Фамилия хирургов в детской онкологии

Каждый день специалисты отделения химиотерапии и комбинированного лечения злокачественных опухолей у детей НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова борются за жизнь маленьких пациентов. О трудностях и буднях детских онкологов мы поговорили с заведующей — Светланой Александровной Кулевой.

— Светлана Александровна, как вы пришли в профессию?

Так случилось и со мной. На старших курсах я начала интересоваться онкологией. Занимаясь на базе тогда еще НИИ им. Н.Н. Петрова, я понятия не имела, что в структуре Института существует отделение детской онкологии, и очень удивилась, когда мне предложили пройти здесь обучение в клинической ординатуре. Это было более 20 лет назад.

— К счастью, это связано с нечастой заболеваемостью детей раком. Нельзя сказать, что это орфанная (редкая – прим. ред.) патология. В мире все-таки ежегодно онкологические заболевания регистрируются у 200 тыс. детей, при этом, пятую часть составляют уже запущенные случаи (III-IV стадии). Если мы соотнесем ее с детским населением, то число возникших опухолей не превышает 15 на 100 тыс., а в структуре всей онкологической патологии злокачественные новообразования у детей встречаются не чаще, чем в 2%. Для справки – злокачественные опухоли у взрослых диагностируются гораздо чаще, и при некоторых локализациях составляют 1000 случаев на 100 тыс. населения.

— Какова реакция родителей на онкологический диагноз ребенка? Как врачи помогают с этим справляться?

— Для того, чтобы помочь родителям снять психологическое напряжение в связи с болезнью ребенка, необходимо присутствие медицинского психолога и врача психотерапевта в каждом стационаре, тем более, что такие должности предусмотрены нормативными документами, но эти регламентации не всегда выполняются. В нашем Центре существует психологическая группа, которая в любую минуту приходит на помощь лечащему врачу.

— Как онкологу наладить общение с родителями ребенка, который заболел раком?

Неспешная доброжелательная беседа — первая ступень к доверительности, что является очень важным фактором в дальнейших взаимоотношениях с матерью и ребенком и способствует более точному выполнению назначений. Навыки эмпатии, тонкой наблюдательности, доброжелательной убедительности, способствуют снижению тревожности у родителя. Врач, оказывающий недостаточное внимание к тяжелым переживаниям матери, к ее рассказу о ребенке, к ее страхам, опасениям, предположениям и допускающий в разговоре небрежную снисходительность или неуместную иронию, нередко теряет ее доверие, вызывает у нее недоброе чувство.

— Как вы общаетесь с пациентами? Это же сложно психологически…

— Каждый ребенок уникален, также, как и каждый родитель. С годами ты понимаешь, как нужно общаться, какие необходимо сказать слова, что чувствуют взрослые и дети. Отличие педиатрической деонтологии состоит в необходимости использования специальных навыков общения с детьми, которые основаны на знании их возрастных особенностей.

Особую сложность вызывает общение с подростками. Поведение подростка, юноши определяется, прежде всего, маргинальностью его положения. Переходя из детского мира во взрослый, подросток не принадлежит полностью ни к тому, ни к другому. Специфичность его социальной ситуации и жизненного мира проявляется и в психике, для которой типичны внутренние противоречия, неопределенность уровня притязаний, повышенная застенчивость и одновременно агрессивность, склонность принимать крайние позиции и точки зрения. Для подростков переход от детства во взрослое состояние эмоционально напряжен, а столкнувшись с тяжелым онкологическим заболеванием, они испытывают панический страх и неопределенность. Вот здесь-то и необходимо мастерство психолога.

— Что делать, если болезнь лечению не поддается?

— Нужно всегда идти до конца, даже если понимаешь, что шансы ничтожны. Всегда необходимо использовать малейшую возможность улучшить состояние маленького пациента. Но, к сожалению, существует граница, перейдя за которую можно навредить, а не помочь. Компетентный врач всегда знает, когда надо остановиться с агрессивным лечением и перейти на более щадящий режим терапии, чтобы не ухудшить качество жизни и без того страдающего ребенка.

— Почему так часто у детей выявляется рак на поздних стадиях, ведь они чаще бывают у врачей?

— Отличаются ли формы онкологических заболеваний у детей и взрослых?

— Да, отличия огромные. У детей, помимо злокачественных новообразований, подобных взрослым (лимфомы, саркома Юинга, остеогенная саркома и т.д.), можно выделить варианты дизонтогенетических новообразований и опухолей, возникающих из камбиальных (от лат. cambium — обмен, смена) клеток (клеток-предшественников или стволовых клеток). Дизонтогенетические опухоли развиваются из эмбриональных недифференцированных клеток. Условно можно выделить и группу новообразований из эмбриональных камбиальных клеток, сохранившихся при рождении и остающихся до определенного возраста в центральной нервной системе, в симпатических ганглиях и надпочечниках. Такие опухоли имеют высокую вероятность для роста (ретинобластомы, нейрогенные опухоли, медуллобластомы).

Некоторые злокачественные новообразования (например, ретинобластомы, опухоль Вильмса) являются наследственно-обусловленными, развивающимися вследствие мутации в генах и передающимися через зародышевые клетки по наследству от родителей. В таких семьях повышен риск развития злокачественного заболевания и нередко четко прослеживаются случаи опухоли в поколениях.

— Часто ли происходит кооперация врачей из регионов и специалистов НМИЦ?

— Работа с регионами ведется ежедневно. Мы стараемся перевести ребенка в наш Центр, как только коллеги заподозрили онкологическое заболевание. Лучше мы быстро исключим или, наоборот, диагностируем злокачественный процесс. Диагностика в региональных учреждениях занимает больше времени, и болезнь может перейти в запущенные стадии. В условиях НМИЦ поставить диагноз можно в течение суток.

— Терапия в детской онкологии вчера и сегодня. Поделитесь, пожалуйста, размышлениями на эту тему.

— Включение в программы терапии комплексных методов приблизило наши показатели выживаемости к общеевропейским. Еще вчера считавшиеся фатальными злокачественные опухоли у детей сегодня излечиваются с использованием современных программ с мультидисциплинарным подходом к терапии. Их успешное применение позволяет достичь цели более чем в 80% случаев. Риск смертности от онкопатологии с включением этих подходов и внедрением новых каждый год падает на 4-6%. Наилучшие результаты удалось достичь при лечении таких злокачественных опухолей, как лимфома Ходжкина, опухоль Вильмса, неходжкинские лимфомы, общая выживаемость при которых превышает 80-85%. Вероятность излечения больных с острыми лимфобластными лейкозами колеблется от 60-65% до 85-95%, что также сопоставимо с мировыми тенденциями.

— Вы с оптимизмом смотрите в будущее детской онкологии?

— Да. Будущее за персонифицированной медициной и таргетной терапией. В настоящее время таргетную и иммунотерапию мы используем очень редко. Это связано с отсутствием протоколов лечения с применением этих уникальных методов, со стандартизацией медицины. Но в тех редких случаях, когда мы включаем дополнительные средства лечения ‒ моноклональные антитела, иммунотерапию на основе аутологичных гемопоэтических компонентов и другие ‒ нам удается доказать их эффективность и в детской практике.

— Помните ли Вы своих пациентов? Следите ли за их дальнейшей судьбой?

Кто-то из пациентов уходит и не желает даже вспоминать о муках, пережитых в стационаре. А кто-то неоднократно звонит и рассказывает о семьях, о детях. Недавно позвонила моя пациентка, которая лечилась 12 лет назад, и с радостью сообщила, что ждет третьего ребенка. Для нас эта информация очень важна. Мы радуемся вместе с нашими больными, переживаем за них. И любая весточка от них – это возможность вспомнить о победе над раковым заболеванием, приобрести уверенность в наших шагах вперед к успеху и достижению дальнейших побед.

— У Вас очень напряженная работа, как справляетесь с усталостью?

— Нельзя сказать, что на работу я иду как на праздник. Работа — обязательная часть нашей повседневной жизни. Но всегда приятнее приходить, когда в тебе существует потребность, когда знаешь свои планы, когда к тебе постоянно идут за помощью. Такие рабочие дни проходят на одном дыхании. На часы смотреть некогда. Настроение прекрасное. Усталость не приходит вовсе.

Беседовала
ИОАННА ЧЕРНОВА
специалист по связям с общественностью НМИЦ онкологии им. Н. Н. Петрова
Санкт-Петербургский государственный университет
Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций

Отличие от других специалистов

В его компетенцию не входит проведение лучевой терапии, химиотерапии и других видов лечения онкологических патологий.

Поскольку онкология является очень обширным разделом клинической медицины, включающим в себя множество направлений, то среди онкологов также есть и другие узкие специалисты. Например, нейрохирург онколог занимается оперативным лечением новообразований, локализующихся в тканях головного и спинного мозга, маммолог специализируется на опухолях молочных желез, а онколог эндокринолог – на гормонозависимых опухолях.

Виды опухолей и методы диагностики и лечения

Нефробластома (опухоль Вильмса) — эмбриональная злокачественная опухоль почки. Заболеваемость — 7–8 случаев на 1 млн. детей в год. В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика нефробластомы (используется УЗИ, РКТ, рентгеновские методы) и её лечение с применением европейского протокола SIOP 2001, включающего химиотерапию, радикальную операцию и лучевую терапию.

При односторонней опухоли выполняется удаление поражённой почки с опухолью (туморнефроуремерэктомия). При двусторонних опухолях и возможности резекции одной из почек производится удаление наиболее поражённой почки и сохраняющая операция на второй, наимеее поражённой почке.

Нейробластома — злокачественная опухоль, развивающаяся из эмбриональных нейробластов симпатической нервной системы. Заболеваемость — 6–8 случаев на 1 млн. детей в год. В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика нейробластомы (используется УЗИ, РКТ, МРТ, рентгеновские методы, MIBG-сканирование, исследование NSE, исследование миелограммы, исследование амплификации гена N-myc) и её лечение с применением международного протокола NB-2004.

По показаниям применяется высокодозная химиотерапия с трансплантацией костного мозга. Методика операции зависит от локализации опухоли: на шее, в средостении, забрюшинном пространстве, малом тазу. При двусторонней нейробластоме надпочечников применяется двусторонняя адреналэктомия.

Герминативно-клеточные (герминогенные) опухоли — новообразования, развивающиеся из первичных зародышевых клеток человеческого эмбриона. На первом году жизни герминативно-клеточные опухоли составляют 20% всех злокачественных опухолей.

В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика герминативно-клеточных опухолей (используется УЗИ, РКТ, рентгеновские методы, исследование онкомаркёров) и её лечение с применением международного протоколов MAKEI.

По показаниям применяется высокодозная химиотерапия с трансплантацией костного мозга. Методика операции зависит от локализации опухоли: в средостении, забрюшинном пространстве, малом тазу, крестцово-копчиковой области.

Злокачественные опухоли печени встречаются в 1,6 случаях на 1 млн детей в год. У детей до 3 лет встречается, как правило, гепатобластома — эмбриональная злокачественная опухоль. У детей старше 10 лет встречается гепатоцеллюлярный рак — эпителиальный рак взрослого типа.

В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика гепатобластомы и гепатоцеллюлярного рака (используется УЗИ, РКТ, рентгеновские методы, исследование онкмаркёров) и их лечение с применением международного протокола SIOPEL. Хирургическое лечение включает гемигепатэктомию или атипичную резекцию печени.

Злокачественные опухоли костей — остеогенная саркома, саркома Юинга, хондросаркома, злокачественная фиброзная гистиоцитома — составляют 7% всех злокачественных опухолей у детей и подростков. В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика злокачественных опухолей костей (используется УЗИ, РКТ, МРТ, рентгеновские методы, радиоизотопная диагностика;

при дифференциальной диагностике лёгочных метастазов используется торакоскопия) и их лечение с применением протоколов в зависимости от вида опухоли (EURO-EWING при саркоме Юинга, модификации COSS при остеогенной, хондросароме и злокачественной фиброзной гистиоцитоме).

Саркомы мягких тканей — группа злокачественных опухолей, происходящих из примитивной мезенхимальной ткани. Заболеваемость составляет 9 случаев на 1 млн детского населения в год. В полвине случаев встречается рабдомиосаркома.

В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика сарком мягких тканей (используется УЗИ, РКТ, МРТ, рентгеновские методы, эндоскопические методы) и их лечение с применением международного протокола CWS-96.

Хирургическое лечение зависит от локализации опухоли (конечности, забрюшинное пространство, грудная полость, органы малого таза) и заключается в радикальном удалении опухоли. При рабдомиосаркоме мочевого пузыря применяются реконструктивные методики.

Агрессивный фиброматоз (десмоид) — пограничная опухоль, развивающаяся из фасциальных и мышечно-апоневротических структур. Частота — 2–4 случая на 1 млн населения в год. Имеет наклонность к местному рецидивированию после радикальных операций.

В отделении хирургической онкологии РДКБ производится диагностика агрессивного фиброматоза (используется УЗИ, РКТ, МРТ, рентгеновские методы, исследование гормонального статуса, генетические исследования на выявление мутации гена APC) и его химиогормональное лечение с применением совместного с МНИОИ им. П.А.

Герцена протокола ГОЛИАФ. Хирургическое лечение зависит от локализации опухоли (конечности, грудная и и брюшная стенка, забрюшинное пространство, грудная полость) и заключается в радикальном удалении опухоли.

Феохромоцитома — опухоль, развивающаяся из нейробластов мозгового слоя надпочечников. Сопровождается высоким риском внезапной смерти вследстве криза повышения артериального давления. Хирургическое лечение состоит в адреналэтомии. При двусторонних опухолях используется двусторонняя адреналэктомия.

Доброкачественные (невусы) и злокачественные (меланома) опухоли кожи. Используется радикальное иссечение до фасции.

Рак у детей (информация для родителей)

Заболеваемость злокачественными опухолями в детском возрасте составляет 15 случаев на 100 тысяч в год. За период детства рискует заболеть злокачественной опухолью 2–3 ребёнка из тысячи. Рак — причина смерти каждого десятого умершего ребёнка.

Сегодня, при условии ранней диагностики и своевременного лечения в специализированной клинике выздоравливает, в среднем, 70% пациентов, и результаты лечения постоянно улучшаются благодаря продолжающемуся прогрессу детской онкологии.

Даже IV стадия опухоли с отдалёнными метастазами не лишает надежды на благоприятный исход.Современные методы хирургических операций позволяют радикально удалять злокачественные опухоли и проводить реконструкцию разрушенных раком органов и тканей детского организма.

Врачи хирургического онкологического отделения РДКБ прикладывают все усилия, чтобы дети, которых они лечат, выздоравливали. При этом врачи рассчитывают на понимание и сотрудничество со стороны родителей маленьких пациентов, которое заключается в строгом выполнении всех рекомендаций, тщательном и правильном уходе за детьми.

5 января в Санкт- Петербурге умер Андрей Павленко – знаменитый хирург-онколог, у которого в марте 2018-го обнаружили рак желудка третьей стадии. Такой тяжелый диагноз для многих – в том числе и для самого Андрея Николаевича – стал полной неожиданностью: по его же собственным словам, он не входил ни в какие группы риска, вел здоровый образ жизни и правильно питался. Между тем, отмечают специалисты, случай это хоть и редкий, но, к сожалению, вовсе не уникальный.

- Рак – заболевание, которое, как правило, протекает бессимптомно, - рассказывает директор НИИ онкологии имени Петрова, главный внештатный онколог Северо-Западного федерального округа Алексей Беляев. – И когда проявляются какие-то признаки, речь идет уже обычно о третьей-четвертой стадии. Исключения, конечно, возможны: например, опухоль может появиться где-то в узком месте, и тогда человек сразу почувствует какой-то дискомфорт, препятствие. Но в большинстве случаев этого, к сожалению, не происходит, и болезнь остается скрытой.

Андрей Павленко никогда не терял бодрости духа. Даже понимаю всю тяжесть своего диагноза, он ухитрялся шутить и подбадривать родных. Фото: СОЦСЕТИ

Павленко невероятно ценили на работе. Когда из-за химиотерапии у него начали выпадать волосы, восемь его коллег побрились налысо в знак поддержки. Фото: СОЦСЕТИ

При этом, отмечает эксперт, если бы рак удалось выявить раньше – хотя бы за год, на первой-второй стадии заболевания, можно рассчитывать на излечение или существенно лучший прогноз. На третьей же стадии такая форма рака не оставляет человеку шансов – жизнь больного можно продлить, но спасти уже нельзя. И, ведя свой блог, общаясь с людьми, честно и правдиво рассказывая о течении своей болезни и сложностях, с ним связанных, Андрей Павленко прекрасно это понимал – не мог не понимать.

На момент смерти Андрею Павленко был всего 41 год. Фото: СОЦСЕТИ

Рак желудка - одно из самых распространенных онкологических заболеваний в России . У мужчин по частоте выявления он занимает третью строчку, у женщин – четвертую. При этом чаще всего у мужчин встречается рак легкого, а у женщин – рак молочных желез.

Посмертное обращение онколога Андрея Павленко.

СЛУШАЙТЕ ТАКЖЕ

ТЕМА ДНЯ в Петербурге. Массовое обследование на онкологию в России не возможно

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Врач, с марта 2018-го боровшийся с раком желудка, ушел из жизни в окружении семьи. У него осталось трое детей - две дочки и сын (подробности)

Проводить врача в последний путь пришли родные, коллеги, пациенты и те, кто не был знаком с ним лично (подробности)

Знаменитый хирург-онколог Андрей Павленко, который с 2018-го года борется с раком желудка, написал прощальное письмо

По словам мужчины, его внутренний враг оказался сильнее (подробности)

В СПбГУ учредят премию имени умершего онколога Андрея Павленко

Сам врач скончался от рака желудка 5 января 2020 года (подробности)

Все началось с того, что у меня возник желудочный дискомфорт, появились боли натощак. Я начал принимать определенные препараты, а потом пошел на гастроскопию, в ходе которой выявили опухоль. После взяли биопсию, а еще через сутки я сделал себе компьютерную томографию, по данным которой понял, что это уже третья, продвинутая стадия, что ситуация очень серьезная.

Мне 39 лет, и это даже не возраст для скрининга по раку желудка. Моя форма рака выпадает из общей статистики. На ранней стадии диагностировать ее почти невозможно: стенка желудка состоит из нескольких слоев, а разрастание опухолевых клеток произошло в глубоком базальном слою. У меня рваный график, и мне, как и всем врачам, сложно питаться правильно. И моя диета сделала мне добро: из-за нерегулярных приемов пищи открылась язва, что заставило меня сделать анализы. Благодаря язве и появлению болей опухоль проявила себя.

При третьей стадии и при эффективном проведении неоадъювантного лечения (лечение, при котором химиотерапия, лучевая терапия и гипертермия назначаются до основного лечения, операции. — Прим. ред.) у меня есть 45% шанса прожить 5 лет и более. Пока что мой расклад — примерно 50 на 50.

У меня совершенно нет сожалений на тему того, что можно было обнаружить болезнь раньше: я же выпадаю из общей статистики по возрасту. Такие люди есть, я их сам оперировал. Минимальный возраст людей, которым я делал такие операции, это 29 лет (женщина) и 32 года (мужчина). Там все закончилось печально и очень быстро. Они мне оба очень хорошо запомнились, особенно девушка — у нее на руках был трехлетний ребенок, она воспитывала его одна, а я знал, что она погибнет в течение трех месяцев.

Жене я рассказал о диагнозе в день его постановки, когда получил гистологию. Мы договорились встретиться, чтобы сходить по магазинам, что-то купить детям, и в машине перед торговым центром я сказал ей, что у меня рак желудка, что мне предстоит лечение. Она была в шоке, расплакалась, распереживалась, у нее задрожали руки. Я ее успокоил как мог. И сейчас она, конечно, не в норме, но очень держится. Она мне не показывает этого, но я знаю, что ей сложно.

Средняя дочь тоже знает, что папа лечится от опухоли, но ей 6 лет, подробности ей не нужны. Единственное, что может заставить увлажниться мои глаза, это мысли о моих детях. Безусловно, я думаю об этом постоянно.

Коллеги знают о диагнозе. Когда я им сказал, все были шокированы. Потом они присылали мне такие сообщения, что я был действительно тронут их заботой, их отношением ко мне. Ребята, которые у меня работают, — это ординаторы из Высшей школы онкологии, они поступали на конкурсной основе, а сейчас проходят обучение по особой программе. Они отличаются от среднестатистического ординатора тем, что очень мотивированны, эрудированны, имеют особый огонь в глазах — это видно. За год из людей, которые ни разу не делали операцию, они вышли на такой уровень, что делают так же грамотно, как я, хоть и медленнее. Конечно, все под моим контролем, я над ними как наседка, не даю делать ошибок.

Я никогда не переносил заболевания пациентов на себя, поэтому мыслей о том, что то же самое может случиться со мной, у меня не было. Но я всегда пытался ставить себя на место больного. Часто, когда больные приходят на прием, они рассказывают не только о том, что беспокоит их в плане основного заболевания, но и о своих проблемах, о семье. Им необходимо об этом говорить, поэтому я никогда не прерываю человека и пытаюсь понять, что больше всего его беспокоит. В зависимости от этого я строю беседу.

При очень серьезной онкологической ситуации не каждому можно давать всю информацию сразу, иногда ее нужно дозировать и смотреть на реакцию, а затем, когда пациент готов вернуться к продуктивной беседе, давать следующий блок. Постепенно человек становится полностью информированным о своем заболевании, о вариантах лечения (если они есть), о своем прогнозе. А дальше больной должен сам выбрать вариант лечения из предложенных мной. Иногда может уйти 2–3 консультации на то, чтобы озвучить все.

У меня была возможность выбрать любой вариант: от ничегонеделания (я знаю, что статистика порой довольно пессимистична в моей ситуации) до самого непростого лечения. Я понимал, что если я сразу выберу хирургию, мои шансы сильно уменьшатся. Если выберу этапный вариант лечения, у меня будет максимальное количество шансов победить эту болезнь. То есть сначала это химиотерапия, а потом, возможно, рассмотрение вопроса об оперативном лечении.

После того как я узнал диагноз, я в течение двух суток уже понял, что буду делать дальше. Я нарезал для себя четыре блока задач.

Первое — сделать все, чтобы онкоцентр, который я начал развивать полтора года назад, развивался дальше. Также мне пришлось принять кадровые решения. Я уже нанял человека, который смог бы заменить меня, если я не смогу вернуться на свою основную работу.

Второе — сразу же возникла идея создать медиапортал. Это то, что лежит на поверхности. То, что мы обсуждаем с ребятами, которые знают, что происходит с онкологией.

Третий блок — семья. Я хочу сделать максимально много для своей семьи, хочу, чтобы они получили какую-то финансовую независимость. Со мной может произойти все что угодно, поэтому я хочу обеспечить их на какое-то время финансово. Пока не знаю, как это сделать, в семье я работаю один. В диспансере раньше я получал 42 тысячи рублей в течение 10 лет, а начинал с восьми тысяч рублей. И это центральный город, Санкт-Петербург. Только недавно, перейдя в этот центр, пройдя большой путь, я стал зарабатывать достойные деньги. Не зря говорят, что хороший хирург начинает зарабатывать с 40 лет. Я бы добавил, что хороший хирург, у которого правильные принципы.

Четвертый блок — победить свою болезнь. Я уже задержал второй курс на неделю, у меня развилось серьезное осложнение, но сегодняшний анализ показал, что можно под прикрытием определенных препаратов провести курс. Очень важно соблюсти тайминг, каждый курс должен следовать за предыдущим с определенным интервалом. Я попытаюсь сделать все, чтобы приблизиться к идеальному таймингу, но пока не получается.

Я знаю абсолютно все, через что могу пройти: все осложнения, которые могут возникнуть, варианты прогрессирования заболевания. Но я психологически к этому готов. Не знаю, что будет, если болезнь разовьется, посмотрим. Я попытаюсь держать вас в курсе, потому что мой блог рассчитан на абсолютно открытый разговор. Также я попытаюсь информировать людей о том, как можно поступить в той или иной ситуации.

Когда у меня появилась идея создать медиапортал, мы с коллегами поняли, что эту идею можно хорошо развить, воспользовавшись моей ситуацией. Я же теперь необычный человек, поэтому меня будет проще услышать.

Прежде всего я постараюсь сделать все, чтобы изменить отношение докторов к пациентам, а также отношение больных к докторам. По последним опросам, более 40% пациентов считают, что врачи виноваты в неоказании качественной медицинской помощи. Они сразу винят докторов. Сейчас происходят гонения на врачей: Следственный комитет заводит кучу дел, мы практически беззащитны, а хирурги — самая незащищенная каста в этой среде, потому что у хирурга не может не случиться осложнений. Не может вообще не быть летальных исходов, и те, кто занимаются хирургией серьезно, это понимают. Дело [Елены] Мисюриной (судебный процесс над врачом-гематологом, которую приговорили к двум годам лишения свободы, что вызвало протесты в медицинском сообществе. — Прим. ред.) всем прекрасно известно: когда настоящего профессионала, сделавшего все по стандарту, взяли и посадили в тюрьму. Эту ситуацию нужно менять.

Есть много хороших докторов, которые так же, как и я, общаются с больными, но их все же катастрофически не хватает. В основном врачи ведут очень сухую беседу, больному фактически не смотрят в глаза, не видят его эмоции, не наблюдают за ним. Я это делаю интуитивно, меня никто не учил. Я буду говорить в том числе о том, что есть люди, менторы, которые учат общению с больным. Это очень важно. Парадигму [общения с пациентом], которая идет с Совка, нужно уничтожить.

У медиапортала очень много подцелей, задач. Одна из них — это информирование больных о возможных осложнениях, а также попытка разрушить стену между доктором и пациентом. Вторая задача — работа с коллегами, попытка их консолидировать под проект обучения хирургической онкологии нового образца, который я сейчас создаю. Он должен будет функционировать по совершенно новым принципам. Сейчас у нас преобладает пассивный вариант обучения хирургической онкологии, это значит — приходи и смотри, как я тут оперирую, а потом, может, попробуй повторить. У хирурга очень сложный путь к мастерству: чтобы стать хорошим хирургом-онкологом, надо пробить столько стенок — вы себе не представляете. У нас хорошими хирургами становятся не благодаря системе, а вопреки ей. Только очень мотивированные люди способны пройти этот путь. У нас нехватка квалифицированных хирургов-онкологов, да и просто хирургов, потому что все они учатся пассивно, наблюдая, а иногда ассистируя. Крайне редко ментор дает ординатору что-то делать. Поэтому, выпускаясь из ординатуры и получая сертификат хирурга, 90% людей не готовы к самостоятельному оперированию.

Я получаю очень большую поддержку от коллег. Я уверен, что они поддержат меня в моем большом проекте — он, наверное, самый главный в моей жизни — и мы сделаем так, чтобы он точно был работоспособным. С блогом помогают мои ребята на работе: мы вместе пишем ролики, делаем посты. Они так загорелись этой мыслью…

Я никогда не был публичным, не любил делать посты в фейсбуке. Сейчас я настолько тронут всеми этими сообщениями, что они дают мне силу, наверное. Я сильный человек, но они дают мне силу дополнительно — все ваши сообщения с поддержкой, с предложениями о помощи.

Конечно, на медиапортал тратится много энергии, но я такой человек, что не могу сидеть на месте и вести себя как амеба. Я могу выключить мозг максимум на двое суток. Я также прекрасно осознаю границы, где мне нужно ограничить свою деятельность. Мои коллеги часть работы сейчас взяли на себя, но это произошло абсолютно органично. Все понимают, что я не могу быть функциональным на 100%, как раньше. Человек, которого я привел, потихоньку берет на себя мои функции, это здорово. Можно сказать, он меня оберегает.

Я не планирую лечиться за границей. Если ты живешь, например, в Германии и приходишь к онкологу, то у тебя стопроцентная вероятность того, что ты будешь получать лечение на основе современных гайдлайнов и стандартов. Если ты заболел раком в России и у тебя нет выхода на хороших докторов, ты играешь в лотерею. Но, поверьте, онкоцентров и многопрофильных клиник, где знают, что такое доказательная медицина, гайдлайны и стандарты оказания онкологической помощи, немало. Хороших докторов тоже много в России. Хотя в масштабах страны этого количества явно не хватает.

В медицинском туризме есть свои нюансы. Я много раз сталкивался с ситуацией, когда зарубежные коллеги в серьезных клиниках нарушали онкологические стандарты в угоду получения финансовой выгоды. Многие расценивают медицинских туристов как мешки с деньгами. К сожалению, они себя этим скомпрометировали, поэтому медицинский туризм в Германию и Израиль начинает терять популярность, учитывая, что появились хорошие клиники и в России. Они разрозненные и неконсолидированные, они борются за влияние между собой, но они есть.

Сейчас у нас практически нет проблем ни с лекарствами, ни с оборудованием. Могут быть нюансы к концу года: покупается определенное количество препаратов на год, и если они заканчиваются раньше, а кому-то не повезло заболеть, например, в ноябре, препаратов может просто не хватить. Это не вина главврача, не вина химиотерапевта, а вина организации оказания медпомощи. Насколько я знаю, санкции этих препаратов не коснулись. Конечно, запрещать ввоз оригинальных иностранных средств — бред, я против этого. Если бы наши депутаты лечились в России, этого бы не происходило.

Недавно у меня произошло осложнение, которое очень часто бывает при агрессивной схеме химиотерапии. Это нейтропения, когда белые кровяные тельца (выражаясь простым языком) исчезают из периферической крови и начинают развиваться только в костном мозге. Любой микроб и вирус, который подхватывается в этот период, может нанести серьезный вред организму, так как иммунная система значимо ослабевает. Лично у меня возникла лихорадка, озноб, я лежал три дня дома, было плохо. Я принимал антибиотики, другие препараты, и за трое суток мне удалось побороть это состояние. В этот момент важна оперативная связь с доктором, а иногда это требует госпитализации — если речь идет об обычном больном, а не о докторе-онкологе.

Последнюю операцию я сделал в день, когда меня настигла нейтропения. После этого я решил на время отказаться от оперативной активности, тем более что за последние три недели я увидел, что мои ребята оперируют сами — несколько раз я просто стоял у них за спиной. Они сделали все надежно. Но я останусь наставником, ментором, администратором, помощником. Консультировать я продолжаю — только сегодня было три или четыре пациента. Больным я не говорю о своей ситуации, в этом нет необходимости, но, думаю, если они узнают, ничего страшного.

Еще у меня есть множество подкастов: я составляю себе план по каждой теме, смотрю на вопросы и отвечаю на них. Обычно записываю дома, а теперь думаю о том, что запишу на следующем курсе [химиотерапии], потому что там отдельная палата, будет спокойно. Дома же трое детей, понимаете?

Когда случилась нейтропения, никакого ощущения растерянности у меня не было — наоборот, полная собранность, контроль. Правда, был момент, когда я надеялся на то, что лихорадка сможет как-то воздействовать на онкологические клетки. Есть термин — гипертермическая перфузия, то есть лечение повышенной температурой в онкологии. Доказано, что определенная температура начинает улучшать воздействие химиопрепарата. Вот и я надеялся, что высокая температура поможет мне в борьбе с раком. Человек остается человеком. Но доктор должен держать эмоции под контролем, поэтому такая мысль промелькнула лишь на минуту.

У меня не было переоценки ценностей, с постановкой диагноза мои принципы ни на йоту не изменились, взгляды на справедливость тоже. Иногда человек с онкологией начинает задаваться вопросами: почему я? почему у меня? почему не у кого-то еще? Я ни разу не задавал себе этот вопрос. Потому что это вопрос эгоиста, а я не эгоист.