Кто устанавливает диагноз рак

Рады поделиться полезной публикацией и ссылкой на проект онкопрофилактики ведущего челябинского интернет-СМИ - 74.ru:

Диагностика рака - это многоходовка со многими неизвестными, подчеркивают специалисты.

К нашему разговору с главным врачом ЧОКОД Андреем Важенининым присоединяются заведующая онкополиклиническим отделением областного центра онкологии и ядерной медицины (ЧОКОД) Евгения Павленко и заведующая лабораторно-диагностической службой Анна Семенова.

Система диагностики рака была построена еще в Советском Союзе и работает и по сей день прекрасно – это система медосмотров, профосмотров, диспансеризации, где была выявляемость всех заболеваний и не только онкологических – сердечно-сосудистых, желудочно-кишечных, гинекологических, патологии легких и так далее.

– Тогда кто устанавливает диагноз? Участковый врач?

Важенин: Нет, диагноз онкологический устанавливает онколог в онокдиспансере, а план лечения составляет консилиум как минимум из трех специалистов. Пациенты это часто не видят, но это так. Очень опасное заблуждение, что где-то в маленьком онкоцентре один врач может составить вам план лечения. Потому что эта триада присутствует и в лечении – хирургия, химиотерапия, лучевая терапия, а если что-то не пригодится, то должно быть аргументированное основание в отказе от этого метода.

– Как быстро развивается рак?

Важенин: Все индивидуально и зависит от вида опухоли и локализации. Но темпы роста не сопоставимы с острым аппендицитом или дизентерией, счет на часы не идет. Судорожные скоропостижные метания в поисках немедленного чуда на этом этапе чреваты непоправимыми ошибками. Опухоль растет длительными неделями, месяцами и даже годами. Суета за быстрым решением превышает все риски потраченного времени на качественно проведенную диагностику и качественно выставленный диагноз.

– Что такое ранняя диагностика?

– Почему мне нельзя сделать МРТ?

Например, стало модно многие вещи делать под наркозом – зубы лечить, выполнять ФГС. Но никто не предупреждает, что наркоз – это токсично, и риск не проснуться есть, хоть и небольшой. Извлечение прибыли – это не медицинская помощь, об этом нужно помнить.

– Чем занимается онкополиклиника?

Павленко: Мы занимались и занимаемся консультативным приемом, постановкой диагноза и выработкой тактики лечения. Мы принимаем пациентов только по направлению: с улицы к нам попасть нельзя да и нечего делать. Пациент приходит к нам уже с подозрением и формой 057-У (направление), к которой прилагается весь спектр и перечень необходимых обследований в соответствии с той локализацией, которая подозревается у пациента. Если это рак молочной железы – один перечень, рак простаты – другой, меланома (рак кожи) – третий. Вот это он и приносит, а мы, глядя на пациента, на уже полученные данные, составляем как пазл всю картинку целиком, добавляем все недостающие звенья и определяемся с дальнейшей тактикой.

Наша задача – установить стадию и подобрать лечение. И вот тут мы уже используем и эндоскопию с УЗИ, КТ и МРТ, и ПЭТ. На уровне уточнения диагноза и выработки тактики это имеет значение, а на первом этапе – нет.

Дальше – определяется, где пациент будет проходить лечение. Там, где проживает. Каждая территория закреплена за теми или иными больницами, которые оказывают ту или иную специализированную помощь, онкологическую в том числе. Например, Варна относится к городу Магнитогорску. И пошлем мы его сразу в Магнитогорск, а не в Варну, потому что знаем, кого и куда посылать. Но если вдруг там нет нужной технологии, например, онкоофтальмологии, то пациент однозначно пойдет к нам. И без помощи мы никого не оставим.

– А это происходит потом, когда человек проходит лечение? Вы его где-то теряете?

Павленко: Нет, существует диспансеризация пациентов, перенесших рак. Она разработана еще в Советском Союзе и проводится по месту жительства. Если своего онколога нет в своей поликлинике, то пациент наблюдается в другом ближайшем населенном пункте у онколога – в поликлинике, и при малейшем подозрении на прогрессирование процесса, на метастаз или появление какой-то третьей опухоли, тогда он направляется к нам на консультацию. Наблюдение за пациентом, которого пролечили, происходит по определенному алгоритму в зависимости от пролеченной локализации – раз в три месяца, потом в полгода, в год. Если у него все в порядке, то он к нам не приезжает. Ему достаточно наблюдаться у обычного онколога. Вот если тот заподозрит какое-то изменение, тогда да, он направляет к нам, чтобы мы думали, что делать дальше с пациентом, которого пролечили, а сейчас произошла генерализация процесса.

– Хорошо, а если сдавать анализы на онкомаркеры? Это поможет?

– А какого-то другого стопроцентного анализа на рак нет?!

Семенова: Нет и не будет, к сожалению. Это биологически невозможно. Нам, как специалистам, было бы намного проще иметь такой волшебный анализ, чтобы раз и готово. А приходится разбираться во всем: пробовать, искать, отсекать, заходить в тупик и снова искать.

– Тогда откуда берется диагноз?

Важенин: И вот эти дни приходится ждать, конечно. Тяжело находиться в неведении, но с этим нужно справляться.

Семенова: В некоторых случаях, когда мы получаем морфологическое заключение, мы видим дифференциальный диагноз. Что это значит? В световом микроскопе мы видим какие-то клетки – существует ограничение метода, когда мы можем не понять, какие это клетки, потому что они похожи. У некоторых опухолей есть возможность четко сказать, да, это она. Но порядка 40% опухолей такой возможности не дают, поэтому дальше нужно специальное исследование: либо иммуногистохимическое, либо молекулярно-генетическое.

Иммуногистохимическое исследование – опять же по закону и по приказу – выполняется в течение 15 дней, причем рабочих. Это тоже технология, а не чья-то вредность. И этот срок никак ни отменить, ни перепрыгнуть нельзя. В результате у нас есть морфологический диагноз, подтвержден иммуногистохимически, но для назначения правильного препарата требуется следующий этап – нужно выявить поломку в геноме, потому что именно на поломку в геноме подействует тот или иной химиопрепарат. Тогда выполняется молекулярно-генетическое исследование, которое делается в течение семи рабочих дней.

– Как же все сложно у вас.

Важенин: В чем разница между услугой и помощью? Медуслуга гарантированно исполнима по желанию заказчика. А медпомощь – это наука со многими неизвестными, и дать стопроцентную гарантию может либо жулик, либо идиот. Здравый человек опирается на вероятностные вещи. Установка диагноза, тем более онкологического, – это сложная технологическая медицинская процедура. Нужно не только уяснить наличие опухоли – найти измененную ткань, нужно понять ее гистологическую структуру – без этого сегодня лечить нельзя, понять распространение на соседние органы и системы, увидеть или исключить надежно диссеминацию по отдаленным органам – все это требует целого ряда процедур, анализов и исследований, последовательных, требует времени, организации, и определенных усилий.

В интернете можно встретить достаточно мнений о лечении в Израиле. Одни восхищаются израильской медициной и боготворят врачей этой страны. Другие говорят, что медицина в России ничем не хуже, а в Израиле пациенты просто переплачивают за повышенный уровень комфорта и внимания со стороны врачей и медицинского персонала.

Ежедневно по роду своей деятельности я общаюсь с пациентами, которые побывали на лечении в Израиле. За последний год их количество исчисляется сотнями, а может, даже тысячами. К сожалению, а скорее всего к счастью, уже очень давно мне не приходилось иметь дело с российской медициной. Поэтому судить о ней могу только по историям пациентов, которые приезжали лечиться в Израиль, а также по отзывам израильских врачей.

Если оставить в стороне общий уровень медицины, подготовки врачей и условия пребывания пациентов в больнице, то особого внимания заслуживает количество случаев неправильно поставленных в России онкологических диагнозов. По разным оценкам, в израильские клиники поступает не менее 10-30 % пациентов из стран СНГ (в основном из России), которым поставили неверный онкологический диагноз на родине. Естественно, что в Москве и Санкт-Петербурге ситуация в этом плане не так катастрофична, как на периферии, но все равно оставляет желать лучшего. Это также одна из причин, по которой прогнозы российских врачей в отношении онкологических пациентов часто оказываются неверными.

Ниже отзывы пациентов, которые столкнулись с ошибками в постановке онкологического диагноза в России и были вынуждены обратиться за медицинской помощью в Израиль.

Александр Сидоров, г. Уфа, Республиканский онкодиспансер

Медицине известно только четыре стадии рака, однако в Уфе врачи решили не мелочиться и поставили отцу Александра сразу 6-ю стадию. Израильские онкологи сильно удивились, более того, по результатам диагностики выяснилось, что у его отца не рак желудка, а совсем другое онкологическое заболевание.

Папе поставили в онкоцентре Уфы диагноз рак желудка 6 (. ) стадии, до 23 февраля он не должен был дожить. Когда мы засомневались насчет диагноза, то нам зам. главного врача республиканского онкодиспансера Алсу Анасовна даже не стала справку выдавать для ускоренной выдачи загранпаспорта для папы: "пустая трата денег для безнадежно больного!" - ее слова. Но Израиль пришел на помощь - прислал вызов, мы оформили паспорт за три дня и сразу после Нового года вылетели на диагностику. Нам поставили диагноз, начали лечение. Были мы с 5 по 23 января 2015 года первый раз и с 14 по 21 февраля второй раз. За месяц у папы пропала одышка, исчезли отеки с живота, нормализовалось давление, вернулся сон, аппетит, ушла жидкость из легких. Желудок (неходжкинская лимфома!) перестал его беспокоить. После этой поездки я уже не ставлю под сомнение полную некомпетентность и отсутствие человеческих качеств у наших, российских, точнее - УФИМСКИХ онкологов - вне сомнения - ни компетенции, ни человечности у них просто нет. Такую медицину надо хоронить. (. )

Егорова Ольга, г. Самара, Областной клинический онкологический диспансер

В рассказе Ольги все сказано, ни прибавить, ни убавить.

Целый год лечилась на родине в России (кстати сказать в очень крупном онкологическом центре) и все бесполезно как выяснилось ((( Лечили лечили меня целый год,через год дали справку о том что здорова (мол приходите через полгода на плановую проверку и рукой мне помахали (списав мое не очень хорошее самочувствие на состояние после химии), через месяц было принято решение лететь дообследоваться (так как состояние оставляли желать лучшего. ) в Израиле в течение 3 -4 дней были сделаны все анализы и обследования и вынесен вердикт к сожалению очень неприятный (болезнь развивалась и развивалась полным ходом) и помочь мне могла только ТКМ ( трансплантация костного мозга). Кстати сказать в Израиле мне так же была проведена операция биопсии которая выявила совершенно другую форму моего заболевания (другими словами меня целый год травили химией которая мне совершенно не подходила, из за чего я получила невосполнимый урон в здоровье (с которыми мне предстоит жить всю оставшуюся жизнь ((грустно - но такова суровая действительность нашей медицины. (. )

Ольга Малышко, г. Санкт-Петербург

Полтора года Дашу неправильно лечили в России, каждый следующий врач просто переписывал заключение предыдущего, пока биопсия, проведенная в НИИ онкологии им. Петрова, не показала саркому Юинга. Сейчас у Даши все хорошо.

Сначала мы лечились в России, но целых полтора года нам ставили неправильный диагноз. Затем сделали операцию по удалению опухоли- не выяснив что это. Тем самым усугубили положение и через полтора месяца опухоль вернулась за сутки в три раза больше. Состояние наше было ужасным и мы приняли решение поехать лечить дочь в Израиль. Мы с дочерью приехали в клинику Ихилов (детское отделение Дана) в марте 2013 г. В клинике нам сделали полное обследование и вопрос встал очень жестко- жизнь или смерть- прямым текстом. Но врачи не отказали нам и составив протокол лечения, делали все, что могли. Лечащий врач нашей дочери - доктор Левин. Наша девочка прошла все лечение - 7 курсов химиотерапии,операцию по удалению лопатки, затем еще химию, пересадку костного мозга и 25 сеансов радиотерапии. Лечение было тяжелым,но в середине февраля 2014 г. дочь успешно его закончила. Мы благодарны всем врачам и медсестрам клиники и всему медперсоналу,а так же всем волонтерам,которые каждый день устраивали в отделении детям праздник. На данный момент у нашей дочки все хорошо! Сейчас она продолжает свою учебу в школе и каждые 2 месяца проходит обследование у своего лечащего врача в Израиле! (. )

Светлана Мыльцева, г. Москва, клиника “Ниармедик”

Целых полгода Светлана проходила лечение в частной клинике в Москве, пока в ФГБУ им. Герцена не поставили диагноз “рак молочной железы". В Израиле при обследовании были обнаружены множественные метастазы в костях, то есть это уже была 4-я стадия рака, а не третья, как предполагали московские врачи. Кстати, лечение в Израиле дало отличные результаты, Светлана сейчас находится в ремиссии и приезжает только на проверки.

Ирина Кравченко, г. Москва

Ирину долго обследовали в одной из частных московских клиник, по результатам диагностики объявили, что она умирает от рака желудка. Заключение израильских врачей: “Здорова как лошадь”.

В России после многочисленных и сильно недешевых обследований мне сообщили, что я практически умираю от рака желудка и ситуация крайне тяжелая, впрочем, они могут провести еще несколько дорогостоящих обследований). Но я решила проверить диагноз в Израиле. Обследование проходило четко по плану, за пять дней мы все успели сделать. Еще отмечу, что мысль дать денег врачу сверх оплаченного просто не приходит в голову. Диагноз ни разу не подтвердился, ура! (. )

Ольга Канавина, г. Ярославль

8 месяцев мучительных болей прошло до постановки правильного диагноза “рак челюсти”. За это время Ольга прошла бесконечное множество различных специалистов, побывала в разных медицинских учреждениях. Правильный диагноз поставили только в Клинической больнице №86 г. Москва. Израильские врачи смогли не только вылечить Ольгу, но и полностью сохранить внешность очень красивой девушке. Сейчас критичный период для рецидива прошел, и Ольга только раз в год приезжает на контрольные обследования.

Они реально, как в детском саду, стояли, смотрели и пытались угадать, что со мной. Просто ПЫТАЛИСЬ УГАДАТЬ. Потом пришёл Варшавский. Он меня осмотрел, пощупал нёбо. Предварительно поставили опухоль слюнной железы. Взяли пункцию. (пункция- длинной иглой проникают в исследуемый орган и берут маленькую частичку этого органа на обследование). Ужасные боли все это время не прекращались. Пункцию брали как раз перед ноябрьскими праздниками. Сказали, что результаты будут готовы только после праздников, это ещё ожидание и нескончаемая боль в течении полторы недели. Обосновали, что "на носу" праздники и если меня положат в больницу, то толку будет мало, все равно в больнице в это время никого не будет.(. )

Это лишь очень немногие из тех пациентов, которым “повезло” в том смысле, что правильный диагноз все-таки был установлен, и они успели получить необходимое лечение в Израиле. Сколько же еще пациентов, страдающих от непереносимой боли и неизвестности, обивает сейчас пороги медицинских заведений в России?

Итак, опухоль выявлена. Вдохнули-выдохнули, попросили о поддержке близких. И действуем по следующему алгоритму.

Почему и зачем?

Во-первых, это необходимо для статистического учета, из которого планируется финансирование каждого региона по количеству наблюдаемых и вновь выявленных онкологических больных.

Во-вторых, для личной уверенности в том, что вы бесплатно будете обеспечены дорогими исследованиями, лечением и динамическим наблюдением в последующие годы. А при необходимости – и крайне недешевыми таргетными препаратами или недоступными без онколога специальными обезболивающими средствами.

Безотлагательно – это не прямо завтра, но и не откладывая на пару месяцев.

Почему и зачем?

Важно!Стартовое обследование в обязательном порядке должно включать в себя:

КТ (компьютерную томографию); комплексное УЗИ (щитовидной и молочных желез с регионарными лимфатическими узлами, органов брюшной полости и забрюшинного пространства с парааортальными лимфатическими узлами, органов малого таза с тазовыми, подвздошными и паховыми лимфатическими узлами); радиоизотопное исследование костей скелета (сцинтиграфию скелета); МРТ головного мозга.

По возможности также необходимо сделать МСКТ (мультиспиральную компьютерную томографию) всего тела с контрастированием и ПЭТ КТ (позитронно-эмиссионную томографию).

А именно – укреплять свой иммунитет для борьбы с раком.

Почему и зачем?

Во-первых, для того, чтобы опухолевые клетки медленнее размножались. Чем выше у здоровых клеток способность вырабатывать собственный интерферон, тем лучше организм противостоит разрастанию опухоли и появлению метастазов. Если эта возможность снижена, необходимо поддерживать организм готовыми интерфероновыми препаратами. В своей клинической практике я часто использую, например, виферон в виде свечей как дополнительное лечебное средство. Оно обеспечивает противоопухолевую активность, противовоспалительное и детоксикационное действие, лучшую переносимость агрессивных лекарственных средств и снижение лучевых реакций у пациентов, перенесших или получающих лучевую терапию. Свечи с интерфероном особенно показаны при раке шейки матки и яичников, раке почки и предстательной железы, раке толстой кишки, печени и поджелудочной железы, молочной и щитовидной желез, лимфоме. В некоторых СМИ сегодня есть информация о том, что интерфероны вызывают рак. Но это в корне неверно: интерфероны, наоборот, используются во всем мире для лечения онкологических заболеваний.

Почему и зачем?

Во-первых, для того чтобы использовать для лечения самые современные и эффективные препараты. Скажем, в последние годы активно развивается иммунотерапия злокачественных опухолей моноклональными антителами. Это дорогостоящие препараты, имеющие очень четкие показания к применению. Кстати, для того чтобы получать не только нужную информацию, но и сами подобные лекарства, и необходимо встать на учет к районному онкологу.

Почему и зачем?

Ежегодно примерно полумиллиону россиян ставят диагноз рак, порядка 280 тысяч наших граждан уходят из жизни из-за этой болезни. При этом если выявить новообразование на первой-второй стадии, то вылечить его можно примерно в 95% случаев. О том, как обнаружить рак на начальной стадии, какие обследования нужно проходить и как минимизировать риск рака, накануне Всемирного дня борьбы против рака рассказал РИА Новости директор Московского научно-исследовательского онкологического института имени Герцена, профессор Андрей Каприн. Беседовала Татьяна Степанова.

— Андрей Дмитриевич, расскажите, как сегодня обстоят дела в стране с заболеваемостью и смертностью населения от злокачественных опухолей?

— В структуре смертности населения злокачественные новообразования занимают второе место (14,9%) после сердечно-сосудистых заболеваний (54,8%).

В основном болезнь диагностируется у людей пожилого возраста — от 60 лет и выше. Вероятность развития рака у мужчин в возрасте до 60 лет составляет 8,2%, у женщин в этом возрасте — 8,7%. А в возрасте после 60-ти эти цифры выглядят так: 21,6% у мужчин и 17,3% у женщин. Таким образом, чем дольше продолжительность жизни в стране, тем больше надо уделять внимание профилактическим обследованиям.

В тех российских регионах, где высокая депопуляция городов и сел (уезжают молодые, остаются пожилые), косвенно растет смертность от злокачественных новообразований, притом выявляемость остается прежней. Мы в нашем институте ведем всероссийский канцерорегистр, а это не что иное, как самое лучшее эпидемиологическое исследование, благодаря которому мы получаем всю информацию по онкологическим заболеваниям в регионах.

— В каких регионах преуспели в лечении онкологических заболеваний?

— Какие исследования нужно сделать мужчинам, женщинам и в каком возрасте, чтобы диагностировать заболевание на ранней стадии?

— Женщины после 39 лет должны регулярно проходить обследование шейки матки и молочной железы. Мужчины с 45 лет должны обследоваться у уролога на рак простаты. Очень важным показателем может стать скрытая кровь в кале. Женщинам и мужчинам после 45 лет мы рекомендуем сдавать анализ для ее обнаружения.

При всей распространенности этих заболеваний на первом месте все же находится рак легких. Для его выявления на ранней стадии флюорографии, к сожалению, недостаточно, поэтому мы рекомендуем ежегодно проходить рентгенологическое исследование. Рак кожи также достаточно распространенное новообразование.

Причем самая злокачественная опухоль кожи локализуется на спине, на лопатке. К сожалению, она не очень беспокоит в начале заболевания.

— Значит ли это, что загорать вредно?

— Конечно, это безобразие, когда мы едем в регионы, где солнце очень сильно печет, и нисколько не думаем о защите кожи. Когда местное население носит полностью закрытую одежду, мы лежим под прямыми лучами солнца и "загораем" — это никуда не годится. Я также думаю, что у нас очень много нелицензированных соляриев, деятельность которых никто не контролирует, об этом писали уже не раз.

— Рак легкого человек может заподозрить у себя только на поздней стадии болезни или когда поражен бронх и появляется кашель, кровохаркание. До этого он протекает совершенно бессимптомно. Конечно, на начальной стадии рак легкого можно увидеть на рентгеновском снимке, но и рентгенолог должен быть опытный, грамотный.

Поэтому я не перестаю повторять: женщинам надо ежегодно делать УЗИ молочных желез и маммографию. Мужчины должны обратиться к врачу, если у них есть нарушения мочеиспускания. Надо сдать кровь на ПСА. Это не требует особой подготовки, не занимает много времени.

— А как вы считаете, почему все-таки некоторые наши граждане предпочитают лечиться за границей?

— Современная медицина не имеет границ, лучшие способы борьбы с недугом становятся быстро доступными для врачей разных стран. Лечение как за границей, так и у нас проходит по одним и тем же международным протоколам. Тем не менее есть те, кто предпочитает уехать в зарубежную клинику. На это у каждого своя причина. Некоторые врачи перестали хранить врачебную тайну. Если человек занимает определенные позиции, он, конечно, не захочет, чтобы его болезни стали достоянием гласности. Вторая причина кроется в том, что некоторые благотворительные организации собирают деньги на помощь за рубежом, на самом деле дети лечатся в наших клиниках, а благотворительные организации помогают выживать этим центрам.

И, наконец, у нас еще слабо развита реабилитация после хирургических вмешательств. Операции наши специалисты делают не хуже. Мы недавно выписали 19-летнюю девушку, которой отказали в лечении в Германии как неоперабельной. У нее была обширная злокачественная загрудинная опухоль. А после того, как мы ее прооперировали, мама этой девочки показала снимки германским врачам. Они три минуты аплодировали стоя. Сейчас девушка уже вышла на работу.

— Как вы считаете, надо ли менять порядок диспансеризации, особенно в части обследований на онкологические заболевания? Могут ли врачи первичного звена обнаружить опухоль на первой-второй стадии?

— Онкологический компонент диспансеризации взрослого населения предполагает два этапа. На первом выявляется группа риска с помощью исследований, о которых мы говорили. На втором этапе уточняется диагноз. Я считаю, что диспансеризация в том виде, в каком она сейчас проходит, вполне себя оправдывает.

— Ранняя диагностика рака значительно сократила бы смертность. Тем не менее, к сожалению, большинство людей в России предпочитают не обследоваться, а жить по принципу "пока гром не грянет…" Как убедить население не придерживаться этого правила?

— Убеждать, показывать, доказывать. Мы, например, на базе нашего института создали Национальный центр онкологии репродуктивных органов, цель которого — укрепление сотрудничества между врачами и пациентами и популяризация медицинских знаний в этой области.

Чтобы организовать прямой канал связи с населением, получать обратную связь, создали вместе с префектурой Северного округа Общественный комитет "Медконтроль" и намереваемся в сотрудничестве с общественными организациями следить за тем, как оказывают медицинскую помощь в нашем городе. Эти меры, я уверен, будут увеличивать уровень взаимного доверия и медицинской грамотности населения.

— Как можно минимизировать риск развития рака?

— Среди основных причин, формирующих заболеваемость раком, как показывает статистика, лидирующую позицию занимает неправильное питание — до 35%. На втором месте курение — до 32%. Таким образом, две трети случаев рака обусловлены этими факторами. Также мы рекомендуем не увлекаться загаром, не употреблять продукты с красителями. И регулярно наведываться к врачу.

Однажды я узнала, что у меня рак.

Первое, что я сделала, когда вышла из лаборатории, – позвонила подруге и пересказала то, что было написано в заключении. Эндометриальная стромальная саркома низкой степени злокачественности.

– Ну, раз там низкая степень, значит, можно лечиться, – сказала она. – Не переживай.

Несколько минут – и мы с родителями мужа уже звоним знакомым в патологоанатомической лаборатории в Краматорске. На следующий же день мы забираем материал из первой лаборатории и отправляем его туда. Там говорят, что диагноз может не подтвердиться.

– Так часто бывает, – заверяет знакомая. Я успокаиваюсь.

Через неделю лаборатория в Краматорске подтверждает диагноз. Я уже ничего не чувствую: ни жара, ни страха. Только странное, глухое одиночество.

– Клетки разрозненные, это не страшно, – пересказывают мне слова знакомой, смотревшей материал. – Главное теперь проверить организм, чтобы удостовериться, что эти клетки никуда больше не перешли. Люди с этим живут годами.

Следующий мой шаг – поход в поликлинику по месту прописки.

Это обязательная процедура, которую должен пройти человек, которому диагностировали рак. Местный гинеколог обязан выписать направление в онкологическую клинику.

Гинеколог-онколог в поликлинике поверхностно смотрит мои бумаги и качает головой.

– Ох-ох, ну у вас же и по УЗИ было понятно, что это онкология, – говорит она. – Что ж вы сразу все не удалили?

– Подождите, это же только одно из УЗИ, самое первое, – отвечаю я. – После него меня смотрело еще пятеро врачей и большинство из них предположили, что это доброкачественное.

В декабре прошлого года у меня во время планового осмотра обнаружили новообразование. Я не обратила на это внимания: слишком много было дел, отложила осмотр на полгода.

Четвертый врач сказал, что повода волноваться нет, но новообразование нужно удалить.

МРТ сделала вывод о массивной сероме в области рубца от кесарева. Каждый врач интерпретировал по-своему.

В августе новообразование вырезали. Первые лабораторные анализы показали, что это доброкачественная лейомиома.

– В любом случае, вам придется все удалять, – ставит точку гинеколог и отправляет в клинику.

На следующий день я в поликлинике Национального института рака. Место, в котором роится ужас.

В кабинет к гинекологу Виктории Дунаевской стоит очередь из пары десятков человек.

Многие стоят вплотную к ее двери, – чтобы не пропустить вперед никого, кто захочет пролезть раньше.

Другие сидят на стульях в верхней одежде, опустив головы вниз.

Никто не улыбается.

Никто не разговаривает.

Кричащая тишина. Несчастные, затравленные, серые от перманентного ужаса люди.

Гинеколог не спрашивает меня ни о чем существенном. Ни о том, что я чувствовала, пока ходила с опухолью (а я бы сказала ей, что не чувствовала ровным счетом ничего), ни о том, когда опухоль могла появиться. Просто читает бумаги.

Спрашивает, есть ли у меня дети. Позже мне объяснят: этот вопрос врачи задают, потому что по протоколу женщине, у которой обнаружили рак репродуктивной системы, нужно эту систему вырезать, чтобы сохранить мать для ребенка.

После первого приема мне назначают обследование всех органов. Я хожу в Институт рака как на работу. Вместо работы. Вместо жизни.

Очередь к каждому врачу настолько огромна, что, приходя к открытию поликлиники в 9-00, я ухожу примерно за час до закрытия, в 14-00.

Всем медсестрам, которые работают при врачах, примерно за шестьдесят и они не умеют говорить с пациентами.

Одна кричит на старика, что тот долго копается с вещами, прежде чем зайти в кабинет.

Другая отчитывает тех, кто пришел без талончика.

Третья жалуется, что врач не успеет осмотреть всех.

Обследования показывают, что с организмом все в порядке. Ни метастаз, ни новообразований, – ничего, что могло бы насторожить. Только один анализ оказывается плохим: лаборатория Института (в третий раз) подтверждает, что вырезанная опухоль – злокачественная.

Повторный прием у гинеколога становится кошмаром, который еще не раз будет сниться по ночам.

Гинеколог краем глаза осматривает записи врачей и останавливается на заключении лаборатории.

– Вам на операцию, – вдруг произносит она, даже не глядя мне в глаза.

– В каком смысле? – говорю я.

– Вам нужно удалять матку, придатки, – все, – говорит она. Снова не глядя.

Я сижу на стуле, ожидая, что врач расскажет подробнее, что к чему. Она не спешит объяснить. К ней в кабинет уже ломится следующий пациент, она переключается на него.

– Так подождите, это обязательно? – я пытаюсь вернуть ее внимание.

– Девушка, – гинеколог придвигается ко мне, сдвигает брови и произносит громко и медленно: – У вас рак матки. Вам нужно идти на операцию. Срочно.

– Вот хирург, к которому вы пойдете, можете поговорить с ней, – говорит гинеколог, уступая место коллеге.

Я не упускаю шанса.

– А есть другой вариант? – говорю я.

– Какой? Не удалять? – говорит она. Ее губы совершают движение, похожее на ухмылку. – Можно, конечно, наблюдаться. Но я вам так скажу: все женщины, которые отказывались от операции, потом очень сильно об этом пожалели. Очень сильно.

Дальше – долгие, мрачные дни принятия. Больше месяца я живу с осознанием того, что у меня рак.

Последний визит в Институт рака – почему-то именно он – заставляет меня задуматься о том, насколько все серьезно. Пока в деле не поставлена точка, ты сомневаешься. Надеешься на то, что кто-нибудь скажет, что все в порядке и можно жить дальше, думать о рождении второго ребенка или просто о чем-нибудь будничном.

Однажды мне снится, как гинеколог из Института рака закрывает меня в холодной больничной комнате и говорит мне, глядя в глаза: «Рак матки – это пожизненно«.

Каждый день я живу так, будто лечу в самолете, который на взлете потерял колесо, и никто не знает, сможет ли он приземлиться.

– Ну, рассказывайте, – спокойно произносит главврач клиники, гинеколог Алла Винницкая.

Я не сразу нахожусь, что ответить. Никто раньше не давал мне слова. Но что я должна рассказать? Как я ходила в Институт рака, где каждый миллиметр воздуха пропитан страхом смерти? Как искала в себе причины болезни? Как уговаривала себя, что удаление матки – не самый плохой исход?

– Мне сказали, что нужно удалить матку. А я хотела второго ребенка… – начинаю я. Алла Борисовна улыбается.

– Так-так, подождите, – весело говорит она. – Ничего еще мы не удаляем. И не надо говорить «хотела«. Говорите: хочу.

Материал отправляют на исследование в немецкую лабораторию.

Через неделю приходит результат. Рака нет. Лечение не нужно. Удалять матку не нужно. Все хорошо.

Научилась смело читать результаты анализов и смиряться с правдой, даже если она паршива. Перепроверять все в разных лабораториях. Не доверять врачам, которые говорят, что проблемы нет. Не доверять врачам, которые говорят, что выход только один. Не доверять врачам в государственных больницах. Научилась терпеть государственные больницы.

Поняла, что неверный диагноз – не самое плохое, что происходит с пациентом.

Самое плохое – это отношение врачей. То, как они разговаривают с пациентом. Как убеждают в том, что пациент обречен на мучительную смерть, вместо того, чтобы вместе с ним исследовать его организм и искать решения.

Врачи воспринимают пациента как подчиненного, который не имеет права опротестовать их указаний.

Постсоветские больницы – такая себе репрессивная система, в которой пациента ставят на место вместо того, чтобы помочь.

А еще важным открытием для меня стало то, что про рак оказалось невероятно тяжело говорить.

Мой рак стал моей тайной, которую неудобно, болезненно, неприятно сообщать другим. Внутренней пустотой без цвета, в которой растет чувство стыда за то, что вот ты, активная молодая женщина, заболела плохой болезнью и больше не имеешь права быть частью общества.

Так не должно быть. Нельзя молчать. Молчание делает жизнь невыносимой.

Два месяца я прожила, летя в самолете, потерявшем одно колесо. И в одно мгновенье самолет приземлился. Пассажиры зааплодировали, пилоты выдохнули. Больше не нужно бояться и думать о смерти. Можно просто продолжать жить, как будто ничего не случилось. И лететь себе дальше с попутным ветром.

Екатерина Сергацкова, специально для УП.Жизнь