Больная раком родила сына

Луиза Эллиотт из Бридженда, Южный Уэльс, не жалеет, что не сделала аборт, ведь это, возможно, спасло бы ее жизнь. В 2015 году у 33-летней женщины был диагностирован рак молочной железы, и врачи предложили заморозить яйцклетки, потому что химиотерапия может лишить ее возможности иметь детей в будущем.

Луиза отказалась, объяснив, что у нее и ее 37-летнего супруга Марко уже есть трое детей и больше они не хотят. У пары был общий сын Джейкоб и двое детей от предыдущего брака мужчины.

— Я сразу же начала химиотерапию, и она заставила меня чувствовать себя разбитой, усталой и измученной круглые сутки, — говорит Луиза. — Но когда я вновь почувствовала недомогание через шесть недель после окончания лечения, я подумала, что нужно сделать тест на беременность на всякий случай.

Луиза вспоминала шок, который она испытала, узнав, что она беременна, несмотря на то, что врачи сказали, что ей невозможно забеременеть.

— Я была поражена, когда увидел полоски, — призналась она. — Врачи сказали мне, что у меня должны быть яичники из стали, потому что моя фертильность не пострадала от химиотерапевтических препаратов. Они сказали, что у них никогда не было бы пациентов, которые так быстро забеременели после лечения.

Врач посоветовал Луизе сделать аборт, объяснив, что ее рак восприимчив к гормонам, что означает, что беременность может привести к его возвращению. Луиза с мужем решили проконсультироваться с еще одним онкологом.

— Он сказал нам, что это чудо и мы должны относиться к нему как к таковому. Поэтому мы решили оставить ребенка, — говорит Луиза. — Несмотря на то, что мы не планировали его, было здорово наблюдать, как мой живот растет, и мы не могли дождаться, чтобы встретить наше новое маленькое чудо.

Но в сентябре прошлого года, когда Луиза была на 22-й неделе беременности, она почувствовала уплотнение в соске.

— У меня была мастэктомия, они удалили мою грудь, но они спасли мой сосок и вернули его обратно. Запаниковав, я пошла в больницу. Тесты показали, рак вернулся. Врачи сказали мне, что, вероятно, гормоны беременности заставили рак быстро расти. Я была в ужасе.

Худшие страхи Луизы подтвердились, когда сканирование показало, что рак распространился на ее печень.

— Я была опустошена. Эта новая маленькая жизнь, которая росла внутри меня, на самом деле убивала меня. Я начала обижаться на младенца, растущего внутри меня. Если бы я не забеременела, вполне вероятно, что рак не вернулся бы так скоро, если бы вообще вернуся бы. С этим трудно было смириться. У большинства мам есть особая связь со своим ребенком, но моя фактически убивала меня.

Новость была особенно тяжелой, когда врачи сказали Луизе, что ее рак является термальным, то есть не поддающимся лечению. Они могли бы дать ей больше химиотерапии, но в конечном итоге это не принесло бы никакого результата.

— Весь мой мир просто развалился, — говорит Луиза. — Будущее, которое я представляла с Марком и с нашими детьми, только что отняли у меня. У меня была операция по удалению моего соска, и я могу пройти повторную химиотерапию, но врачи сказали мне, что я буду жить максимум пять лет. Я не увижу, как мои дети выйдут замуж, женятся или заведут своих детей.

Луиза родила малыша Рубена на 30-й неделе, ей сделали кесарево сечение. Марк взял на себя заботу о нем, пока она изо всех сил пыталась полюбить сына. Луиза все еще борется с осознанием того, что он стал ее смертным приговором.

— Мне жаль, что я не послушалась первого врача, но где-то в глубине души я понимаю, что произошло нечто замечательное. Химиотерапия работает, чтобы уменьшить опухоль печени, но это не спасет меня. Я чувствую себя глупо, что я не прервала свою беременность, когда могла это сделать. Возможно, это спасло бы мою жизнь. Я просто хочу, чтобы люди прочли мою историю и знали о том, что такое возможно, и я хотела бы призвать женщин внимательнее относиться к совему здоровью: если вы что-то прочувствуете у себя в груди, бегите к врачу!

Юлия Пронина, 36 лет

Мне было 26 лет. Я получала дополнительное образование в Австралии, где изучала стратегии в рекламе. Как-то я вернулась в Москву на каникулы между семестрами и, когда утром надевала лифчик, обнаружила у себя маленькую горошину в груди. Раньше ее точно не было.

Мне нужно было срочно узнать, что это. Прямо в этот же день. Но я не знала, к кому обратиться, поэтому позвонила подруге, у которой уже были дети, и спросила, куда идти. Она дала мне совет, а также высказала предположение, что, скорее всего, ничего страшного случиться со мной в 26 лет не может.

Мне сделали УЗИ и сказали, что это обычная положительная фиброаденома (доброкачественная опухоль молочной железы. — Прим. ред.). Пока я сидела в очереди, я успела изучить все заболевания груди, поэтому настояла на пункции. Результаты исследования я попросила забрать друга, потому что мне нужно было возвращаться в Австралию. За месяц, пока я ждала результаты, горошина выросла до размера грецкого ореха.

У меня автоматически хлынули слезы. Сейчас сложно воссоздать свои чувства тогда, но помню, что подумала о родителях и о том, как им рассказать. Вторая мысль — о детях. Я впервые осознала, что хочу стать мамой.

Что будет дальше, я не понимала. Единственное, что я знала, — надо быстро лететь домой и лечиться. После того как я узнала о диагнозе, я пошла к знакомой, с которой мы вместе учились, прорыдала у нее весь вечер, выпила кучу ромашкового чая, чтобы успокоиться, но это не помогло. На следующий день я начала действовать. Мне нужно было переподтвердить диагноз в Австралии, потому что иначе мне бы не вернули деньги за учебу. Я записалась к местному терапевту, который направил меня к онкологу. Сделали УЗИ, пункцию и подтвердили рак. Я реагировала спокойно: я не надеялась на чудесное излечение — мне просто нужно было это подтверждение.

Всего за неделю я решила вопрос с документами и возвратом денег. В это же время мне из России позвонила подруга, которая нашла в Москве врача. Это было большое облегчение, потому что родители обзвонили всех знакомых, и никто не знал, куда идти с этой проблемой. Я сразу не сообразила, что можно обратиться в онкоцентр на Каширке (Национальный медицинский исследовательский центр онкологии им. Н.Н.Блохина. — Прим. ред.), несмотря на то что жила почти по соседству. В итоге я отправилась именно туда.

Это было 10 лет назад, и я даже не знала, что кто-то не может пробиться в этот онкоцентр. В мое время ты либо приходил с заключением — направлением от местного онколога, либо шел в платное отделение, сдавал анализы. Если по результатам пункции рак подтверждался, тебя переводили на бесплатное лечение. 18 сентября я вернулась в Москву, сделала пункцию и трепанобиопсию (один из методов диагностики онкологии. — Прим. ред.). Мне диагностировали трижды негативный рак молочной железы (опухоль характеризуется агрессивным течением и не реагирует на многие существующие виды терапии. — Прим. ред.). Уже в первых числах октября я начала химию, и в итоге я прошла через четыре химии до операции и еще через четыре после.

Первая химия была самой сложной для меня, потому что я не знала, как все происходит и как я себя буду чувствовать после. Это я сейчас знаю, что ты приходишь, тебе делают капельницу на протяжении 30–40 минут или больше (иногда доходит до нескольких часов), а после этого ты идешь домой, где тебе становится плохо. В больнице не так плохо, потому что там тебе дают премедикацию (лекарственная подготовка к медицинским процедурам. — Прим. ред.), которая позволяет пережить вливания препаратов.

Было плохо. Тошнило, кружилась голова. Прописанные для облегчения симптомов свечки не сильно помогали. Меня сутки рвало, а потом я начинала потихонечку отходить и принимать пищу. Мне хотелось рассола и квашеной капустки. Кстати, если я ела что-то в день химии, то потом у меня к этому продукту было отвращение несколько месяцев. Правда, с шоколадом эта схема не сработала.

Пережить последствия химии мне помогали дыхательные упражнения и свежий воздух. Я открывала окна, устраивала сквозняк и глубоко дышала. Я так и после вечеринок делала, когда мне было плохо.

После операции мою опухоль стали проверять на ответ на лечение. Есть пять степеней ответа, а у меня была самая низкая, самая плохая. Мне назначили еще три химии уже другими препаратами, которые считались наиболее эффективными на тот момент, и отправили лечиться по месту жительства. После того как я узнала степень ответа, доверять свое лечение врачам я уже не могла.

Вначале у меня не было ресурсов на отношения. Когда я лечилась, все мысли были о лечении. Потом был период физической и психологической реабилитации, который затянулся на несколько лет. Возможно, если бы я обратилась к психологам, он бы сократился. Но тогда я не знала, что с такой проблемой можно пойти к психологу. Я и не осознавала, что мне нужна помощь.

Первый год после лечения я была не готова к отношениям. У меня не было половины груди, на ней был огромный шрам. Я не знала, какие вопросы зададут, когда увидят мое тело. Потом поняла: либо человек принимает мое тело, либо нет .

Каждый раз перед очередным [контрольным] обследованием было страшно. Но даже страх со временем притупляется. Я закончила лечение в 2010 году, а в 2015-м, когда уже почувствовала себя здоровой, я забеременела. Это была желательная беременность от любимого мужчины.

Шел первый триместр, я была эмоционально чувствительной из-за гормональных изменений. И я уже любила своего ребенка, как можно было говорить об аборте?

Потом в роддоме по месту жительства у меня отказались принимать роды, ссылаясь на то, что из-за онкологии мне нужен специализированный роддом. В тот момент я уже была с огромным животом, и мне все это порядком надоело: надоел сбор анализов, надоело выяснять, где мне рожать и можно ли вообще рожать. Тогда я написала в Департамент здравоохранения Москвы.

На письмо отреагировали быстро и собрали консилиум у главного гинеколога города Москвы. Врачи сказали, что изучили мою историю болезни и вообще не понимают, почему меня гоняют по всем инстанциям, заставляя проходить обследования, — ведь я обычная беременная женщина. Оказалось, что рожать я могу где хочу. Единственным вопросом осталось кормление грудью. Гинеколог велел посмотреть, будет ли лактация после родов, потому что из-за операции протоки, скорее всего, нарушены, из-за чего может развиться мастит. В итоге мне подавили лактацию, хотя я знаю девочек, которые кормили сами.

16 июня 2016 года у меня родилась дочь. Кстати, 16 июня 2010 года у меня была последняя лучевая терапия. Такое вот интересное совпадение.

Мне часто пишут, спрашивают, куда обращаться и что делать. Когда попадаешь в экстренную ситуацию, обычно нет времени перелопатить весь интернет, чтобы найти нужную тему. Поэтому я завела сообщество, где помогаю женщинам личным опытом. Потом благодарности пишут, мне это приятно. Мне кажется, что делиться опытом — моя миссия.

Программа создала большое сообщество женщин с опытом жизни с онкологией по всей стране, которые поддерживают друг друга онлайн и во время личных встреч. В Москве в рамках проекта можно бесплатно посещать группы арт-терапии, танцев, йоги, скандинавкой ходьбы цыгун и ходить в качестве добровольцев в больницы, чтобы поддерживать женщин после операции.

Трипл-негативный рак молочной железы (РМЖ) мы определяем через отрицания — то есть через исключение того, чем он не является. Клетки такой опухоли не имеют на своей поверхности структур, которые мы обычно выявляем при определении биологического подтипа РМЖ. Они не имеют гормональных рецепторов: то есть опухолевые клетки не получают стимулирующего сигнала от гормонов.

Трипл-негативный РМЖ в определенной степени хуже других, поскольку наш арсенал терапевтических средств ограничен: мы не можем использовать ни гормонотерапию, ни биотерапевтическое лечение. У нас остается фактически один вариант: химиотерапия.

Стандартов в этом вопросе не существует. Это должно решаться индивидуально, на консультации с онкологом. В целом считается, что наибольшая частота местных рецидивов приходится на срок до двух лет после лечения. Если в течение двух лет организм женщины находится в ремиссии (свободен от опухолевого процесса), многие онкологи разрешают пациенткам рожать. Некоторые онкологи говорят о трехлетнем сроке. Но многое зависит от обстоятельств: стадия заболевания, риски прогрессирования. Необходима совместная консультация онколога и репродуктолога.

Критическое значение имеет репродуктивный потенциал женщины. После 35 лет качество яйцеклеток драматическим образом ухудшается — это биологический процесс, который не связан с онкологией. Если речь идет о пациентке 38 лет, мы говорим о перерыве в год, три года или пять лет не только с точки зрения опухолевого процесса, но и с точки зрения репродуктивной функции. При успешно излеченном злокачественном новообразовании препятствий для беременности и родов нет.

Страшная болезнь не позволит женщине долго оставаться с сыном – у Айгуль рак груди, уже 4-я стадия. Лечение, которое она проходила с 2015 года, не помогло – метастазы распространились по всему телу и голове .

Смертельно больная раком мать-одиночка искала семью для своего единственного сына

Сейчас для женщины основная цель – найти новую семью для единственного сына. Сколько ей осталось радоваться жизни и общению со своим ребенком, женщина не знает. Но боль от неизбежности расставания навсегда перекрывает тревога за будущее мальчика – с кем он останется, выросший в любви и заботе рядом с ней?

Фото: личный архив героя публикации.

КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Айгуль жила в Нурлате вместе с отчимом и мамой. Последняя в 2012 году умерла от рака груди. Отношения между Айгуль и отчимом не задались, но крышу над головой она все же имела.

Случилось так, что вскоре после смерти мамы женщина родила сына Амира. Но отец мальчика исчез после того, как узнал о беременности свой подруги. Вопрос об аборте не стоял – Айгуль и думать не могла о том, что можно избавиться от еще нерожденного человечка.

Фото: личный архив героя публикации.

Когда мальчику исполнилось 16 месяцев, страшный диагноз - рак груди, поставили самой Айгуль. Отчим почти сразу собрал их с сыном вещи и выставил за дверь. Женщина, перенесшая операцию по удалению груди, скиталась по знакомым, перебиваясь случайными заработками – кирпичи разгружала, в магазине работала.

Айгуль приютила в Казани тетя. К этому времени заболевание женщины переросло в 4 стадию. Метастазы проникли по всему телу и в голове. Понимая, что шансов на выздоровление нет, женщина все свое свободное время дарит сыну.

С КЕМ ОСТАНЕТСЯ АМИР?

Женщина понимает, что после ее ухода сын может оказаться в детдоме - ближайших родственников у нее мало, тетя, у которой они сейчас живут, в таком возрасте, что в опеке над мальчиков-дошкольником ей могут отказать – пенсионерке 67 лет. На отца Амира нет никакой надежды – он живет свой жизнью, и сыном никогда не интересовался.

Фото: личный архив героя публикации.

Рассказывая о своем мальчике, Айгуль светится от гордости, показывает снимки с прогулок по Казани. Вспоминает, как однажды удивилась – сын вдруг начал целовать ее ноги. Оказалось, мальчик увидел какую-то программу по телевизору, где сказали: дети находятся у ног родителей, которые словно крыша для них в этом мире, и надо быть благодарными им за это, ноги целовать. Мальчик буквально воспринял эти слова, и проявил свою нежность.

Сейчас маленькая семья живет только на пенсию Айгуль. Но этих денег катастрофически не хватает. Женщина не откажется от помощи в виде продуктов, она также нуждается в медицинских препаратах и пятикубовых шприцах. Об этом в группе помощи написали от ее имени доверенные лица – женщина уже не в силах сама пользоваться компьютером: после операции и 21 курса лучевой терапии организм Айгуль ослаблен и она постоянно испытывает боли.

Фото: личный архив героя публикации.

Женщина до последнего борется за свою жизнь, надеется увидеть выпускной в детсаду Амира и отвести его в школу в первый раз.

- Мне бы хотелось, чтобы сейчас откликнулись отзывчивые люди, которые смогут взять опеку над нами с Амиром, - не смеет мечтать о большем Айгуль. – Сын вырос в любви и заботе, если после моего ухода ему придется переехать в детдом, то он может замкнуться и это принесет ему непоправимый вред. Я, как мать, очень переживаю за то, что с ним будет без меня. Поэтому ищу уже сейчас для Амира семью, которая сможет обогреть его и вырастить хорошим и счастливым человеком.

Анастасии Кузнецовой 35 лет, она замужем, у нее трое детей

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

История болезни Анастасии Кузнецовой началась с плохого самочувствия после рождения третьего ребёнка. Она часто ощущала усталость, но думала, что это последствие бесконечных хлопот с тремя детьми. Спустя время Настя обратилась к врачу, ей диагностировали рак в четвертой степени. От традиционного лечения сибирячка упрямо отказывалась и лечилась у гомеопата, пока подруга не убедила её в обратном. Корреспондент НГС попросила Анастасию рассказать подробности такой типичной истории болезни и спросила у экспертов, почему люди отрицают смертельный диагноз, не признавая, что им нужна помощь.

— Я просто чувствовала слабость, не могла быстро подняться по лестнице, кашляла, у меня часто поднималась температура и спадала сама по себе. Были увеличены шейные лимфатические узлы, но я была уверена, что у меня просто много забот, хлопот, ведь все устают, у меня тоже простое переутомление, — вспоминает сибирячка.

Когда состояние здоровья начало беспокоить сильнее, Настя обратилась к врачу. На приёме у гематолога ей озвучили предварительный диагноз — лимфома Ходжкина, рак лимфатической системы. В тот момент, вспоминает Настя, её мама прислала ей фото детей в песочнице и девушка еле сдержалась от слез. Дальше последовали приемы у других врачей, анализы и неприятное ожидание результатов — обнаружены клетки онкологического заболевания, диагноз подтвердился.

Долгое время сибирячка верила, что ей поможет гомеопатия, и отказывалась идти к врачу

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

— Больше к врачу я не пошла, муж забрал все направления, а я встала на учёт в гематологический центр, но от лечения отказалась, потому что была уверена, что справлюсь гомеопатией, — объясняет Настя свое решение.

Через год ей сказали, что она готова к химиотерапии, но сама Настя не была к ней готова. Врачи настаивали на лечении, уверяли, что заболевание легко лечится, и говорили ей, что она принимает опрометчивые решения.

— Я плакала, но, честно, мыслей, что я умру, не было. Я приняла все, что происходит со мной, сразу. Несколько дней думала, за что мне это, потом я успокоилась. Я всегда понимала: все, что с нами происходит, происходит для чего-то, а не за что-то. Вместо того, чтобы читать, как люди лечатся, я начала читать психологов-онкологов. Самым тяжким было для меня, что у меня еще маленькие дети, я хотела отдавать им себя всю, мне не нравилось им говорить, что я устала, что что-то не могу, — продолжает Настя.

Родственники давили на нее, но она все равно стояла на своем

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

Анастасия рассказывает, что всегда лечилась гомеопатией, и натуральная медицина ей ближе. К гомеопату ходили ее дети, семья и подруги.

— За год, что я лечилась, были разные показатели, то хуже, то лучше, и наоборот. Я была уверена в лечении и знала, что оно меня не убьёт. Гомеопат говорила, что мы справимся без химии. А спустя время сообщила, что терапия все-таки необходима, — говорит Настя.

Принять факт того, что нужен врач и классическая схема лечения онкологии, Насте помогла подруга

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

Ключевым человеком для Насти в период болезни стала ее близкая подруга Ирина Саженюк, и, по её мнению, именно она помогла ей встать на путь выздоровления больше, чем врачи, процедуры и препараты.

По словам сибирячки, сама химия — это не больно, плохое самочувствие наступало потом: тошнота, привкус дихлофоса во рту, болели ноги, препарат имел неприятный запах, и еще Настя перестала нормально спать

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

Когда начали терапию, лимфома Ходжкина была уже на четвертой стадии. Настя лечилась в России и говорит, что даже представить не может, что ощущали ее родственники, которые наблюдали за процессом с самого начала. Со слов Насти, тяжелее всего было ее сестре, потому что она была с ней на приёме, когда озвучивали стадию заболевания.

— Родители успели поплакать дома, пока мы ехали домой от врача. Я могу, конечно, только догадываться, что они испытывали. Сказала все сразу, — говорит Настя и добавляет, что в моменты, когда ей была необходима поддержка, она получала её сполна. — Первые несколько курсов сестра сидела со мной и делала мне массаж ног (моя любимая процедура), чтобы я отвлекалась, покупала журналы и читала их мне. Когда было можно, забирала меня, и мы ехали поесть в какое-нибудь моё любимое место.

Но к гомеопату Настя претензий не имеет

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

— Тот год, что я лечилась у гомеопата, считаю подготовительным: тогда я много читала о своем заболевании, много чего смотрела и пришла на химию уже готовой. Думала, что когда постригусь налысо, буду красивая, но не получилось, мне капали гормон, и из-за этого лицо смотрелось одутловатым, но я все равно легко смогла принять свою внешность, и детям нравилась моя лысая голова.

Преимущественно лечение Анастасии было бесплатным, но многие поддерживающие препараты не подходили, и их покупали самостоятельно. Всего Анастасия прошла 8 курсов химиотерапии, отказавшись от лучевой. Сейчас женщина не может сказать, что полностью здорова.

Самое сложное, по словам сибирячки, было объяснить детям, что она хочет побыть одна

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

— Я нанесла своему организму достаточный урон. У меня до сих пор нет той чувствительности, которая была в ногах. Звенит голова. Но я сейчас много занимаюсь детьми, у меня есть на это силы.

У Насти трое детей — старшему сыну 11 лет, дочери — 6 лет и маленькому сыну три года. Все трое родились до болезни, и, по словам женщины, сначала она плакала и не могла представить, как они будут без нее. А потом пришло осознание, что они не одни, о детях есть кому позаботиться, но она не хочет отступать так просто.

Сейчас Насте значительно лучше, но назвать себя полностью здоровой она не может

Фото: предоставила Анастасия Кузнецова

— Мне просто захотелось видеть их взросление, участвовать в их жизни, это был своего рода переломный момент. Старший сын и дочь знали, я разговаривала с ними, объясняла, что есть такие болезни. Больше испугался муж, но старался это скрывать. Он заботился, больше занимался детьми, передавал мне цветы в больницу. Не могу сказать, что наши отношения как-то изменились. Я много что поняла за это время, соответственно, меньше стала ждать чего-то и требовать от него. Были моменты, когда я была уверена, что он должен быть внимательнее, еще заботливее. Не могу сказать, что эта ситуация укрепила нашу любовь, мы вместе родили троих детей, вот после этого я каждый раз в него влюблялась, а для него роды, наверное, были более сложным испытанием, — улыбается Настя.

Почему при таких серьезных заболеваниях люди отказываются принимать помощь врачей и обращаются к иным специалистам — ответы на эти вопросы мы попытались найти у психологов.

— Когда со здоровьем происходит что-то критичное, люди впадают в состояние страха. В этом случае они нуждаются в словах одобрения, поддержки, которую сами не могут себе оказать, поэтому они обращаются к тем людям, которые могут дать им надежду, они не покупают у них лечение, они покупают надежду. Врачи более циничные и более конкретные, и если врач скажет, что вероятность выздороветь низкая, пациент совсем падет духом, — считает клинический психолог и гештальт-терапевт Лина Дианова. — Специалисты, напрямую не связанные с медициной, более позитивные, а в таких ситуациях люди хотят иметь право на шанс.

Психолог Алёна Сагадеева объясняет этот феномен тем, что в состоянии стресса и страха люди отказываются принимать реальность и сразу воспринимают такой диагноз как смертельный:

— Первая стадия принятия ситуации может проявиться как раз таким образом. Второй вариант — человек, не осознавая этого, действительно хочет умереть, а врачи могут помешать ему, поэтому он не обращается к ним за помощью. Третий вариант — человек живёт в иллюзиях, считая, что этот и другие способы могут его спасти, — это вариант магического мышления, а другие действия, наоборот, могут навредить ему.

Анастасия Соколова, семейный психолог, так же, как её коллеги, считает, что первопричина отказа от медицинской помощи — стадия отрицания серьёзности заболевания:

— Сначала человек испытывает шок, когда узнаёт диагноз, затем идёт стадия отрицания, затем торг, потом депрессия и принятие. Торг или отрицание объясняют попытку прибегнуть к альтернативным способам лечения. Как один из вариантов — недоверие к врачам: возможно, когда-то был негативный опыт. Признать реальность очень сложно, не прожив определенные стадии горя. По сути, принять болезнь — это значит признать потерю здоровья.

Другие интересные истории сибиряков:

— Первая пациентка приехала из города на Волге, где был очень сильный онкологический диспансер, — рассказывает Анастасия Пароконная, старший научный сотрудник, хирург-маммолог НМИЦ онкологии имени Н.Н. Блохина. — Она 10 лет не могла забеременеть. Наконец, ей это удалось. И на сроке в 32 недели у нее диагностировали рак молочной железы, II стадия. Доктор ее отправил на экстренное раннее родоразрешение. Ребенок погиб: при родах на 33-й неделе плод нужно интенсивно реанимировать. Она ко мне приехала на лечение и рассказала эту историю. Сейчас при такой стадии и желании иметь ребенка к ней отнеслись бы иначе и помогли бы, можно было бы довести ее до нормальных сроков родов, и она, и ребенок были бы живы. Вернее, она и сейчас жива, уже больше 11 лет без признаков возврата болезни.

Муж Эльвиры узнал, что в центре Блохина есть врач, которая ведет беременных с онкологией — и семья отправилась в Москву, оставив на бабушку старшего сына, которому на тот момент не исполнилось и трех лет.

— Когда я увидела Анастасию Анатольевну, у меня будто свет в конце тоннеля появился, — рассказывает Эльвира. — Это было абсолютное доверие.

Учитывая поломку гена BRCA 1, женщине предлагают превентивную мастэктомию второй груди, а после сорока лет и овариоэктомию.

Если она в ближайшее время не решится на двустороннюю мастэктомию, нужно будет регулярно делать МРТ груди. Но такого аппарата МРТ, какой нужен Эльвире, в Дагестане нет, и ей приходится регулярно приезжать в Москву.

Эльвира во время лечения

— Я вспоминаю время лечения и понимаю, как тяжело было, — говорит она. — Только родился малыш, хотелось быть с ним, а я не могла. Мне пришлось привезти Умара в Дербент, отдать моей маме, а самой возвращаться. Первые месяцы его жизни прошли без меня. Если бы не муж, который меня очень поддерживал, не дети, я опустила бы руки.

Врач в маммологическом центре на Таганке, которую Чупанова замучила своими вопросами, можно ли ей беременеть, однажды сказала, что встретила на профессиональном форуме доктора, написавшую диссертацию на эту тему.

Пока Наталья наблюдалась в женской консультации, она была уникальной будущей мамой — врачи раньше не сталкивались с такими случаями.

Несколько раз ей пришлось привозить разрешения на пролонгирование беременности, подписанные онкологом и генетиком из центра им. Блохина. В консультации снимали с себя всю ответственность.

Первый скрининг-тест на хромосомные нарушения пришел с указанием о большом риске появления ребенка с синдромом Дауна.

Наталья Чупанова с сыном Мишей

Мишка родился чуть раньше, 10 ноября.

Беременность Лена вела в двух частных клиниках. И в одной, и во второй онкологи-маммологи поначалу говорили: ничего страшного, фиброаденома, родите и полечите. А Анастасия Пароконная посмотрела УЗИ, которое делали за год до происходившего, и сказала, что, скорей всего, опухоль была уже тогда — на снимке она маленькая, но краешки видны.

В тот же вечер, когда ей поставили диагноз, девушка нашла телефон Анастасии Анатольевны и на следующий день в 8 утра была у нее. Через неделю Лена получила первую химиотерапию доксорубицином, всего же до родов провели пять курсов. Перед и после каждого вливания делали УЗИ плода, смотрели кровоток ребенка.

— Если б не диагноз, можно сказать, что беременность у меня была идеальная, — говорит Елена. — Это удивительно, но беременные переносят химиотерапию легко. Врачи не знают, с чем это связано. Предполагают, с тем, что мозг заботит главная функция — сохранить и выносить.

После родов она прошла еще через 4 курса тяжелой химиотерапии. Все побочные эффекты, которые были возможны, возникли одновременно: стоматиты, воспаленные пальцы, температура и другие. Выходить из дома было страшно, лейкоциты с нейтрофилами падали до нуля. Лене помогала мама. Но в остальном девушка справлялась сама.

— Я помню только два дня, когда было совсем тяжко, плохо и рядом никого не было, — говорит она.

— Рядом с диваном с одной стороны стоял шезлонг для Сони, люлька — с другой. И два дня мы перемещались между этими тремя точками.

Кроме мамы и мужа, Елене очень помогла сестра. Она проверяла все этапы лечения, сравнивала их с международными протоколами, было важно убедиться, что Лена получает качественные препараты. Большой частью поддержки стала и профессия, и коллеги Воронцовой.

— Это то, что не дало мне впасть в уныние, провести вторую половину беременности в жутком состоянии. Я работала не останавливаясь. Вела группы поддержки до 34-й недели, уже с огромным животом, когда мне сложно было даже сидеть.

За три недели до родов у Елены также случилась предзащита диссертации в МГУ, — это еще один проект, который не дал расклеиться.

После появления дочери была большая операция.

— Внешне я выгляжу лучше, чем была, — смеется 36-летняя Лена. Два месяца после этого ей нельзя было брать Софию на руки, но она выдержала недели три, несмотря на запреты хирурга.

До февраля-марта 2021 года Лене предстоит проходить и иммунотерапию.

Как в России лечат беременных пациенток с онкологией

В каждой стране есть свой центр, работающий по этой программе. В России им стал онкоцентр Блохина, потом подключился институт акушерства и гинекологии Кулакова. Первой родившей пациенткой Анастасии Пароконной была женщина, которой во время беременности провели и химиотерапию, и операцию: оперировали таких пациенток и раньше, а вот капать начали только с 2008 года. Кстати, сегодня эта женщина, спустя 10 лет после лечения рака, вновь стала мамой.

Капают все препараты, необходимые при конкретной патологии. Некоторые виды лекарств не проходят через плодную оболочку, некоторые — преодолевают барьер в зависимости от концентрации. В основном все же не проникают, это было доказано исследованиями на животных, проведенными в Бельгии и Нидерландах.

— Токсичность препаратов для плода со второго триместра довольно низкая, — рассказывает Анастасия Пароконная. — Есть мнение, что может быть немного снижена доза, поступающая во время химиотерапии, потому что гемодинамика у беременных несколько иная, и препараты иначе разводятся плазмой, чем у других больных. Наши европейские коллеги предположили (пока только теоретически), что имеет смысл усиливать дозировку. Но пока этого делать никто не собирается. Потому что эффект от лечения стандартными дозами препаратов очень хороший.

— Однако, — говорит врач, — сегодня много и пациенток с меланомой на фоне беременности, и лечить их сложно, потому что при меланоме препараты, к сожалению, в большинстве случаев высокотоксичны для плода. И приходят такие женщины, как правило, не с первой стадией, а с метастазами во внутренних органах. Это пока проблемная группа пациенток. А рак молочной железы, рак шейки матки, лимфома, лейкозы теперь лечатся на фоне беременности без ее прерывания, если стадия болезни позволяет.

— Верно ли, что развитие опухоли у беременных пациенток идет быстрее?

— По-разному бывает. У некоторых наоборот, беременность не дает опухоли распространяться далеко. Первичная опухоль достигает очень больших размеров, при этом нет отдаленных метастазов, все локализовано в органе. А бывает наоборот, процесс начинает развиваться бурно и безостановочно, и когда преодолен защитный барьер лимфатических узлов, прогноз болезни ухудшается.

— Все ли беременности на фоне химиотерапии заканчиваются родами? На каком сроке обычно рождаются дети?

— У всех, кого мы вели с химиотерапией, дети родились здоровыми, мальформаций — грубых патологий плода — не было ни в одном случае. Рожают пациентки в разные сроки, это мы решаем совместно с акушерами с учетом особенности болезни и необходимости перехода на следующий этап лечения.

В среднем, это 36–37-я неделя, сегодня этот срок достаточен для того, чтобы родить здорового ребенка, и он очень быстро после рождения подрастает к нормальным весу и росту. Ранний срок родоразрешения приводит к проблемам для детей. И они страдают не от пережитого в утробе лечения, а от недоношенности.

— Все ли ваши пациентки до сих пор живы?

— К сожалению, не все… Иногда обращаются с четвертой стадией болезни, уже после родов, те, кто не дошел до врача при первых признаках болезни еще в начале беременности.

— Если срок беременности большой и есть опухоль, что вы предпринимаете?

— Если женщина хочет сохранить беременность и приходит на сроке в 32 недели, нельзя уничтожать уже сформированного ребенка, даже если болезнь распространенная. В этом случае — раннее родоразрешение со срока 34–35 недель и немедленное лечение. Все эти вещи мы обсуждаем не только с женщиной, приходит ее семья. Как правило, это долгожданный ребенок, часто первый, и члены семьи готовы потом растить его.

— Первый в позднем возрасте?

— Средний возраст заболевших — 34-35 лет.

— Много ли случаев запущенной болезни у беременных?

— В последние годы не так много, но встречаются, особенно в регионах. Чем дальше пациентка живет от Москвы, тем больше случаев наблюдения рака во время беременности без лечения.

Сейчас в нашем онкоцентре Блохина лечится женщина с опухолью в области шеи. Опухоль развивалась на фоне беременности. Решение лечиться сама пациентка приняла не сразу. Чтобы спасти ее от мучительной смерти — человек не может есть, пить, дышать — нашими онкологами совместно с коллегами-акушерами из Института акушерства и гинекологии было принято решение о выполнении экстренного кесарева сечения на сроке 28 недель. Ребенок недоношен. Но постепенно восстанавливается. Пациентке немедленно начата химиотерапия. Если бы она при появлении первых симптомов болезни обратилась к нам в центр, возможно лечение проводилось бы не в столь экстремальных условиях.

— А с трижды негативным раком у вас много пациенток?

— Практически все. Этот фенотип как раз характерен для женщин в возрасте до 35 лет.

После появления на свет малыша девушка приступила к лечению, но было поздно, через три или четыре месяца ее не стало.

— Научились ли вы абстрагироваться от смертей, не погружаться в ситуации целиком? Иначе ведь можно и с ума сойти.

— С ума сойти можно, думаю, от других причин, в меньшей степени — от профессии…

Однако бывает психологически очень трудно, так как ответственность двойная: пациентка и ее будущий ребенок. Просто сейчас ситуация лучше. Опыта больше. Понимания коллег — больше. На местах, в регионах к женщинам относятся более гуманно, я бы сказала. Если сами не справляются, присылают к нам.

А раньше было сложнее. Когда доктора не понимают проблему, не знают, что с ней делать, им проще заставить больную подписать бумагу о немедленном аборте. Был случай, когда женщину не выпускали из кабинета главврача, пока она эту бумажку не подпишет. Стадия болезни была, как мы говорим, начальная, опухоль локальная, метастазов нет. Она подписала, сделала аборт, потом приехала и рассказала эту историю. У нее получилось еще раз забеременеть, уже после рака. Разумеется, я ее обследовала и мы приняли совместное решение о такой возможности.

У нас таких женщин сейчас очень много. Мы также занимаемся проблемой, когда можно обсуждать беременность после лечения, в определенные сроки и с определенной стадией.

— Насколько я знаю, спустя два года после лечения.

— При начальных стадиях — после двух. Если III стадия, надо подождать лет пять. В мире сейчас зафиксировано около 2 тысяч случаев беременности после рака молочной железы, это только те пациентки, что вошли, как говорится, в статистику. Я лично знаю судьбу примерно 150 пациенток.

— Какова их география? Вся страна, соседние страны?

— Из соседних стран сейчас трудно приехать, наша онкологическая помощь для приезжающих из других стран платная. С докторами из Армении, Украины, Беларуси мы переписываемся, они следуют рекомендациям. По России это практически все регионы. Раньше ехали в Москву, сейчас связываются с нами по телемедицине, мы это обсуждаем.

— А пациенткам самим трудно с вами связаться?

— Недавно на вебинаре вы обсуждали тему: беременность и ковид…

— В принципе, беременные переносят инфекцию точно так же, как не беременные. Есть данные о том, что дети в определенном проценте случаев рождаются уже носителями вируса, но на каком этапе ребенок заболевает — внутриутробно, или в процессе прохождения через родовые пути, или в первые минуты, когда персонал и мама с ним общаются, — пока не установили. Ребенка у зараженной мамы забирают сразу же, перемещают в карантин на две недели.

— Таких случаев сейчас много?

— Я непосредственно с акушерами не связывалась, но китайцы сообщали о примерно сотне случаев, у американцев больше сотни, у нас, к счастью, меньше.