Эвтаназия для раковых больных

Около миллиона россиян страдают смертельными заболеваниями. Треть из них задумывается о добровольном уходе из жизни, говорят специалисты. При этом эвтаназия в России запрещена, а поездка на процедуру в Европу стоит несколько тысяч евро.

Татьяне из Москвы 55 лет. Она обожает комедии Гайдая и практически наизусть знает Булгакова, увлекается раритетным парфюмом и часто вспоминает своих учеников — за 25 лет работы преподавателем физики их было немало.

Сейчас Татьяна уже не преподает. Она вышла на пенсию и пытается накопить на эвтаназию — процедуру, при которой врач сам вводит пациенту смертельный препарат.

В марте 2015 года женщина узнала, что у нее рак. Позже — что ее заболевание не реагирует на лечение и лишь прогрессирует. А недавно врачи обнаружили у Татьяны новую опухоль в легком.

— Стадия [заболевания] у меня поздняя. Ситуация пока не особенно критическая, но я знаю, что будет дальше. Страшная боль, беспомощность, ненужность никому — у меня нет родственников и близких. Некому бегать выбивать лекарства и обеспечить элементарный уход. Осталась только пара друзей, — рассказывает Татьяна.

Где разрешена эвтаназия и к чему приводит ее легализация

Эвтаназия запрещена в большинстве стран мира. Россия не является исключением: у больных есть только право отказаться от медицинского вмешательства, включая искусственное поддержание жизни.

Однако некоторые страны легализовали для своих граждан эвтаназию или ассистированное самоубийство (АС) — процедуру, при которой врач выписывает смертельное лекарство больному, но тот принимает его сам.

С 2002 года эвтаназия разрешена в Нидерландах и Бельгии. C 2009-го помощь в совершении самоубийства разрешили в Люксембурге, в 2015-м — в Колумбии, Германии и Канаде. Кроме того, ассистированное самоубийство разрешено в шести штатах США: Орегон, Вашингтон, Колорадо, Вермонт и Калифорния получили его путем изменения законодательства, а Монтана — по решению суда. В этих штатах право на уход из жизни с помощью врачей имеют пациенты старше 18 лет, жить которым остается не больше полугода. Смертельный диагноз должны подтвердить два независимых врача, а свое желание умереть пациент должен высказать трижды.

При этом количество людей, выбирающих эвтаназию или ассистированное самоубийство, от страны к стране серьезно разнится. Так, в Швейцарии в год насчитывается порядка 700 случаев добровольного ухода из жизни с помощью врачей, в Нидерландах – больше 5 тысяч, а в американском Орегоне — чуть больше сотни. Вместе с тем число смертельных процедур в таких странах год от года увеличивается. Например, в Швейцарии в 2014 году провели на 26 % больше эвтаназий, чем годом ранее.

Из статистики следует, что чаще других эвтаназию выбирают онкобольные. В 2015 году в Нидерландах больше 70 % из 5500 людей, выбравших эвтаназию (которое составило около 4 % всех смертей в стране), были больны раком.

Что является альтернативой эвтанзии и АС

Альтернативой в России считается паллиативная помощь больным. В задачи врачей, занимающихся паллиативной медициной, входит использование методов и процедур, которые могут облегчить состояние неизлечимо больного: например, обезболивание и купирование тяжелых симптомов.

— Паллиативная медицинская помощь развивается сегодня в России семимильными шагами. Однако если сравнивать уровень нашего развития с другими странами, то, конечно, мы сильно отстаем и будем наверстывать отставание еще какое-то время, — говорит исполнительный директор российской Ассоциации хосписной помощи Евгений Глаголев.

В России паллиативная помощь представлена в первую очередь хосписами: их в стране около сотни. Хосписы — это бесплатные медицинские учреждения для больных в терминальной стадии заболевания. Обстановка в хорошем хосписе напоминает кадры из голливудских фильмов, где показывают дома для пожилых людей. В таких заведениях небольшое число пациентов (порядка 30–50 человек), заботливые медсестры, психологическая помощь и индивидуальный подход к больным. Кроме того, у хосписов есть выездные службы, которые обслуживают и помогают пациентам, оставшимся дома: обычно их больше, чем тех, кто лежит в стационаре.

По последним данным Минздрава, который ведет учет только больных в терминальной стадии, сейчас в России до 600 тысяч нуждающихся в паллиативной помощи, включая 36 тысяч детей. На деле тех, кому требуется помощь, скорее всего, еще больше, говорит Глаголев. Назвать точные цифры сложно: существуют разные методики оценки. По одной из них, в такой помощи нуждаются как минимум 260 тысяч онкобольных и 520 тысяч пациентов с иными заболеваниями, а также около 200 тысяч несовершеннолетних. По оценке Глаголева, паллиативную помощь получают менее половины нуждающихся.

— Хосписы очень дороги в обслуживании. Естественно, государственного финансирования не хватает, как и везде, — говорит Глаголев. — Однако у Минздрава есть четкий план по развитию паллиативной помощи, согласно которому к 2020 году в стране будет достаточное количество паллиативных коек на душу населения. План успешно выполняется. Койки открыть легко, на это даже не нужно много денег, особенно с учетом идущей модернизации системы здравоохранения, когда закрываются многие отделения. А вот сделать так, чтобы на выделенных койках действительно оказывалась качественная паллиативная помощь со всеми составляющими, очень трудно — и в этом я вижу большую проблему.

Глаголев приводит следующий пример: государство выделяет около 1800 рублей на один койко-день для пациента хосписа, тогда как в реальности для качественной помощи больному ежедневно нужно около 10 тысяч рублей.

Однако с похожими проблемами сталкиваются не только больные раком. Более того, большинство бесплатных хосписов принимает только их, отказывая больным с другими диагнозами.

Почему РПЦ против эвтаназии и что об этом думают больные

Болеть Анастасия начала с рождения. В младенчестве она дважды перенесла заражение крови, после этого девочке сделали прививку против туберкулеза, а затем Настю парализовало. В 3,5 года ей диагностировали детский церебральный паралич.

Против эвтаназии выступают все основные мировые религии, заявляя, что только бог может давать и забирать жизнь. Так, в конце 2016 года глава РПЦ патриарх Кирилл и Папа Римский Франциск сделали совместное заявление, в котором осудили процедуру. Они заявили, что распространение эвтаназии приводит к тому, что престарелые и больные люди начинают ощущать себя чрезмерным бременем для близких и общества в целом.

Действительно ли священнослужители много зарабатывают и зачем они берут кредиты, почему священник выступает против закона об оскорблении чувств верующих и обращает ли церковь внимание на протесты против передачи Исаакиевского?

— Христианство всегда будет за жизнь и, соответственно, за развитие хосписов, — говорит священник. — Но нужно понимать, что это не вопрос законодательства или запрета на упоминание суицида в СМИ. Просто у человека всегда должна быть альтернатива уходу из жизни — это качественный уход и медицинская помощь. Потому что если говорить о тяжелобольных людях, которые испытывают страшные боли, мы не должны от них требовать продолжать жить, улыбаться и радоваться. Это по меньшей мере странно. И если они всё-таки выбирают уход из жизни, то осуждать нужно не его, а нас, окружающих, тех, кто не дал им этой альтернативы.

С важностью мнения церкви об эвтаназии согласна и 36-летняя Анна из Петербурга. Она, как и Анастасия, страдает тяжелой болезнью и выступает за легализацию эвтаназии в России.

Впервые мысль об эвтаназии возникла у женщины 15 лет назад. В 2002 году Анна в очередной раз попала в больницу, но за месяц лечения врачи так и не смогли помочь и снять боль. Выйдя из больницы в состоянии депрессии, Анна нашла в интернете информацию об асисстированном самоубийстве для иностранцев в Швейцарии и решила на нее накопить, но не смогла. А позже эту мысль отгоняла ради детей: сейчас Анна вместе с мужем Дмитрием воспитывают 10-летнего сына Тимофея и 5-летнюю дочку Алису.

Почему российские чиновники выступают против эвтаназии

Свою точку зрения российские власти объясняют не только религиозными догмами, но и неготовностью общества. Так, бывший вице-спикер Госдумы Владимир Катренко, когда в парламенте в последний раз всерьез обсуждалась легализация эвтаназии, заявил, что, по сути, это является разрешением на самоубийства и убийства.

— Нам говорят, что в России очень низок качественный уровень медицинской помощи, но это лишь доказывает необходимость этот уровень повышать, а не пытаться снять проблему разрешением самоубийства отчаявшихся больных. Разрешив эвтаназию, мы легализуем право на смертный приговор, вынесенный медициной человеку и человеком самому себе, — пояснял он.

При этом о введении эвтаназии в России мечтают не только смертельно больные люди, но и те, кто страдает психическими заболеваниями.

Почему за эвтаназию выступают не только смертельно больные

Однако не все больные способны уйти из жизни без посторонней помощи. Им в этом нередко помогают родственники, соседи и даже интернет-активисты.

Почему в России нелегально делают эвтаназию и как за это наказывают

Первое громкое судебное разбирательство о неофициальной эвтаназии в России состоялось еще 13 лет назад. В феврале 2004 года 32-летняя Наталья Баранникова из Ростовской области попала в автокатастрофу и осталась парализованной. За прикованной к постели женщиной ухаживал ее муж, но потом стать сиделкой для Натальи он попросил соседскую девочку — 14-летнюю Марту Шкерманову. Та согласилась.

— Тетя Наташа очень страдала из-за болезни. Постоянно жаловалась, что не хочет жить. Говорила, что хочет умереть, не желая быть обузой для семьи. Она несколько раз просила меня узнать, кто бы мог ее убить, чтобы закончить ее страдания, — рассказывала потом Марта. Найти желающих убить Наталью оказалось трудно, и Баранникова попросила помочь уйти из жизни свою сиделку, пообещав той примерно 5 тысяч рублей.

— Тетя Наташа лежала, как обычно, на кровати. Одежды на ней не было, лишь сверху она была укрыта халатом. Тут она начала плакать, просить, чтобы ее скорей убили. Мы испугались и отказались. Но она продолжала умолять, — рассказывала Марта во время следствия.

В итоге школьницы решились: Марта перетянула ремнем руку женщины, а Кристина сделала укол, введя в вену десять кубиков воздуха. Женщина не умирала и попросила девушек удушить ее. Подруги взяли веревку и убили парализованную Наталью.

Подобные истории в регионах России случались не раз. Они неизменно заканчивались приговором за убийство, но не всегда с реальным сроком наказания. Например, бывший сержант полиции Владимир Корсаков получил только четыре года условно за то, что задушил свою мать, которая страдала от рака и просила сына убить ее.

При этом он отмечает, что даже в странах, где разрешена эвтаназия, есть общественные организации, помогающие людям умереть. Действительно, за рубежом существуют десятки организаций, например, World Federation of Right to Die Societies, объединяющая активистов и общественников из 26 стран от Зимбабве до Новой Зеландии. Однако наиболее известной является организация Exit International, насчитывающая больше 20000 членов, и ее создатель Филип Ничке. Ничке и его коллеги дают консультации смертельно больным, борются за легализацию эвтаназии в разных странах мира, издают книги, снимают фильмы и даже дают рекламу эвтаназии по ТВ.

В последние месяцы жизни она пропагандировала право на смерть, а также исполнила все желания из своего списка, который составила, узнав о смертельной болезни. Бриттани несколько месяцев обучала сирот в Непале, покорила Килиманджаро, занималась скалолазанием в Эквадоре, посетила Йеллоустонский национальный парк и побывала на Аляске. В октябре 2014 года она сказала, что зачеркнула последний пункт в списке мест, которые надо посетить перед смертью, — им оказался Большой каньон.

1 ноября 2014 года Британни с помощью врачей ушла из жизни и стала американским символом борьбы за право на смерть. После ее кончины ассистированное самоубийство легализовали еще в двух штатах. В том числе в Калифорнии — родном штате девушки.

Онкопсихология? Нет, не слышал

В начале февраля из наградного пистолета застрелился контр-адмирал Вячеслав Апанасенко. В предсмертной записке он написал, что в своей смерти винит правительство и Минздрав. У адмирала была последняя стадия рака поджелудочной железы, он мучился страшными болями, и жена пыталась получить для него морфин. Она целый день ходила по кабинетам и собирала подписи, до закрытия поликлиники не успела получить всего одну.

Недоступность обезболивающих — одна из причин, по которым больные раком сводят счеты с жизнью.

— В месяц мы получаем около двух тысяч звонков. Это много, — говорит Ольга Гольдман. Она — профессиональный менеджер и руководитель проекта, но об онкологических заболеваниях говорит как врач.

— Больных в стране 2 миллиона — это очень большая цифра. Вокруг них еще семьи и ближайшее окружение. Так что на каждого больного приходится в среднем еще по четыре человека, которые страдают от его проблем — ведь именно близкие должны поддерживать его. Это все наши клиенты. В российской медицине пока не понимают, что при поддержке психолога лечение протекает лучше. Если человек выздоравливает, для него предусмотрена реабилитация. Но она тоже подразумевает сугубо телесные вещи, а психолога — нет. В вузах даже нет такой специальности. Мы, конечно, ведем курсы и даем сертификаты, но скольких мы можем обучить?

— Частота самоубийств онкобольных гораздо выше, чем в среднем среди населения, — продолжает Ольга. — Человек не верит, что выживет, он не знает, как жить, когда, например, все женские органы удалили. Вот кто он теперь? У кого-то хватает сил жить с этим и бороться, у кого-то — нет. В том, что за две недели покончили с собой восемь человек, нет ничего удивительного. Вообще-то у нас в любые две недели так. Это регулярно происходит. У меня из двух тысяч звонков в месяц 4% суицидальные, т. е. 80 человек. Есть масса причин — экзистенциальные, социальные, бывает и психоз. Объяснить все весной — просто замести проблемы под ковер, вместо того чтобы организовать психологическую поддержку. Меж тем психолог может помочь улучшить качество жизни онкобольных. Немногие понимают, насколько это важно. Все привыкли терпеть боль и не обращать на себя внимания. Это наша история, наша культура — в России принято терпеть. В нашей культуре человек — это винтик, у него не должно быть личности, он должен какую-то функцию выполнять. А если у этого винтика отломалась половина ноги, все, до свидания!

Заблудившийся волонтер-психолог находит офис. Сотрудница уводит его в маленькую закрытую комнатку с перегородками, где проходят сеансы телефонной психотерапии. Ольга рассказывает о тонкостях подобных консультаций:

— На разных стадиях онкологического заболевания нужно работать по-разному. Если человек только получил диагноз, мы должны помочь ему поверить в то, что он сможет вылечиться. На начальных стадиях мы настраиваем его на борьбу с болезнью. На последних — говорим о качестве жизни. Большинство звонит на последних стадиях. 66% звонков от женщин. Половина звонков от родственников, половина — от самих больных. Если тем, кто лечится, еще оказывается хоть какая-то поддержка, то родственникам — нет. А ведь родственник — это ключевой человек в жизни больного. Это как в самолете: когда выбрасываются маски, нужно сначала ее надеть взрослому, а потом ребенку.

Квоты и рак прямой кишки

Бадма Башанкаев — колопроктолог. Он сидит за столом в окружении схем и моделей устройства человеческих внутренностей. Сейчас он работает в одной из самых дорогих и престижных московских клиник и о государственной медицине отзывается неоднозначно.

— Какова система оказания помощи онкологическим пациентам в государственной клинике? Пациент приходит с онкологическим диагнозом, его смотрят, говорят, что берут на операцию. Для пациентов с московской регистрацией это бесплатно в московских онкологических больницах. Регионы тоже имеют свои онкоцентры, и там лечат своих жителей. Однако люди традиционно тянутся в Москву, и если пациент — житель другого региона и решил получить помощь, например, в РНЦХ им. Петровского, ему нужна квота. Это обязательство государства оплатить затраты учреждения на лечение пациента. 150 тысяч рублей.

— Это много или мало?

По словам Башанкаева, система квот иногда сложно коррелирует с клятвой Гиппократа:

— Больница или институт говорит: мы сделаем две тысячи операций в этом году. Государство выделяет деньги на две тысячи квот. И квоту закрывают любым способом, делают даже операции, которые можно было не делать. Или протоколируют операцию, которая подходит под квоты, а на самом деле сделают немного другое. Например, у больного раком прямой кишки печень и легкие нафаршированы метастазами. Мировая практика говорит, что, если метастазы нерезектабельны, то не надо человека мучить — операция не слишком продлит ему жизнь. У нас же квота закрывается, а пациент умирает где-то тихонько через полгода. Зато перед государством мы отчитываемся, что провели тысячу операций. А смысл?

На одном из мониторов Башанкаева открыта международная профессиональная база публикаций, и даже половина книг и бумажек на столе, кажется, на английском. В госучреждениях тоже наверняка применяют зарубежную технику и препараты и читают иностранные руководства, но с 1 апреля может вступить в действие постановление правительства, запрещающее бюджетникам пользоваться даже салфетками и иглами, произведенными за пределами Таможенного союза.

— Это странно, надеюсь, что этого никогда не будет, в ближайшие 10 лет не будет точно.

— То есть никакого противостояния?

— Никакого противостояния российского и иностранного оборудования и препаратов нет и быть не может, — Башанкаев неожиданно пропадает под столом и достает похожий на инопланетный бластер прибор с раздвоенным тонким концом.

— Это гармонический скальпель. Очень хорошо помогает выделять ткани, и ничего не кровит. Средняя кровопотеря у меня на операции — 30-50 мл. Без него могут терять литры. Пол-литра крови считается мелочью при такой операции. А ведь это стресс для пациента.

По мнению Башанкаева, главная проблема российской онкологии отнюдь не в иностранных препаратах и медицинской технике:

Когда речь заходит о суициде, Башанкаев говорит очень деликатно, словно боится открыто оправдать или осудить такие действия неизлечимых больных:

— Онкобольной не умирает моментально, красивый и молодой, как Виктор Цой — раз и все. Дочь моего знакомого умирала 12 лет, и все это время на обезболивающих. Ну какая психика это выдержит? Вы только представьте, что завтра у вас не будет завтра. Или оно есть, но лучше бы его не было. Мы можем строить планы на лето, думать, какую прическу в четверг сделать, а они всего этого не могут. Не дай бог вам walk in my shoes, как говорится. Отом, каким должно быть качество жизни, вам лучше поговорить с паллиативщиками — врачами паллиативной помощи. У нас с ними такой contradiction: я хирург — иду спасать жизнь, а они — обеспечивают качество жизни уходящим пациентам.

У последней черты

Работа Артема Морозова начинается, когда пациент прекращает активное лечение и когда становится ясно, что время его жизни существенно ограничено.

Паллиатолог отвечает за психологическое состояние пациента, за его обезболивание и качество жизни в последние дни. В России с этим плохо — отчасти потому, что паллиативной медициной всерьез занялись сравнительно недавно.

Одна из причин, по которой мы столько жили без паллиативной медицины (а многие до сих пор продолжают), кроется в культурном коде, считает Артем:

— Для наших людей очень характерно стоическое терпение боли. В нашем менталитете наркотики, пусть и обезболивающие, — признак смерти. Это пошло еще из советской практики, когда к проблеме боли относились очень халатно. Только когда человек залезал на стену, ему начинали колоть препарат омнопон — морфий с большим количеством примесей. Наркотики воспринимались как абсолютное зло, а между тем просто не было адекватных обезболивающих. Сейчас наркотические анальгетики стали гораздо совершеннее, но наши пациенты все равно очень неоднозначно воспринимают такое лечение. В паллиативе смерть — не поражение. Поражение — это боль, грязь и унижение, как сказала Нюта Федермессер. Тяжелее не когда умирает пациент, а когда знаешь, что физически можно помочь человеку, но он от тебя закрыт, — говорит Артем Морозов. — Но когда люди видят, что ты помогаешь им справиться с болью, они открываются. 70 процентов всей проблемы — хроническая боль.

За свою практику Морозов помнит только одного пациента, покончившего с собой:

Жить с неизлечимым диагнозом, постоянными болями и без каких-то целей многим людям кажется бессмысленным. Для них в нескольких странах разрешена эвтаназия — добровольный уход из жизни. Можно купить билет в один конец и умереть "туристом" за несколько тысяч евро.

— У моей мамы недавно была обнаружена неизлечимая болезнь. Я вижу, как она мучается и как ей жалко нас, ведь мы тратим силы, нервы и деньги на поддержание жизни в ней. Она несколько раз просила врачей прекратить медикаментозное лечение, но это в нашей стране считается преступлением. Любая форма эвтаназии запрещена. Ужасно видеть, как страдает твой любимый человек и ничего не может с этим сделать, — рассказала Лайфу Вера из Екатеринбурга.

А это не самоубийство?

Официально эвтаназия может быть двух видов: активной и пассивной. В первой врач может назначить и ввести пациенту смертельную дозу препарата. В 1989 году американец Джек Кеворкян по прозвищу Доктор Смерть создал аппарат мерситрон, который подавал больному в кровь смертельную дозу яда. Пациент должен был сам нажать кнопку на устройстве, когда понимал, что жить больше не хочет. В 1991 году Кеворкяна лишили лицензии врача, заниматься медицинской практикой он больше не мог. Но до 1999 года с помощью мерситрона с жизнью попрощались более 130 человек. В том же году Доктора Смерть приговорили к лишению свободы сроком на десять лет по обвинению в убийстве.

Пассивная эвтаназия — это сознательный отказ пациента от поддерживающей терапии и лечения. Может происходить добровольно или по решению родственников, если пациент находится в коме.

Церковь считает эвтаназию суицидом — смертельным грехом. В некоторых странах умерших после эвтаназии людей отказываются отпевать. Представители Русской православной церкви приравнивают эвтаназию к самоубийству, что является смертным грехом.

Но далёкие от религии люди называют эвтаназию гуманным и оправданным способом уйти из жизни, если жить уже невыносимо.

Где можно легально умереть?

Официально эвтаназия разрешена в Бельгии, Нидерландах, Канаде, Люксембурге, пяти штатах США и в австралийском штате Виктория. Но добровольно уходить из жизни могут только граждане этих стран. Туристам-иностранцам в эвтаназии будет отказано.

Но даже местным не так легко умереть. Они должны пройти медицинское освидетельствование, одобрение комиссии по этике, если комиссия отказала, пациент может обратиться в прокуратуру или в Минздрав. При этом в Нидерландах, Бельгии и Австралии процедура бесплатная. Врач не имеет права брать с пациента деньги. В некоторых клиниках Бельгии нужно заплатить 60–70 евро за набор для эвтаназии. Но купить его может только семейный врач по официальному рецепту.

Страной, где эвтаназия разрешена не только для местных жителей, но и для иностранцев, является Швейцария. В 1942 году там был принят закон, разрешающий "помогать в совершении самоубийства", но при этом у врача-помощника не должно быть корыстного умысла.

В 1998 году адвокат Людвиг Минелли создал организацию Dignitas — "Достоинство". Она помогает расстаться с жизнью всем желающим в Цюрихе. Около 3000 неизлечимо больных людей из разных стран уже воспользовались услугами этой компании. Чтобы умереть с "Достоинством", нужно стать членом клуба, заплатить около 200 евро взноса и ежегодно платить около 80 евро за "подписку" на клуб. Когда человек захочет уйти из жизни, он должен обосновать своё решение неизлечимым заболеванием или невыносимой болью.

Стоит услуга в Цюрихе от 4000 тысяч евро. Клиенту дадут раствор пентобарбитала или полиэтиленовую ёмкость с газом. За 7000 евро сотрудники организации проведут не только эвтаназию, но и похороны клиента.

По данным Росстата, в 2017 году 20 055 жителей России совершили суицид. В 2016 году было зафиксировано около 23 000 самоубийств.

— Улететь в Швейцарию и умереть после эвтаназии — абсолютно легальный поступок. Как это будет оформлено в нашей стране — сказать сложно. Зависит от того, какие документы будут получены в клинике, которая проводила данную процедуру. В России таких ситуаций пока что мало, но туры существуют, их можно не только организовывать, но и рекламировать, — сказал Лайфу юрист Андрей Некрасов.

При этом в соцсетях и в мессенджерах можно найти сообщества, где люди пытаются найти деньги на смерть в Цюрихе.

А некоторые мошенники предлагают средства для эвтаназии "в домашних условиях" за копейки.

Недавно брат одной из пострадавших при пожаре в пермском клубе "Хромая лошадь" сказал, что единственным выходом для неё видит только эвтаназию.

— Да, Ирочка — родная кровь. Но я же вижу, ничего уже не поможет. Наверное, если бы у нас в стране была разрешена эвтаназия, согласился бы. Вы даже не представляете, как она намучилась… — говорит он.

В нашей стране эвтаназия запрещена на законодательном уровне. Статья 45 закона "Об основах охраны здоровья граждан" не даёт медицинским работникам права на ускорение смерти пациента. Врач не может не только ввести смертельный препарат, но и отказаться от мероприятий по поддержанию жизни пациента. В противном случае действия медработника будут квалифицированы как убийство.

• 
  Молчание поневоле. Как помочь, если голос пропал

Когда из больницы выписывают умирать

- Поэтому и появились хосписы для тех, у кого нет надежды на выздоровление. Она, конечно и раньше была – 5 коек выделялось в стационарах для так называемого симптоматического лечения, но при том уровне смертности от рака, что был прежде, это капля в море. К сожалению, современный принцип оказания паллиативной помощи в стационарных учреждениях у нас искажен, - считает Георгий Манихас. - В хосписах может не хватать мест, потому что в них привозят умирать – это вынужденная мера в нашем неустроенном обществе (нет возможности ухаживать за смертельно больным человеком, маленькие дети в тесной квартире, проживание в коммуналке…). Главное предназначение хосписа на самом деле - подобрать своевременную терапию, например, чтобы вместо 4-6 уколов в день пациент мог получать 4-2 укола, чтобы процесс обезболивания не был обременительным ни для больного, ни для родственников. Основная нагрузка по лечению болевого синдрома должна ложиться на выездные бригады. От ее специалистов зависит климат в семье, где страдает человек, и качество симптоматической терапии на месте.

Мы лечим неправильно

Весь мир давно уже пришел к выводу, что начинать противоболевую терапию, если есть боли, надо задолго до того момента, когда их можно снять только наркотическими анальгетиками. – рассказывает главный врач хосписа №2, председатель правления Ассоциации паллиативной медицины, Заслуженный врач России Зоя Софиева. - Потому что чем позже мы ее начинаем, тем более агрессивно включаются психологические аспекты боли, и порог ее восприятия снижается. Период от терпимых болей до мучительных у каждого разный – у одного он длится два месяца, у другого, как это происходит с раком предстательной железы, – годами.

Чтобы поднять болевой порог надо сразу же определить характер боли. Она может быть разная. Вызванная висцеральными органами – печенью, желудком, снимается одними препаратами, от костных болей никакие обезболивающие средства не спасут, требуются лекарства, снимающие мышечный спазм. У пациента может быть инфаркт миокарда, прободная язва, осложнение после операции, то есть это необязательно онкологическая боль. Но врач поликлиники и даже хосписа не может поставить диагноз – онкологических больных в стационары не берут, если они неоперабельны, на амбулаторную диагностику им не добраться.

В чем причина мучительных болей?

Наши больные мучаются от того, что в общей лечебной сети не организована грамотная противоболевая терапия, – продолжает Зоя Софиева. - Я читаю лекции для врачей поликлиник о том, что такое коррекция хронических болей в онкологии, когда и как ее начинать. Не представляете, сколько визиток я оставляла врачам после лекций, чтобы они задавали вопросы, как откорректировать болевой синдром. Ни одного звонка за годы проведенных лекций. И больные действительно остаются без помощи, несмотря на то, что условия для ее оказания существуют. Есть небольшие перебои с лекарствами, но их можно пережить с помощью заменяемых препаратов - человек не должен страдать.

Да, в городе все есть – и лекарства и выездные бригады и хосписы, но организационные вопросы запущены донельзя. В результате нередко оказывается, что семьи, в которых умирает от рака родственник, остаются наедине со своей бедой. А службы, созданные, чтобы помочь с нею справиться, работают сами по себе. И из-за этой разрозненности, мы теряем большую группу больных, которым необходима паллиативная помощь в хосписе, например, та же коррекция болевого синдрома.

Как пояснил главный онколог Петербурга профессор Алексей Барчук, отказавшийся от федеральной льготы пациент может вернуть ее через полтора-два месяца.
Значит, до этого момента, он должен покупать обезболивающие препараты самостоятельно. Доживет ли он до возвращения льготы, неизвестно.

Выбора нет

При этом у профессионалов хосписов больные от инъекционных препаратов не превращаются в решето от уколов по 4-6 раз в сутки, в первую очередь потому, что там умеют разными средствами снимать хронические боли, а наркотическую терапию пациенты получают недолго. В домашних условиях нередко на фоне длительного использования инъекционных наркотиков или из-за локализации злокачественной опухоли больного некуда колоть (морфин депонируется под кожей и не поступает в кровоток), пластырь тоже бесполезен. На западе в таких случаях используется разные аптечные формы наркотических анальгетиков: больному дают несколько капель на язык или кладут таблетку кодеина за щеку, и препарат с кровотоком попадает куда надо. У нас этого нет.

При сильно выраженном болевом синдроме, распадающихся ранах, метастазах в кости, скоплении жидкости в брюшной полости в Америке и Европе больных везут не в хоспис, а в обычный госпиталь, где проводится хирургическое лечение, которое облегчит последние дни жизни. А у нас, согласно регламенту Минздравсоцразвития, "противопоказаниями для госпитализации в отделения интенсивной терапии и палаты интенсивной терапии являются все инкурабельные (неизлечимые) состояния, бесперспективные для клинической ремиссии".

Наркодилеров среди врачей нет

Служба по контролю за легальным оборотом наркотиков (СКЛОН) управления Госнаркоконтроля по Петербургу и Ленинградской области утверждает, что у нас нет перетекания из легального оборота наркотиков в нелегальный. Но бесконечные проверки соблюдения жесткого антинаркотического законодательства в отношении законного оборота наркотических препаратов не ослабевают. И это одна из серьезных причин, по которым врачи амбулаторной сети и аптеки не любят иметь дело с наркотическими препаратами. Жестким это законодательство можно назвать местами, местами оно просто абсурдное и невыполнимое. Ни в одной стране мира таких драконовских мер нет. И сколько не ставили бы медики вопрос о его смягчении, оно только ужесточается.

Кроме правил Госнаркоконтроля врачи должны выполнять еще и правила Минздравсоцразвития. Скажем, если больному требуется 6 обезболивающих инъекций наркотического средства в сутки, надо собрать консилиум, который и примет решение по этому поводу под протокол. А кто ему будет делать уколы? По закону к наркотическому анальгетику могут подойти только врач и медсестра. Медсестра должна набирать шприц в присутствии доктора. Но амбулаторно обеспечить выполнение этого правила невозможно, поэтому чаще всего, в этом случае медицина держится на доверии – родственники часто колят лекарство сами по договоренности с врачом. Но если они случайно выбросят или раздавят пустую ампулу, у врача будут большие неприятности.

Как научить врачей нарколечению

- Есть масса препаратов, которыми можно заменить наркотики – я использую два лекарства, перекрывающих те же рецепторы боли, что и морфин. И если по каким-то причинам нельзя использовать наркотические обезболивающие, это выход из положения. Но очень мало докторов, особенно поликлинического звена знают о таких возможностях – в институтах паллиативная медицина не преподается, противоболевой терапии на дипломном этапе нет. Потому что до сих пор в номенклатуре Минздрава такой специальности, как паллиативная медицина, не было. Раньше хирурги, онкологи, терапевты амбулаторной сети обязаны были пройти обучение в Институте онкологии или в Городском онкологическом диспансере, потом об этом просто забыли. Сейчас мы начинаем образовательную программу по паллиативной помощи в новом вузе – СЗГМУ им. Мечникова.

Чего не хватает врачам и пациентам?

2. Расширенного спектра препаратов для снятия хронического болевого синдрома и разумных правил контроля их применения.

3. Обязательной подготовки терапевтов в плане противоболевой терапии. Они вовсе не заинтересованы в мучениях пациента, но чаще всего не умеют квалифицировать болевой синдром и назначить грамотную противоболевую терапию.

4. Внедрения в практику обязательных стандартов оказания паллиативной помощи. Сегодня в амбулаторной сети все зависит от человеческого фактора – образования и опыта врача, его желания найти лучший способ облегчения состояния умирающему человеку. Если пациенту с врачом не повезло, он вынужден терпеть нечеловеческие боли.

6. Медицинских психологов – специалистов, которые знают и медицину и психологию. Наши психологи не имеют такого образования, а значит, у них нет клинического мышления, необходимого не только, чтобы снять стресс, но и чтобы рассказать пациенту как можно больше о его состоянии. Участковые врачи, которые больше других контактируют с онкологическими больными, теряются, потому что мало знают онкологию.

7. Информированности: пациент и его родные должны знать, что по закону каждый имеет право на противоболевую терапию, на достойное качество жизни, несмотря на то, что она исчисляется месяцами или неделями. Если вам отказывают в этом, обращайтесь в районный отдел по здравоохранению или комитет по здравоохранению.