Владимир Караник, главный врач Минского городского онкологического диспансера:

— Сегодня нет статистики, сколько у нас больных онкологией добровольно ушли из жизни. Но такие случаи действительно имеются. И в организациях здравоохранения, и в домашних условиях.

Обратите внимание: чтобы понять, существует ли такая вероятность, в каждой истории болезни у нас есть шкала оценки риска суицида. Предрасполагающих факторов много. Какого пола больной? Статистикой доказано, что мужчины чаще подвержены суицидам. Сколько пациенту лет? Риск выше в возрасте до 19 лет и от 45 и старше. То есть от 20 до 44 лет вероятность сводится к минимуму, потому что у таких пациентов обычно нет чувства безысходности, они готовы бороться за жизнь. Наличие депрессии или тревоги? Согласитесь, направление в онкологическую службу уже, как правило, вызывает тревогу. Были ли попытки суицида в прошлом? Например, человек в молодости пытался свести счеты с жизнью из–за несчастной любви. Алкоголь? Этот фактор тоже увеличивает риск. Необычные высказывания и странности в поведении? Они свидетельствуют о нарушениях в гармоничном развитии личности. Недостаток в социальной поддержке? Особенно в этом плане влияет потеря близкого человека. Отсутствие супруга или супруги? Разведенные люди, как правило, чаще имеют суицидальные наклонности. И, естественно, предрасполагающим фактором является наличие болезней. Теперь смотрим: если по этой шкале выходит 0 или 2 балла, то за таким человеком достаточно периодического наблюдения. 3 — 4 балла: нужно уже пристальное. 5 — 6 баллов: рекомендована госпитализация в психиатрический стационар, если нет уверенности в качественном наблюдении в другом месте. Еще больше баллов — принудительная госпитализация.

Для чего я так долго это рассказываю? Смотрите, мужчин болеет достаточно много. Как правило, это люди старше 45 лет. Вот уже мы имеем 2 балла. Плюс еще один за серьезное заболевание — злокачественное новообразование. Выходит, почти все онкологические больные мужского пола подлежат пристальному наблюдению! А если еще в жизни пациента присутствует алкоголь и был развод, то налицо достаточно высокий риск суицидальных попыток. При первом общении с больным лечащий врач определяет по этой шкале количество баллов, а дальше работа за психотерапевтом, который устанавливает необходимое наблюдение. Чаще всего проблема еще и в социальной поддержке. Особенно предательство близких, тех людей, на которых человек больше всего рассчитывает — детей, супруга, для многих становится последней каплей. Известный факт: результаты лечения у больных, которые получают всестороннюю поддержку семьи, заметно лучше.

Что еще усиливает риск суицида? Само отношение в обществе к этой болезни, ведь рак воспринимают как проказу в Средние века. Онкологические пациенты сталкиваются с тем, что кто–то начинает их бояться, есть даже стереотип, будто рак — это заразное заболевание. Либо они устают от сочувствующих взглядов, недаром наши подопечные стараются скрывать сам факт обращения к онкологу. Сегодня только в Минске 60 тысяч человек, которые имели в прошлом злокачественное образование, но вы их не знаете, хотя наверняка встречаете каждый день. Потому что у нас говорят лишь о тех, кому врачи не успели помочь, такие истории мгновенно передаются из уст в уста и нагнетают обстановку. А что в результате? Коллеги не раз рассказывали: человека направляют на обследование с подозрением на рак, а он на этой почве сводит счеты с жизнью, хотя диагноз, кстати, потом не подтверждается. Важно понимать: рак излечим, когда все сделано качественно и вовремя. За человека нужно бороться. Но пока общество это не поймет, онкологические пациенты будут оставаться в зоне риска.

Психотерапевт Александр Тихомиров:

Советская Белоруссия №209 (24590). Пятница, 31 октября 2014.

24.04.2014 в 17:43, просмотров: 15752

А затем по Москве прокатилась волна самоубийств. Люди выбирали разную смерть. Один выпрыгнул с седьмого этажа, другой застрелился из охотничьего ружья, третий повесился, четвертый перерезал себе горло. Их ничто не связывало. Кроме одного. Все они были неизлечимо больны. Многие оставили предсмертные записки.

Вице-мэр столицы по социальным вопросам Леонид Печатников связал всплеск онкологических суицидов с весенним обострением психических нарушений.

Телефонная няня

Моя собеседница знает ситуацию не понаслышке. На телефон линии 8-800-100-01-91 каждый месяц поступает около 80 звонков на тему суицида. Телефонная служба работает с 2007 года. За это время приняли около 50 тысяч звонков, и количество растет скачкообразно. На линии круглосуточно дежурят психологи, в сложных случаях возможна консультация юриста, а с 2010 года к благому делу подключились православные священники. Звонок, естественно, бесплатный, независимо от географии. Время общения не лимитируется: кто-то укладывается в несколько минут, а кому-то требуется не меньше двух часов.

Недавно позвонила молодая женщина из провинциального городка: последняя стадия рака. Она в панике: что будет с ее ребенком, который бывшему мужу не нужен? Психолог предложил выслать историю болезни в федеральный онкологический центр. Вдруг ошибка в диагнозе? Через некоторое время женщину вызвали в Москву на консультацию, но возникла новая проблема: нет денег на поездку. В процессе беседы выяснилось, что в городке есть кабельный канал, который смотрят все. Вместе с консультантом составили письмо-обращение и кинули клич о помощи на ТВ. Люди собрали деньги на поездку в Москву. Результат обследования: доброкачественная опухоль.

— Люди оказываются один на один с болезнью. Вот человеку объявили диагноз и отправили домой. Он находится в шоковом состоянии, глубокой растерянности и не знает, что делать, — рассказывает Ольга Гольдман. — Кому-то не выписывают рецепт, потому что нужного лекарства нет в аптеке. А это прямое нарушение прав пациента, который должен быть обеспечен лекарствами на основании медицинской потребности. Кто-то боится хосписа, думая, что там его похоронят. Есть лежачие больные. Они очень изолированные. Хорошо, если за ними ухаживают один-два родственника. Людям жизненно необходимо обыкновенное человеческое участие, поговорить, может быть, послушать стихи, а иногда слить злобу. Когда наш абонент ругается в трубку, это хорошо, потому что потом ему будет легче. Пусть он лучше выплеснет агрессию на психолога, чем на родных.

Существует международный протокол оказания психологической помощи людям с суицидальными намерениями. Сначала необходимо убедиться в том, что человек находится в безопасности. Чем больше абонент на линии, тем меньше шансов, что он прыгнет из окна. Здесь надо понимать: человек, который позвонил в глубоком отчаянии, все равно цепляется за жизнь. Значит, можно найти выход. Необязательно в окно.

Известно, что большинство больных проходит через пять основных стадий психологической реакции. Сначала отрицание или шок (человек не верит в диагноз), затем гнев (ищет виноватых), потом торг (если я брошу курить, уверую в Бога, я поправлюсь?), следом депрессия и, наконец, принятие (мобилизация сил).

Диагноз рак делает больного изгоем. Наступает изоляция. От человека боятся заразиться, хотя онкологические заболевания в подавляющем большинстве незаразны. Ему приходится пройти через унижения, чтобы получить то, что положено. Хорошо, когда есть близкие, готовые за него бороться, но и их силы не бесконечны. Любой родник может иссякнуть. В этой ситуации как кислород необходим человек, который понимает, что с тобой происходит, — онкопсихолог.

— Онкопсихология возникла в середине 80-х на Западе, и оказалось, что больные, которых сопровождают психологи, лучше вылечиваются, а у пациентов, находящихся в терминальной стадии, улучшается качество жизни, — рассказывает Ольга Гольдман. — Когда людям объявляют диагноз, они уверены в том, что умрут, и не хотят обрекать себя на страдания. Многие решаются свести счеты с жизнью в конце болезни, в ее терминальной стадии, чтобы не мучить близких. Количество заболевших в нашей стране несколько выше, чем в Европе, но проблема в том, что в России слишком много случаев диагностируется лишь на 3–4-й стадиях, когда лечение менее успешное и очень дорогое. У нас нет системы выявления заболевания на ранних стадиях.

Точка невозврата

По выборочным данным доктора Гнездилова, около 10–15% раковых больных на различных этапах осуществляют попытку самоубийства. Истинные цифры, конечно, латентные, потому что ни близкие, ни врачи не афишируют этот факт: человек ведь все равно был обречен, просто ушел раньше срока.

Особенно впечатляют данные опроса врачей-онкологов. В случае обнаружения у себя злокачественной опухоли большинство выбрали бы суицидальный выход.

Точку невозврата ставят не только больные в терминальной стадии, но и те, у кого были шансы если не излечиться, то прожить долгие годы. Ведь за последние 15 лет онкология невероятно шагнула вперед. Но каково это — потерять работу, поставить крест на привычном образе жизни, а потом непрерывно унижаться, вымаливая лекарства в бесконечных очередях, чувствуя, что ты теперь никто. Больному, которому прописаны наркотические анальгетики, приходится еще и отчитываться за потраченные медикаменты. Он может от боли лезть на стену, но не дай бог использовать лишнюю таблетку, ампулу или пластырь! Если человек попадает в больницу, его моментально снимают с обезболивающих в районной поликлинике. А вдруг он теперь получит двойную дозу! Но в стационаре практически не бывает морфина в таблетках — и больному будут колоть по часам внутривенно, то есть добавят новые страдания.

Экономия происходит еще и из-за отсутствия информированности врачей, а нередко и родственников больного, которые боятся, как бы он не стал наркоманом. Знаете, у скольких раковых больных, живущих на наркотических анальгетиках, развивается зависимость? У одного на 100 000 человек! Это статистика.

— Чтобы наркоману получить какой-нибудь кайф от пластыря, ему нужно обклеиться с ног до головы. Специфика этих анальгетиков в том, что препарат поступает медленно, маленькими дозами, а наркоману нужно большую дозу и прямо сейчас. Алексей Беляев, директор НИИ онкологии в Санкт-Петербурге, приводит цифры: доля медицинских анальгетиков в нелегальном обороте наркотиков составляет всего 0,7%. А онкологических больных 2,5 миллиона! Из них около 500 000 каждый год умирают, то есть проходят через сильнейшую боль, через все круги ада, чтобы 0,7 процента не получили эти препараты! — возмущается Ольга Гольдман.

Когда человек обрушивает на психологов ворох своих проблем, сбившихся в лавину, способную подтолкнуть любого на самый край, они пытаются отыскать хоть какой-нибудь позитив, соломинку, за которую можно ухватиться.

Есть технологии, позволяющие показать человеку его же ситуацию, но с другой стороны, под иным углом. И тогда он поймет, что есть вещи, ради которых стоит жить. Дождаться внуков, поговорить с другом, помириться с родными, увидеть летний дождь.

Первая заповедь

Это сообщение появилось на одном из форумов в прошлом году. Не знаю, жива ли еще молодая женщина, отправившая SOS незнакомым людям. А в том, что это был именно крик о помощи, можно не сомневаться.

— Мы научились лучше понимать больного на его стадии психологических переживаний, чтобы пройти с ним путь до принятия болезни и духовного усвоения. Каждая болезнь несет не только боль и страдания, но имеет еще и духовные свойства. Задача священника — помочь человеку воцерковиться, поучаствовать в таинствах: исповеди, причастии, что даст силы преодолеть страх болезни, страх смерти. А если он обречен и неизлечим, то подготовить его без паники встретить решающий момент своей жизни — вхождение в вечность. Смерть — не конец, а дверь в новую жизнь.

— Если тяжелая болезнь — расплата за грехи, то как быть с детьми? Они за что страдают?

— Приход болезни — это все-таки тайна судьбы. Но страдания посылаются не как наказание или кара, а как некая задача. Мы говорим, что в болезни есть опыт духовного роста. У ребенка тоже активная духовная жизнь. Через страдания он выходит на тот уровень, которого взрослым не достигнуть. У ребенка нет греховного опыта, ему не нужно воспринимать болезнь как искупление. Мы верим в то, что этим детям Господь готовит особенную судьбу, болезнь их приблизила к Богу, и вошли они в царствие небесное чистыми, как ангелы. В этом и есть духовный смысл болезни. Нельзя так понимать, что Он взял и наказал ребенка болезнью. Тогда мир был бы ужасен, а Бог невыносим.

Если бы этот ребеночек, который умер, дожил до 100 лет, он этих страданий не избежал бы или их больше было бы. Можно сказать, он экстерном прошел жизненный курс. Мне приходится посещать стариков, которые десятилетиями молятся о смерти, просят Бога избавить их от страданий. Но самые тяжелые переживания даже не у того, кто болеет. Порой человек готов отдать всего себя ради выздоровления близкого, и эти люди тоже нуждаются в помощи.

— Что самое главное в разговоре с человеком, готовым себя убить?

— Волшебных слов нет. Люди часто забывают, что помимо болезни тела есть еще болезнь души, нередко еще более сильная. Эта боль с суицидом не прекратится, потому что душа вечна. Поэтому нужно помочь душе не роковым способом, а средствами, которые предлагает церковь. Если боль связана с его грехами, неправильным выстраиванием отношений с близкими, самим собой, с Богом, задача священника помочь ему навести порядок. Тогда не захочется уходить из жизни, он будет терпеть боль, потому что увидит в ней духовный смысл. У нас был прихожанин Саша Стронин, который через болезнь вышел не только на новый духовный уровень восприятия жизни, он стал миссионером. Болезнь открыла ему возможность помогать другим людям. Немощный, в инвалидной коляске, он источал силу. Очень часто такие люди более чутки к страданию других.

— Люди звонят в отчаянии, дают выход негативным эмоциям, гневу, не считаясь с тем, что собеседник — священник.

— Даже сквернословят. Если бы здоровый человек позволил себе такое, я бы сразу прекратил этот разговор. Тут я не могу положить трубку, потому что я, может быть, поставлю точку в его жизни. Приходится терпеть.

— Отец Андрей, мы знаем, что самоубийство считается тягчайшим грехом. Но раковые больные испытывают такую адскую боль, которая может уничтожить человека как личность.

. По официальной статистике, 505 тысячам человек в России в год впервые диагностируют рак.

Выходит, примерно раз в минуту.

То есть пока вы читаете эти строки — один человек как минимум уже получил страшное известие.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №26512 от 25 апреля 2014