Девушка больная раком статья

Улететь и не думать!

В больничных очередях

Просидев в живой очереди около двух часов, Елена все же попала к терапевту, который выдал ей направления на общий анализ крови, мочи, ЭКГ, талон к гинекологу и т.д.

Во время приема Елене вновь протянули список анализов, которые она должна сдать, и объявили, что ее ждет операция.

Когда все нужные документы были собраны, Лена и ее муж Алексей тут же поехали в онкоцентр.

По словам Лены, ее муж, обзвонив всех знакомых, поднял все связи и договорился, чтобы ее принял один из лучших хирургов края. На другой день они были у него на приеме.

Из дневника: «Доктор посмотрел мои документы, громким командным голосом спросил, почему так поздно обратилась, стадия уже серьезная. Осмотрел меня, сказал, что нужно срочно делать операцию.

Все гораздо сложнее

На следующий день в палате состояние у Лены было подавленное, ей стало страшно и одиноко.

Из дневника: «Ближе к обеду зашел доктор, объявил, что с такими анализами ни о какой операции не может быть и речи (упал гемоглобин) и что завтра он сделает мне лапароскопию, посмотрит, что там внутри, и тогда уже будет понятно, как меня лечить дальше.

После этой процедуры, сделанной под наркозом, я лежала в кровати, в голове было пусто. Ловлю мысль – я киборг, улыбаюсь и засыпаю.

После сеанса химии

Из дневника: «О химии я знала только то, что это яд, которым пытаются убить раковые клетки, заодно убивая и здоровые системы организма, но как эта процедура происходит, не представляла. Оказалось, все просто - мне поставили капельницу, а затем дважды – помпу. Помпа - это такая запаянная пластмассовая штука овальной формы, которая висит на шее, а внутри колба с лекарством, которое подается в вену очень-очень медленно. Моя помпа работала сутки (с ней спишь, ешь, ходишь в туалет, на прогулку), а жидкости в меня попало всего 250 мл.

Через три дня на утреннем обходе врач сказал, что выписывает меня. Конечно, я обрадовалась. Наконец-то буду дома! Позвонила мужу и стала собираться.

Получив выписку, Лена решила посмотреть свой диагноз и вновь похолодела. С каждым словом ей становилось хуже, темнело в глазах. Врачи констатировали рак желудка четвертой степени.

Из дневника: «Я была подавлена и растеряна. Я не знала, что дальше делать, тупо сидела с этим листком на коленях и ничего, абсолютно ничего не понимала.

Дома, по словам Лены, ее настигли последствия химии.

Из дневника: «Аппетита не было, я испытывала жуткую слабость, все время практически сидела на диване, обложившись подушками, потому что мерзла. Много читала. Но и на чтение сил хватало недолго, через пару часов я засыпала, даже не меняя положения, все так же сидя.

В этот момент, по словам Елены, она приняла решение отказаться от традиционного лечения, несмотря на то, что муж настойчиво уговаривал ее пройти второй курс химии. При этом проговорился, что доктор отмерил ей всего два года…

Спасибо за поддержку

Вскоре после этого Лена обратилась в соцсетях с просьбой о материальной помощи. Речь шла о нетрадиционном лечении, в которое она поверила после телефонных бесед с излечившимися.

Мир, по ее словам, дал такую мощную обратную связь, что ее вера в выздоровление укрепилась в сотни раз.

Из дневника: «Мне писали и звонили друзья и знакомые, коллеги с которыми я работала в разных компаниях, мои однокурсники и одноклассники и просто незнакомые люди, которые, узнав о моей беде, не остались в стороне. Сети взорвались, многие сделали перепосты на своих страницах, телефон почти весь день пиликал, получая уведомления о переводах. Я постоянно получала сообщения, с кем-то разговаривала, переписывалась в мессенджерах. Я жила, и я была полна жизни!

Я получила очень много новой и полезной информации, приходили ссылки на людей, которые оказались в подобной ситуации и справились с болезнью, ссылки на фильмы и научные статьи о раке, способах лечения, кто-то присылал просто молитвы.

Недавно Лена рассказала про то, как поддержали ее в парикмахерской.

Из дневника: «После химиотерапии у меня стали выпадать волосы. Утро начиналось с того, что я их собирала на подушке, потом при расчесывании они падали на пол.

Когда мы с ней созванивались, чтобы взять разрешение на публикацию отрывков из дневника, Лена рассказала, что стала заниматься танцами и многое передумала за это время. Недавно она написала, что теперь относится к своей болезни по-другому.

ПОБЕГ ОТ СМЕРТИ

Не знаю почему, но где-то за неделю я настолько тонко прочувствовала всю атмосферу этого отделения, что стала понимать то, что было совершенно ясно постоянным обитателям отделения и что не значило ничего для детей с анемиями… Я мало что понимала умом, но сердце мое знало, что это страшное место, из него надо выбираться… Моя душа требовала возвращения в нормальным мир, где все было так легко и понятно. Где не было этого гнетущего предчувствия беды.

Это был как раз 21 день моего пребывания в гематологии. Через стеклянные двери палаты я увидела, как врачи побежали в палату напротив. Именно побежали, что было в отделении не принято. Потом я увидела, как туда понесли капельницу, медсестра что-то кричала в телефонную трубку. Из палаты вышла молодая девушка. Это была сестра новенького мальчика, которая осталась с братом пока их мать повезла анализы в Киев для подтверждения диагноза. Девушка плакала… Не так, как обычно плачут люди от обиды или горя. Она просто всхлипывала, и по ее щекам текли слезы. А она этого как будто и не замечала, она шла куда-то совершенно бесцельно. Кто-то из мам мягко взял ее за плечи и отвел к стулу возле сестринского поста, другая принесла воды. Девушка никак не реагировала на это, по-моему, она даже не замечала этой заботы.

Где-то через полчаса я услышала, что коляска едет по коридору. И тут же увидела, как мимо двери моей палаты провезли этого мальчика. Он не плакал… в его глазах, кажется, даже не было страха. Там было только полное непонимание того, что происходит. А происходило то, что реанимация, видя насколько плохо дело, просто отказалась брать его в отделение. Ведь за каждую смерть отделению приходится отчитываться… Для реанимации этот мальчик, умирающий от кровотечения, был лишь статистической единицей. Крайне нежелательной единицей. Его просто не взяли в реанимацию, сказали, что лучше ему будет умереть в отделении… Только наша медицинская система могла породить такие традиции… Мучительная смерть от кровотечения в обычном отделении, где не могли обеспечить хотя бы изоляцию умирающего ребенка от остальных, была лучше, чем ухудшение статистических показателей.

Когда мальчика завозили в палату, он придержал рукой простыню. На белой простыне остался кровавый отпечаток детской ладони… Врачи снова забежали в его палату… я видела, как медсестры каждые 10–15 минут заносили туда новые бутылки растворов для капельницы. Мальчик терял огромное количество крови, и ее надо было чем-то замещать. Но на станции переливания не было настолько много крови, чтобы капать ему. Тем более что, потратив всю кровь на этого ребенка, под удар ставились жизни еще 10 человек в отделении, которым тоже в любой момент может понадобиться переливание. Поэтому вместо крови ребенку капали просто соляной раствор…

Все отделение замерло, санитарки вытирали на полу кровавые полоски, которые оставила испачканная кровью коляска. Они старались сделать это побыстрее, пока никто из детей не заметил, но все уже все поняли. Дети собрались в столовой кучкой, и в глазах у них застыл панический страх. Смерть каждого в этом отделении — разрушение надежд всех остальных выйти отсюда живым. В отделении висела напряженная тишина, все ждали развязки. Только несколько детей с анемиями продолжали о чем-то громко спорить. Они не понимали, что происходит, может быть, в этом и было их счастье…

Действительно, почему? Почему все это случается? Этот вопрос не давал покоя и мне. Я слышала, как девушку вывели из отделения, она продолжала кричать. Мне тоже хотелось кричать так же громко и так же страшно, как кричала она, но я не могла, я просто плакала…

Когда нас завели обратно в отделение, белая простыня с кровавым следом все так же висела на двери… там, за дверью санитарки пытались отмыть кровь со стен, полов, кроватей. Нам не положено было это видеть, поэтому мы видели кровавый отпечаток ладони ребенка, которого уже не было… От этого под кожей пробегали мурашки. Но не это все было самым страшным.

Наибольший страх нагоняло то, что все взрослые в отделении вели себя так, как будто ничего не случилось. Как будто сегодня обычный день и за той простыней, так и лежит тот мальчик, и у него все хорошо. Это всеобщее притворство делало атмосферу невыносимой. Казалось, что оплакивают мальчика только дети, а всем взрослым наплевать на то, что случилось,… врачи все так же наигранно улыбались нам, родители все так же были заняты своими делами. Создавалось впечатление, что взрослые живут в одной реальности, а мы дети в совершенно другой. И реальности эти в данный момент не пересекались. И было невыносимо страшно, что вот завтра не станет тебя, и всем кроме десятка детей будет точно так же безразлично.

Мной овладело одно желание — бежать из этого страшного места. Бежать, не глядя, лишь бы подальше. Я просто не могла тут больше находиться, я сходила с ума. Уйти, уйти, уйти — это снова и снова крутилось в моей голове. Я уже знала, что делать… Я зашла в свою палату, достала вложенную в книгу гривну, этого должно хватить. Все свои пожитки в тумбочке я сложила в пакет, надела все теплые вещи, которые были у меня в палате и тихо, незаметно вышла из отделения. Я шла под дождем в тапочках, в тонких спортивных штанах… Дождь был не сильным, но одежда промокала быстро. Я прошла две трамвайные остановки пешком, я не хотела ждать на ближних к больнице остановках, там меня могли найти. По этому медленно брела вдоль трамвайных путей подальше от того страшного отделения… Мне пришлось 30 минут под дождем ждать трамвая… Тапочки были насквозь мокрые… я замерзла… но ни на мгновение не пожалела о том, что ушла. Казалось, что отдаляясь от больницы, я обретала покой. Трамвай ехал по вечернему городу… никто из людей не обратил внимания на то, что я была одета и обута не по погоде. Никто не обратил внимания на слезы, которые периодически стекали у меня по щекам, всем было безразлично. Так же, как и там, в гематологии…

На следующий день родители не вернули меня в гематологию… а я еще не один месяц на все вопросы отвечала молчаливыми слезами… Слезами скорби по мальчику, которого я видела только 2 дня, но который раз и навсегда изменил мою жизнь… Его звали Саша… я узнала об этом уже после того…

— Наташа, здесь часто умирают? — я сидела рядом с девочкой 6 лет борющейся с лимфогранулематозом в ее палате отделения гематологии. У нее был 3 рецидив, спасти ее могла только пересадка костного мозга, которую в Украине тогда не делали…

— Смотри сюда! — Наташа достала из тумбочки толстую записную книжку. Она была уже порядком потрепанная — Я записывала сюда своих друзей, с которыми знакомилась в гематологиях разных больниц. Здесь все адреса с первого дня моей болезни.

Я взяла в руку записную книжку. Она была заполнена на две трети. Адресов было много, очень много. Но на первой странице все адреса были перечеркнутыми, и на второй, и на третей…

— Это… — я не могла продолжить…

— Да, это те, кого уже нет в живых. — Наташа взяла записник у меня из рук и быстро пролистала его. Я заметила, что абсолютное большинство записей было перечеркнуто.

— Как ты живешь с этим? — мне было невыносимо больно видеть такое немое свидетельство непомерной смертности детей от онкозаболеваний.

— Я живу благодаря этому! — Наташа постучала пальцем по одной записи… единственный адрес на 6 первых страницах, который не был перечеркнут. — Этот мальчик пережил 2 рецидива лейкоза, но уже 3 года у него все хорошо, он учится, радуется жизни. Я живу благодаря вере в то, что мне повезет так же, как ему и еще нескольким ребятам — она быстро пролистнула записник и ткнула пальцем в еще несколько неперечеркнутых адресов.

— Но ведь это единицы, остальные умирают. — я до этого разговора даже не представляла себе масштабов трагедии.

— Но если бы не было этих единиц, то бороться вообще б не стоило! Ира, знаешь, как хочется верить, что ты из числа тех, кому суждено победить болезнь? И знаешь, как страшно хоть на мгновение представить, что твое имя в десятках таких вот записных книжек однажды вычеркнут…

В моей записной книжке Наташин адрес был вычеркнут ровно через 2 месяца после того разговора…

Лысый мальчик 5 лет с лимонно желтыми кожей и белками глаз забежал в палату.

— Мама, мы сегодня будем капаться?

— Нет, Антоша — потупив глаза, ответила женщина.

— Ой, как здорово! Значит, я могу целый день гулять с ребятами?

— Да, сынок, иди, играйся.

Мальчик вышел, а его мать расплакалась. У ребенка был гепатит С, занесли его уже тут, в отделении, где любая инфекция для детей смертельно опасна. Для того чтобы поддержать печень и вымыть из крови образовывающийся в избытке билирубин ребенку каждый день нужно было капать литр двести глюкозы. Это значит, что на каждый день нужно было купить 3 бутылки глюкозы, капельницу и 2 шприца. 3 бутылки раствора стояли на подоконнике, там же лежал один шприц…

— Где Антоха, сейчас будем капать — в палату вошла медсестра — о, а где система для капельницы?

— Люда, нет, у меня нет денег на систему, вот, смотри — женщина достала из-под подушки кошелек и открыла его. В кармашек была вложена фотография Антохи, где он загорелый и веселый катался на качелях. Фото сделано всего лишь полгода назад, буквально за месяц до того, как у Антона первый раз носом пошла кровь. В остальном кошелек был пуст. Ни единой банкноты, нет даже мелочи, всю ее Надя потратила на шприц, который сейчас лежал на подоконнике.

— Сочувствую. Ну, раз нет системы, значит не капаемся — медсестра вышла.

— Мама, а что это у тебя? — Антон заглядывал в приоткрытую дверь

— Деньги — с ироничной улыбкой ответила Надя. Да, разве можно было назвать эту монету деньгами?

— А отдай ее мне? — Антошка протянул руку. Когда-то у него была копилка, в которую он кидал такие вот монетки, собирая себе на ролики. Копилка первой пала жертвой его болезни, вместо роликов из нее взяли деньги на покупку шприцев для промывания подключички и антибиотиков.

— На, держи! — в Надином голосе было сомнение… А вдруг она найдет где-то хоть гривну и именно этих 5 копеек не хватит на покупку заветной системы для капельницы…

— Мама, а что можно купить за 5 копеек?

— Коробок спичек — ответила Надя с улыбкой. А когда Антоха выбежал из палаты, добавила — чтоб поджечь это отделение и одним махом решить проблему. Что толку от этого отделения, если у меня и еще десятка матерей в кошельке валяется несчастные 5 копеек…

Была глубокая ночь, я открыла глаза. Моя мама сидела рядом с моей кроватью на стуле и не сводила с меня глаз. Под кроватью, давая слабые отблески, стояла настольная лампа. Благодаря ней в палате не было абсолютно темно. Полоска света падала и в коридор. Я смотрела на слабый отблеск на линолеуме коридора и видела еще одну такую же полосу света. Я знала, откуда она — через палату точно так же сидит женщина над своим умирающим ребенком. Сидит уже много ночей подряд, так же, как и моя мать. Сидит не только ночами, но и днем. Не ест, не спит… только сидит и не сводит глаз со своего сына…

Мне было тяжело дышать, я не могла сама повернуться в постели. От постоянного лежания в одной позе тело затекло и не давало уснуть. А мама моя сидя рядом на стуле придремала. Она уже не первые сутки спит вот так вот урывками. Мне не хотелось ее будить, чтобы она перевернула меня, поэтому просто тихонько лежала.

Я смотрела на полоску света из другой палаты и изо всех сил старалась прогнать из головы картину, которую увидела неделю назад…

— Вове плохо, он не сможет прийти.

— Хорошо, тогда я зайду к нему, можно? — Тетя Таня глянула на мою маму, потом на меня… что-то в ее взгляде было пугающее…

— Ира, я думаю, тебе не стоит этого видеть. Ты не понимаешь, Вове ОЧЕНЬ плохо.

— Ну, если его просто нельзя беспокоить, то тогда…

— Нет, его, наверное, уже невозможно побеспокоить… — на глазах тети Тани навернулись слезы.

На кровати лежало тело моего друга. Истощенное тело. На одном глазу наклеена повязка, большая, промокшая кровью и выпирающая вверх. Я уже знала, что глаза под той повязкой нет, его удалили из-за саркомы глазницы, надеясь спасти хотя бы жизнь Вовки. Второй глаз был открыт, зрачок смотрел в какую-то точку на потолке. Меня посадили рядом с Вовой, но он не повернул ко мне взгляд…

— Вовчик, привет! Как дела — я дотронулась до его руки, но он все так же смотрел куда-то в потолок.

— Иришь, он 2 недели назад сидел, смотрел вместе со всеми телевизор, а потом пришел в палату, пожаловался, что голова болит, прилег. Я пошла набрать воды, чтобы дать ему таблетку, а когда пришла, он уже вот так вот смотрел куда-то сквозь меня и не откликался — тетя Таня быстро вытерла слезы — Вовочка, ну посмотри, Ира к тебе пришла! Ну, повернись сюда!

С того дня прошла неделя. За это время Вова ни одного раза не пришел в себя, я была последней на кого он хоть как-то отреагировал. Он умирал… умирала и я. Не имея возможности даже сесть самой, я сутками напряженно прислушивалась к тому, что делается там, в Вовкиной палате. Я все еще верила в то, что он обманет смерть и в этот раз. По-другому просто не могло быть!

На улице уже серело, когда я забылась в тяжелом сне. Мне снилось, что я иду по зданию, напоминающему школу. Коридоры были пусты, но в классах были дети. Много детей… я шла, не зная, в какой мне зайти, когда увидела что мимо меня идет Вовчик. Я пошла за ним, решив для себя, что поскольку мне тут все не знакомо, то я зайду в тот же класс, что и Вова. Он открыл двери комнаты, там было много детей разного возраста. Я посмотрела на их лица и поняла, что это те, кто умер в гематологии. Хотя среди них были и те, кто, как я считала, еще жили (хотя как позже выяснилось, все они к той ночи уже погибли). Вовка уверено перешагнул порог…

— Вова, не иди туда, там все мертвые, а ты же еще живой!

— Ира, мне сказали идти сюда, здесь мое место. Вот, смотри — он протянул мне какую-то бумажку — Здесь ясно написано, что мне в этот класс.

— Тогда подожди, я с тобой!

— Покажи твой пропуск — я подала невесть откуда взявшуюся бумажку.

— Нет, тебе не сюда! Тебе надо идти дальше! — Вова вернул мне бумажку.

— Но почему? Я хочу с тобой, я не знаю что там дальше, я лучше тут останусь — я почему-то начала плакать.

— Нет, Ира… это не мы решаем куда идти… — и Вовка улыбнулся, помахал мне рукой и зашел в комнату…

Я проснулась, на душе было неспокойно. Что-то скоро произойдет, я это точно знала. С самого утра у Вовки дела не ладились. Я видела, что медсестры бегают к нему с кислородными подушками… видела капельницы, которые несли к нему в палату. А я… я задыхалась, с каждой минутой, с каждым часов все сильнее. Пока где-то после обеда задыхаясь, не потеряла сознание…

Три другие мамочки сидят в Димкиной палате и греют в руках флакончик плазмы. Его нужно отогревать медленно, температурой тела. А флакон заморожен до степени льда. Каждая по очереди зажимает флакон в ладонях и держит так 5 минут, потом передает флакон следующей. А сама начинает усиленно тереть руки, чтобы нагреть их до того времени, когда флакон снова вернется к ней. Еще одна мамочка греет кипятильником воду (так как в кране горячей воды нет), мочит в них тряпочки и передает их тем, чьи руки уже совсем замерзли. И снова по кругу, конвейером. От каждого зависит так много. А они всего лишь люди, женщины, измученные бессонными месяцами, забывающие поесть и давно забывшие вкус мяса. Но сейчас они об этом совершенно не думают, они знают одно — они должны спасти Диму. Нет, не должны… все это делается не из чувства долга или из желания получить в случае проблем поддержку других. Все это делается просто потому, что иначе и быть не может. Иначе Дима — их общий ребенок, умрет. И они сделают все ради того, чтобы этого не случилось.

Мама поменяла бутылку и ушла. И снова мы остались вдвоем с Антоном. Забавная парочка — мне 14, ему 5. Но тут возраст не имеет значения. Мы с Антохой без слов понимаем друг друга. У нас здесь общие враги, общие цели и общие страхи. А еще общий долг перед другими детьми. Еще 2 ночи назад все отделение крутилось вокруг Антохи, который горел от температуры. Димина мама, тетя Света в час ночи в ночнушке и тоненьком халате бегала в ближайший ларек за бутылкой водки, чтобы растирать Антона. А уже завтра Антохина мама будет бегать за кислородом для меня. Мы уже давно не делим друг друга по возрасту, благосостоянию и по мамам. Это все не имеет значение. Имеет значение только то, что все мы ходит по краю пропасти и задача каждого — не дать другому сорваться.

Фиброаденому молодой северянке удалили на операции, но точную причину ее возникновения назвать не смогли. Один из самых вероятных вариантов — гормональный сбой в организме

Фото: Сергей Сюрин

В 19 лет жительница Архангельской области обнаружила у себя в груди уплотнение и сперва запаниковала, а потом обратилась к докторам. УЗИ показало, что в столь юном возрасте северянке нужна операция по удалению довольно большой опухоли из груди, которая возникла как будто из ниоткуда. В своей колонке девушка анонимно рассказывает, что узнала о раке молочных желез за то время, пока проходила лечение в онкодиспансере, о каких моментах общения с пациентами и врачами ей будет сложно забыть, к чему может привести и женщин, и мужчин невнимательное и небрежное отношение к здоровью молочных желез.

— Хочу рассказать о том, как меня чуть было не коснулось одно из самых распространенных онкологических заболеваний у женщин — рак молочных желез. Хотя я знала, что необходимо проверять на УЗИ молочные железы хотя бы раз в год, я этого не делала: думала, что это нужно делать обязательно тогда, когда мне будет около 30 лет. Но такая беда случилась со мной гораздо раньше — мне было всего 19 лет. Это произошло в августе 2018 года, когда я отдыхала на юге. В один из дней я почувствовала, что в моей левой груди какие-то странные изменения: внутри как будто находился инородный предмет. Такого раньше никогда не было со мной, и сперва я запаниковала. Но затем собралась, решила завершить отдых без стресса, а сразу, как приеду домой, пойти в больницу и провериться.

Тогда я и узнала, что сейчас врачи рекомендуют женщинам делать УЗИ груди ежегодно начиная с 20 лет, а после 40 надо делать еще и маммографию. Эти исследования могут выявить проблему на ранней стадии, а известно, что первые две стадии рака груди активно поддаются лечению, и в большинстве случаев можно избежать удаления молочной железы.

Поэтому, вернувшись с отдыха, я дождалась момента, когда на УЗИ ткани молочных желез просматриваются лучше всего (это первые восемь дней цикла), и пошла в платную клинику. Почему в платную? Потому что в государственной, к которой я была прикреплена по месту прописки, мне, увы, сказали ждать очередь полтора месяца. А тянуть было нельзя. Наверное, этот момент, когда я проходила УЗИ, я еще долго не забуду. Я лежала на кушетке и смотрела на экран, милая женщина-врач с правой груди перевела датчик на левую, и он вдруг потемнел. Это и оказалась опухоль.

Помимо уплотнений в груди, как произошло у меня, симптомами опухоли могут быть выделения из сосков или их деформация, беспричинные отеки, увеличение лимфоузлов в подмышках. Любое из этих проявлений должно стать поводом незамедлительного обращения к маммологу. К этому нужно действительно отнестись крайне серьезно, ведь раковое заболевание может развиться с первой до четвертой стадии всего за 4 месяца.

После того как я прошла УЗИ, в поликлинике мне сказали позвонить в онкодиспансер, чтобы сообщить о моих результатах и записаться на прием к специалисту. Это оказалось не так просто: номер диспансера я набирала через каждые 5–10 минут в течение трех часов. Но в итоге мне все же в тот же день удалось дозвониться и записаться на прием — его назначили на начало октября, ждать нужно было чуть больше месяца. За это время я должна была успеть несколько раз сдать кровь, пройти осмотры у нескольких врачей, чтобы мне по их результатам уже назначили дату операции.

А вот в самом отделении маммологии молодых женщин было много. Это подтверждает данные статистики о том, что рак груди действительно очень часто встречающееся заболевание, и в группе риска может оказаться каждая женщина, в том числе и очень молодая. Кстати, операции сегодня делают даже беременным и кормящим, если опухоль злокачественная. Ее можно удалить, не задевая молочные протоки. А вот доброкачественную опухоль, которая была у меня, оперируют только тогда, когда она увеличена в размерах.

На приеме маммолог долго смотрел мои результаты УЗИ и фото, рассуждая, почему опухоль так быстро выросла и, главное, по какой причине это могло произойти? Ответа на этот вопрос до сих пор нет ни у меня, ни у врачей. Есть только предположения. К примеру, это могло случиться из-за гормонального сбоя, стресса или сильного ушиба. Ничего такого я в своей жизни не заметила, хотя были некоторые переживания из-за учебы, но вряд ли это можно назвать стрессом. В общем, причина возникновения фиброаденомы так и остается до сих пор загадкой.

Позже, консультируясь с другим маммологом, я выяснила, что чаще всего новообразования в груди все же появляются из-за гормональных изменений в организме женщины. Поэтому стоит следить за состоянием яичников, щитовидной железы, гипофиза. Большое значение имеют, как я уже говорила выше, и нервно-эмоциональные перегрузки, стрессы, отсутствие кормления грудью, аборты. Импланты и пирсинг в груди сами по себе не спровоцируют появление опухоли, но все же перед тем, как их делать, женщине точно стоит пройти осмотр у маммолога.

Операцию мне назначили на конец октября. Я опять сдавала кровь и другие анализы, у меня уже даже посинела рука. Наконец настал день операции. Я приехала рано утром в дневной стационар диспансера, выпила какую-то таблетку, которую мне дали, и отправилась в палату ждать своей очереди. Медсестры сказали, что удаление опухолей в диспансере поставлено на поток — в день бывает до семи таких операций, а иногда и больше. Вместе со мной в палате лежали еще две девушки примерно моего возраста. У одной из них были множественные кисты в обеих молочных железах. Врачи долгое время их просто наблюдали, но они стали увеличиваться в размерах и болеть, после чего их решили удалять. У другой соседки по палате несколько лет была киста в груди, которая после родов превратилась в опухоль, и доктор сказал ей, что она может превратиться в злокачественную, если ее не убрать.

Кстати, я обратила внимание и на то, что в диспансере была и мужская палата. У мужчин опухоли молочных желез тоже случаются, хотя и редко. Это происходит тогда, когда в организме повышается уровень женских гормонов. Симптомы — увеличение молочных желез, уплотнения и боли в груди. Поэтому мужчинам тоже стоит обращать внимание на эти моменты и не затягивать с обращениями к врачу.

Когда меня повезли в операционную на кушетке, мне не было страшно: к тому моменту я уже смирилась с тем, что у меня скоро появится сильно заметный шрам на груди. Но главным для меня было все же то, чтобы внутри меня не было никакой опухоли. Тем не менее врач перед операцией сказал мне, что он постарается, чтобы шрам был как можно меньше. В операционной все было, как в фильме: белые простыни, яркий свет, медики в масках и укол, от которого мои глаза закрылись. Очнувшись, я почувствовала сильную боль. Терпеть было невыносимо, и я попросила обезболивающее. В тот же день, хотя я и мои соседки по палате чувствовали себя очень плохо, нас качало из стороны в сторону, нас выписали и отпустили домой. Потом две недели я каждый день ездила в диспансер на перевязки, а в выходные дни делала их сама. При этом в будни я еще ходила на пары в университет, хотя сидеть в аудитории было тяжело. Кроме того, на третий день после удаления кисты у меня нашли гематому и прямо в перевязочной под местным наркозом сделали новую операцию.

Я очень хорошо, почти досконально, запомнила эти дни — думаю, что эти воспоминания останутся со мной на всю жизнь. Это не только сам диагноз и операция, а еще и впечатления от встреч с другими пациентами в диспансере. К примеру, я очень переживала, когда сидела в коридоре в очереди на перевязку, так как ловила на себе взгляды женщин, которые выходили из кабинета химиотерапии. Мне казалось, что они всегда смотрели на мои волосы. Я старалась завязывать их в пучок, чтобы не привлекать внимание. Ощущать на себе эти взгляды было едва ли не сложнее, чем само восстановление после операции. За время очередей на перевязки я также услышала множество историй. Самыми печальными были те, где женщины рассказывали, как не сразу обращали внимание на рекомендации врачей, забывали или просто ленились делать УЗИ. Поэтому мне сейчас хотелось бы, чтобы как можно больше женщин поняли, что эта простая процедура, которая не занимает много времени и не требует таких уж больших расходов, может действительно спасти им жизнь. Женщины, пожалуйста, не забывайте об этом.