Павлова в и лечение рака

ОТДЕЛЕНИЕ АБДОМИНАЛЬНОЙ ОНКОЛОГИИ

Онкологическое отделение № 1

Мы специализируемся на лечении опухолей желудочно-кишечного тракта,

являемся онкологическим отделением с многолетним опытом работы в составе многопрофильного стационара

Беляев Михаил Алексеевич – к.м.н., врач-онколог, хирург, ассистент кафедры онкологии ПСПбГМУ им. акад. И.П. Павлова

Имеет сертификаты по онкологии, колопроктологии, эндоскопии, хирургии и лапароскопической хирургии.

Основные клинические и научные интересы – диагностика и комплексное лечение местно-распространенного рака прямой кишки, опухолей желудка, эндовидеохирургические вмешательства при локализованных формах рака желудка, колоректального рака, регионарное лечение карциноматоза брюшины.

ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛЕНИЕМ

Трушин Антон Александрович – врач-онколог, хирург

Имеет сертификаты по хирургии, онкологии, скорой медицинской помощи, сочетанной травме.

Основные клинические и научные интересы – диагностика и комплексное лечение рака поджелудочной железы, печени, местно-распространенного рака прямой кишки, опухолей желудка, эндовидеохирургические вмешательства при локализованных формах рака желудка, колоректального рака.

Контактная информация:

Адрес: 97022 г. Санкт-Петербург, ул. Льва Толстого, 6-8, корпус 38, 4 этаж

Для записи на консультацию Вы можете обратиться к специалистам нашей клиники по телефону: +7 921 903-04-03 в будние дни с 09:00 до 18:00.

Вы в кратчайшие сроки получите всю необходимую информацию и будете записаны на прием к нашему специалисту в удобное для Вас и для нас время.

Специалисты клиники проводят диагностику и лечение следующих заболеваний:

опухоли ободочной кишки;
опухоли прямой кишки;
опухоли желудка;
опухоли поджелудочной железы;
опухоли желчного пузыря;
первичные и метастатические опухоли печени.

Преимущества лечения в нашей клинике:

Возможность проведения всех необходимых диагностических процедур для установки диагноза и определения тактики лечения;

Все исследования, необходимые для установки правильного диагноза (КТ, МРТ, ФКС, ФГДС, лабораторные и функциональные методы диагностики), Вы сможете пройти в условиях диагностических центров нашего университета под курацией врачей клиники

Современные высокотехнологичные операционные

При выполнении хирургических вмешательств мы используем только передовые технологии. Большинство ранних опухолей желудка и толстой кишки в нашей клинике выполняются эндоскопическим путем. До 80% операций при локализованных опухолях мы выполняем лапароскопическим способом. При необходимости выполнения расширенных операций при местно-распространенных опухолях, выполняются комбинированные и циторедуктивные операции.

Возможность проведения комбинированного и комплексного лечения (хирургические методы в сочетании с лучевой и химиотерапией).

Наличие в университете нескольких отделений химиотерапии, отделения лучевой терапии, эндоскопии дает возможность проводить лечение нашим пациентам на любой стадии опухолевого процесса

Возможность оказания квалифицированной медицинской помощи пациентам, имеющим сопутствующую сердечно-сосудистую, легочную, почечную, эндокринную и другие патологии

Мы входим в состав многопрофильного стационара, что дает нам возможность подготовить к операции и успешно ее выполнить даже пациентам с тяжелой сердечно-сосудистой патологией, пациентам, находящимся на гемодиализе в виду почечной недостаточности, больным сахарным диабетом и.т.д.

Ускоренная реабилитация после операции

Мы работаем по международным протоколам ускоренной реабилитации и преабилитации FAST-TRACK и ERAS, предусматривающим комплекс мер в до- и послеоперационном периоде, направленных на уменьшение сроков госпитализации и реабилитации после плановых хирургических вмешательств.

Оказание медицинской помощи по ОМС (Обязательное медицинское страхование), ВМП (высокотехнологичная медицинская помощь), ОМС-ВТ , платные услуги.

Это обеспечивает доступность лечения для всех социальных групп населения, а также лечение иностранных граждан. В случае необходимости получения квоты на оказание высокотехнологичной помощи, специалисты нашей клиники подготовят все документы для ее оформления.

Высококвалифицированный медицинский персонал

Наши специалисты постоянно обучаются и повышают свой профессиональный уровень, в том числе и за рубежом (Китай, Великобритания, Норвегия, Германия, Польша)

Хорошие условия пребывания в стационаре. Наши палаты оборудованы в соответствии с современными требованиями комфорта и эргономики.

Старшая медицинская сестра: Сараева Елена Владимировна

— Пётр Михайлович, не могли бы вы рассказать, в чём заключается суть вашего метода?

— Есть вирусы, которые могут подавлять рак. Они обладают онколитическими свойствами. И они безвредны для здоровья человека. Этот способ лечения практически не даёт побочных эффектов. Возможно только кратковременное повышение температуры, что является положительным признаком, говорящим о том, что вирус в организме прижился и оказывает реакцию. Это легко снимается обычными жаропонижающими средствами.

— Когда метод станет широко применяться в практической медицине?

— Сейчас основная наша задача — сертифицировать те препараты, которые у нас есть. Эта работа поддерживается Минздравом и Минобрнауки. У нас есть несколько грантов, по которым мы испытываем эти препараты. Мы делаем новые варианты онколитических вирусов с усиленными свойствами. Скоро должны начаться доклинические испытания в институте имени Смородинцева в Санкт-Петербурге. Мы уже передали туда препараты. Врачи говорят, что на испытания уйдёт месяцев пять-шесть. Учитывая ситуацию с коронавирусом, я думаю, что в начале 2021 года испытания могут быть закончены и тогда мы уже сможем договариваться с клиниками о проведении клинических испытаний.

— Что собой представляет препарат, который должен пройти испытания?

— Препарат — это живой вирус, который выращивается на культурах клеток. Это лекарство нового типа, которого не нужно много. Важно, чтобы он попал в организме в те клетки, которые чувствительны к нему. А дальше он сам размножается. То есть лекарство само себя воспроизводит уже в том месте, где оно нужно. Это раствор, 100 млн вирусных частиц в 1 мл. Но самая большая проблема в этом лечении — это способ доставки вируса в опухоль, в случае с глиобластомой — в мозг, в ту область, где находится опухоль.

Если препарат ввести просто внутривенно, то очень небольшая часть вируса может попасть в опухоль. В кровотоке есть неспецифические факторы, которые этот вирус быстро инактивируют. Кроме того, в мозгу есть гематоэнцефалический барьер, который препятствует попаданию туда всяких нежелательных агентов, в том числе и вирусов. Поэтому вирусу очень трудно добраться до опухоли.

— Как вы смогли решить эту проблему?

Эти клетки, как торпеды, идут в очаги воспалений, где находится опухоль. Там вирус выходит из них и начинает убивать опухолевые клетки. Этот метод мы уже отработали на нескольких пациентах. Есть хорошие примеры, когда на МРТ или КТ видно, как опухоль уменьшается и исчезает. Но это происходит не у всех.

— Почему же одни и те же вирусы не справляются с одними и теми же видами опухолей?

— Дело в том, что каждый конкретный вирус нашей панели действует только на 15—20% пациентов. Остальные оказываются к вирусу устойчивы. Однако у нас есть много разных вирусов, и мы можем подобрать свой для любого пациента. Но для этого нужно иметь живые клетки пациента.

Сейчас мы разрабатываем такие тесты, которые могут по обычной биопсии быстро показать, к какому вирусу опухоль будет чувствительна. Это очень сложная работа. Возможно, в будущем специальные клинические лаборатории будут получать от пациентов все необходимые материалы и в режиме конвейера проводить тестирование, подбирать препараты и далее — лечение.

Но сейчас к нам обращаются те, кому уже никто не может помочь. Некоторые из них лечатся у нас по полгода и более. Если идёт стабилизация и видно, что опухоль не растёт, мы делаем перерыв до тех пор, пока рост не возобновится. Но есть случаи, когда рост не возобновляется. У нас есть пациент, который живёт уже четыре года, притом что шансов у него не было. Глиобластома — это смертельное заболевание, средняя продолжительность жизни с ним — 12—15 месяцев с момента постановки диагноза.

— Прежде всего должен сказать, что пока это экспериментальное лечение. Когда Макаров доложил об этом методе на совещании у президента, мне кажется, он не рассчитывал на то, что это вызовет такой резонанс. Сейчас меня буквально атакуют письмами десятки больных с просьбой помочь.

Мне кажется, что не стоило рассказывать про Заворотнюк. Я знаю, что родные Анастасии долгое время вообще не комментировали её состояние и не хотели, чтобы в прессе поднимали этот вопрос. Сам я Анастасию ни разу не видел. Ко мне обращались её близкие с просьбой о помощи. Я сказал, что мы могли бы на первом этапе протестировать её клетки.

Дело в том, что во время операции были забраны живые клетки опухоли и переданы в один из институтов, где их удалось вывести в культуру клеток, чтобы они делились в пробирке. Мы взяли их и протестировали на чувствительность к нашим онколитическим вирусам, которые мы рассматриваем как средство лечения глиобластомы. Обнаружилось, что из 30 вирусов 7—8 вполне подходящие. И на этом этапе мы остановились, потому что муж Анастасии Пётр Чернышов сказал, что сейчас ситуация более-менее спокойная, если будет крайняя необходимость, они к нам обратятся. Это всё, что касается Заворотнюк.

Но всё это мы делали и делаем в очень ограниченном масштабе. Сейчас, когда всё выплеснулось в СМИ, мы просто не справимся с таким валом пациентов.

— Можете ли вы прокомментировать связь между ЭКО и появлением глиобластомы? Есть такие исследования?

— Как я понимаю, этот вопрос опять поднят историей Заворотнюк. В данном случае у неё было ЭКО. Но это никак не говорит о том, что есть какая-то связь. Во-первых, ЭКО не так много делают и глиобластомы — это 1% всех опухолей. Глиобластома встречается не только у женщин. Я думаю, что никакой связи нет. Ведь как может воздействовать ЭКО? Повышается уровень половых гормонов. Но тех гормонов, которые достаточно физиологичные, и так всегда есть в организме. Они просто появляются в другое время и в другой дозе. И вряд ли могут оказать влияние именно на глиальные клетки, с тем чтобы они переродились.

— В мире ведутся подобные исследования по лечению глиобластомы? Что вам известно об этом?

— Мы не первые, кто проверяет вирусы на глиобластоме. Сейчас это очень горячая тема во всём мире. И разные вирусы тестируют для лечения разной онкологии во многих странах. Я знаю один случай, который начали лечить в 1996 году вирусом болезни Ньюкасла, это птичий вирус. И больной до сих пор живёт с глиобластомой. Это опубликованные данные. И есть ещё несколько случаев лечения с помощью рекомбинантных вирусов герпеса.

В прошлом году вышла нашумевшая работа о том, что 20% больных глиобластомой могут быть вылечены вакциной рекомбинантного вируса полиомиелита.

Но нейрохирурги — люди консервативные. Они ни за что не согласятся даже в порядке эксперимента проводить такие опыты на людях. Потому что они очень сильно рискуют, если будет осложнение. Поэтому мы должны дождаться доклинических испытаний, с тем чтобы потом убедить их опробовать схему с прямым введением вируса прямо в опухоль.

— А кто и когда впервые заметил действие вируса на раковые клетки?

— Ещё в начале ХХ века учёные заметили, что опухолевые клетки особенно хорошо размножают вирусы. После инфекционных вирусных заболеваний у некоторых больных при разных видах рака наблюдались ремиссии. И уже тогда возникла мысль о том, что в будущем можно будет лечить онкобольных с помощью вирусов.

В 1950-е годы в Америке проводились эксперименты по лечению рака безнадёжных больных с помощью патогенных вирусов. Считалось, что это меньшее зло по сравнению с самим раком. И тогда были получены положительные результаты. Но поскольку многие больные умирали от инфекционных заболеваний, возник очень большой резонанс. Врачи, которые начали это делать, дискредитировали всю эту область на долгие годы. Были введены дополнительные этические правила. Само упоминание о том, что вирусом можно лечить рак, стало табу.

В 1990-е годы уже стало понятно, как устроены вирусы, структура их генома. Учёные научились вносить изменения в геном вирусов, чтобы сделать их безвредными. И тогда во всём мире начался бум разработки препаратов на основе вирусов для лечения рака. Но тут новая беда. Этому стали сопротивляться фармацевтические компании. Потому что это совершенно другой способ лечения, который подрывает базу их благосостояния.

В начале 10-х годов нашего века многие небольшие компании разрабатывали препараты, которые потом проходили какие-то клинические испытания, были показаны какие-то многообещающие свойства. Но фармацевтические компании скупали эти разработки и практически прекращали деятельность этих небольших стартапов.

— Удалось ли кому-нибудь преодолеть фармацевтическое лобби и зарегистрировать препарат?

— Сейчас в мире зарегистрировано три препарата онколитических вирусов. Один препарат разрешён к использованию в США для лечения злокачественных меланом. Ещё один рекомбинантный аденовирус — в Китае, и один энтеровирус — в Латвии. Но, в общем-то, каждый из этих препаратов находит пока очень ограниченное применение, из-за того что все они действуют только на часть пациентов.

— Пётр Михайлович, а как давно вы ведёте свои исследования?

— Всю жизнь, ещё с 1970-х годов. Мне выпало такое время, когда мы вначале практически ничего не знали о вирусах. И по мере того, как мы что-то узнавали, мы вносили какой-то вклад в эту науку и сами учились. И я начинал как раз с вирусов. Потом переключился на проблему рака — фундаментальные механизмы деления клеток: как нормальная клетка превращается в рак. А потом снова вернулся в вирусологию.

Должен сказать, что и мои родители были вирусологами, они занимались противополиомиелитной кампанией. Моя мать в 1970-е годы изучала, как у детей образуются антитела к полиомиелитной вакцине, и она обнаружила, что у многих детей не образуются антитела. Оказалось, что в кишечнике у детей в это время шла бессимптомная инфекция другого безвредного энтеровируса. И он вызывал неспецифическую защиту от вируса полиомиелита. Поэтому вакцинный полиовирус не мог индуцировать антитела у этих детей. Эти безвредные вирусы были выделены из кишечника здоровых детей. И на их основе были созданы живые энтеровирусные вакцины, которые испытывались для того, чтобы предотвращать какие-то ещё неизвестные инфекции.

И вот мы решили возобновить тот подход, который был предложен моей мамой, когда используется панель энтеровирусов. Оказалось, что те больные, которые нечувствительны к одному вирусу, могут быть чувствительны к другому. Возникла идея подбора вируса под пациента. Мы разработали целую панель собственных вирусов, которые могут также обладать усиленными свойствами. Мы продолжаем эту разработку.

— Ваши вирусы могут побеждать рак. А есть вирусы, которые вызывают развитие опухоли?

— Да. Например, рак шейки матки в 95% случаев вызывается вирусом папилломы. Сейчас уже есть даже вакцины против онкогенных папилломовирусов 16—18-го серотипа, которые применяются для девочек, чтобы не заболевали раком шейки матки. Но это самый большой пример. У большинства видов рака сейчас можно полностью исключить вирусную природу.

— Вы используете естественные вирусы или конструируете их?

— У нас разные есть вирусы. Как я говорил, первая панель была выделена из кишечника здоровых детей. Это природные непатогенные вирусы, которые, кстати говоря, хорошо защищают детей от многих вирусных инфекций. Кроме того, мы делаем синтетические и рекомбинантные вирусы, когда мы вводим определённые изменения в их состав, которые усиливают их онколитические свойства.

— На планете есть ещё места, где может быть очень много вирусов, о которых мы ещё и понятия не имеем. Например, те, что живут в океанских глубинах. Как вы считаете, если вдруг кто-то возьмётся за изучение океана именно с точки зрения вирусов, там могут найтись полезные для вас?

— Да, и сейчас это тоже очень горячая тема. Когда разработали метод секвенирования геномов, ДНК, РНК, то возник соблазн: профильтровать сточные воды, океанические воды, из прудов, морей. Уже пробурили скважину в Антарктиде к древнему озеру, чтобы посмотреть, что там, выделить оттуда биологические компоненты и секвенировать их. И оказывается, что нас окружает огромное количество вирусов, которые абсолютно безвредны. И такое впечатление, что наше исходное представление о вирусах как о чём-то вредном и вызывающем только болезни неверно. Болезнетворный вирус — скорее исключение, чем правило.

Все началось с того, что у меня возник желудочный дискомфорт, появились боли натощак. Я начал принимать определенные препараты, а потом пошел на гастроскопию, в ходе которой выявили опухоль. После взяли биопсию, а еще через сутки я сделал себе компьютерную томографию, по данным которой понял, что это уже третья, продвинутая стадия, что ситуация очень серьезная.

Мне 39 лет, и это даже не возраст для скрининга по раку желудка. Моя форма рака выпадает из общей статистики. На ранней стадии диагностировать ее почти невозможно: стенка желудка состоит из нескольких слоев, а разрастание опухолевых клеток произошло в глубоком базальном слою. У меня рваный график, и мне, как и всем врачам, сложно питаться правильно. И моя диета сделала мне добро: из-за нерегулярных приемов пищи открылась язва, что заставило меня сделать анализы. Благодаря язве и появлению болей опухоль проявила себя.

При третьей стадии и при эффективном проведении неоадъювантного лечения (лечение, при котором химиотерапия, лучевая терапия и гипертермия назначаются до основного лечения, операции. — Прим. ред.) у меня есть 45% шанса прожить 5 лет и более. Пока что мой расклад — примерно 50 на 50.

У меня совершенно нет сожалений на тему того, что можно было обнаружить болезнь раньше: я же выпадаю из общей статистики по возрасту. Такие люди есть, я их сам оперировал. Минимальный возраст людей, которым я делал такие операции, это 29 лет (женщина) и 32 года (мужчина). Там все закончилось печально и очень быстро. Они мне оба очень хорошо запомнились, особенно девушка — у нее на руках был трехлетний ребенок, она воспитывала его одна, а я знал, что она погибнет в течение трех месяцев.

Жене я рассказал о диагнозе в день его постановки, когда получил гистологию. Мы договорились встретиться, чтобы сходить по магазинам, что-то купить детям, и в машине перед торговым центром я сказал ей, что у меня рак желудка, что мне предстоит лечение. Она была в шоке, расплакалась, распереживалась, у нее задрожали руки. Я ее успокоил как мог. И сейчас она, конечно, не в норме, но очень держится. Она мне не показывает этого, но я знаю, что ей сложно.

Средняя дочь тоже знает, что папа лечится от опухоли, но ей 6 лет, подробности ей не нужны. Единственное, что может заставить увлажниться мои глаза, это мысли о моих детях. Безусловно, я думаю об этом постоянно.

Коллеги знают о диагнозе. Когда я им сказал, все были шокированы. Потом они присылали мне такие сообщения, что я был действительно тронут их заботой, их отношением ко мне. Ребята, которые у меня работают, — это ординаторы из Высшей школы онкологии, они поступали на конкурсной основе, а сейчас проходят обучение по особой программе. Они отличаются от среднестатистического ординатора тем, что очень мотивированны, эрудированны, имеют особый огонь в глазах — это видно. За год из людей, которые ни разу не делали операцию, они вышли на такой уровень, что делают так же грамотно, как я, хоть и медленнее. Конечно, все под моим контролем, я над ними как наседка, не даю делать ошибок.

Я никогда не переносил заболевания пациентов на себя, поэтому мыслей о том, что то же самое может случиться со мной, у меня не было. Но я всегда пытался ставить себя на место больного. Часто, когда больные приходят на прием, они рассказывают не только о том, что беспокоит их в плане основного заболевания, но и о своих проблемах, о семье. Им необходимо об этом говорить, поэтому я никогда не прерываю человека и пытаюсь понять, что больше всего его беспокоит. В зависимости от этого я строю беседу.

При очень серьезной онкологической ситуации не каждому можно давать всю информацию сразу, иногда ее нужно дозировать и смотреть на реакцию, а затем, когда пациент готов вернуться к продуктивной беседе, давать следующий блок. Постепенно человек становится полностью информированным о своем заболевании, о вариантах лечения (если они есть), о своем прогнозе. А дальше больной должен сам выбрать вариант лечения из предложенных мной. Иногда может уйти 2–3 консультации на то, чтобы озвучить все.

У меня была возможность выбрать любой вариант: от ничегонеделания (я знаю, что статистика порой довольно пессимистична в моей ситуации) до самого непростого лечения. Я понимал, что если я сразу выберу хирургию, мои шансы сильно уменьшатся. Если выберу этапный вариант лечения, у меня будет максимальное количество шансов победить эту болезнь. То есть сначала это химиотерапия, а потом, возможно, рассмотрение вопроса об оперативном лечении.

После того как я узнал диагноз, я в течение двух суток уже понял, что буду делать дальше. Я нарезал для себя четыре блока задач.

Первое — сделать все, чтобы онкоцентр, который я начал развивать полтора года назад, развивался дальше. Также мне пришлось принять кадровые решения. Я уже нанял человека, который смог бы заменить меня, если я не смогу вернуться на свою основную работу.

Второе — сразу же возникла идея создать медиапортал. Это то, что лежит на поверхности. То, что мы обсуждаем с ребятами, которые знают, что происходит с онкологией.

Третий блок — семья. Я хочу сделать максимально много для своей семьи, хочу, чтобы они получили какую-то финансовую независимость. Со мной может произойти все что угодно, поэтому я хочу обеспечить их на какое-то время финансово. Пока не знаю, как это сделать, в семье я работаю один. В диспансере раньше я получал 42 тысячи рублей в течение 10 лет, а начинал с восьми тысяч рублей. И это центральный город, Санкт-Петербург. Только недавно, перейдя в этот центр, пройдя большой путь, я стал зарабатывать достойные деньги. Не зря говорят, что хороший хирург начинает зарабатывать с 40 лет. Я бы добавил, что хороший хирург, у которого правильные принципы.

Четвертый блок — победить свою болезнь. Я уже задержал второй курс на неделю, у меня развилось серьезное осложнение, но сегодняшний анализ показал, что можно под прикрытием определенных препаратов провести курс. Очень важно соблюсти тайминг, каждый курс должен следовать за предыдущим с определенным интервалом. Я попытаюсь сделать все, чтобы приблизиться к идеальному таймингу, но пока не получается.

Я знаю абсолютно все, через что могу пройти: все осложнения, которые могут возникнуть, варианты прогрессирования заболевания. Но я психологически к этому готов. Не знаю, что будет, если болезнь разовьется, посмотрим. Я попытаюсь держать вас в курсе, потому что мой блог рассчитан на абсолютно открытый разговор. Также я попытаюсь информировать людей о том, как можно поступить в той или иной ситуации.

Когда у меня появилась идея создать медиапортал, мы с коллегами поняли, что эту идею можно хорошо развить, воспользовавшись моей ситуацией. Я же теперь необычный человек, поэтому меня будет проще услышать.

Прежде всего я постараюсь сделать все, чтобы изменить отношение докторов к пациентам, а также отношение больных к докторам. По последним опросам, более 40% пациентов считают, что врачи виноваты в неоказании качественной медицинской помощи. Они сразу винят докторов. Сейчас происходят гонения на врачей: Следственный комитет заводит кучу дел, мы практически беззащитны, а хирурги — самая незащищенная каста в этой среде, потому что у хирурга не может не случиться осложнений. Не может вообще не быть летальных исходов, и те, кто занимаются хирургией серьезно, это понимают. Дело [Елены] Мисюриной (судебный процесс над врачом-гематологом, которую приговорили к двум годам лишения свободы, что вызвало протесты в медицинском сообществе. — Прим. ред.) всем прекрасно известно: когда настоящего профессионала, сделавшего все по стандарту, взяли и посадили в тюрьму. Эту ситуацию нужно менять.

Есть много хороших докторов, которые так же, как и я, общаются с больными, но их все же катастрофически не хватает. В основном врачи ведут очень сухую беседу, больному фактически не смотрят в глаза, не видят его эмоции, не наблюдают за ним. Я это делаю интуитивно, меня никто не учил. Я буду говорить в том числе о том, что есть люди, менторы, которые учат общению с больным. Это очень важно. Парадигму [общения с пациентом], которая идет с Совка, нужно уничтожить.

У медиапортала очень много подцелей, задач. Одна из них — это информирование больных о возможных осложнениях, а также попытка разрушить стену между доктором и пациентом. Вторая задача — работа с коллегами, попытка их консолидировать под проект обучения хирургической онкологии нового образца, который я сейчас создаю. Он должен будет функционировать по совершенно новым принципам. Сейчас у нас преобладает пассивный вариант обучения хирургической онкологии, это значит — приходи и смотри, как я тут оперирую, а потом, может, попробуй повторить. У хирурга очень сложный путь к мастерству: чтобы стать хорошим хирургом-онкологом, надо пробить столько стенок — вы себе не представляете. У нас хорошими хирургами становятся не благодаря системе, а вопреки ей. Только очень мотивированные люди способны пройти этот путь. У нас нехватка квалифицированных хирургов-онкологов, да и просто хирургов, потому что все они учатся пассивно, наблюдая, а иногда ассистируя. Крайне редко ментор дает ординатору что-то делать. Поэтому, выпускаясь из ординатуры и получая сертификат хирурга, 90% людей не готовы к самостоятельному оперированию.

Я получаю очень большую поддержку от коллег. Я уверен, что они поддержат меня в моем большом проекте — он, наверное, самый главный в моей жизни — и мы сделаем так, чтобы он точно был работоспособным. С блогом помогают мои ребята на работе: мы вместе пишем ролики, делаем посты. Они так загорелись этой мыслью…

Я никогда не был публичным, не любил делать посты в фейсбуке. Сейчас я настолько тронут всеми этими сообщениями, что они дают мне силу, наверное. Я сильный человек, но они дают мне силу дополнительно — все ваши сообщения с поддержкой, с предложениями о помощи.

Конечно, на медиапортал тратится много энергии, но я такой человек, что не могу сидеть на месте и вести себя как амеба. Я могу выключить мозг максимум на двое суток. Я также прекрасно осознаю границы, где мне нужно ограничить свою деятельность. Мои коллеги часть работы сейчас взяли на себя, но это произошло абсолютно органично. Все понимают, что я не могу быть функциональным на 100%, как раньше. Человек, которого я привел, потихоньку берет на себя мои функции, это здорово. Можно сказать, он меня оберегает.

Я не планирую лечиться за границей. Если ты живешь, например, в Германии и приходишь к онкологу, то у тебя стопроцентная вероятность того, что ты будешь получать лечение на основе современных гайдлайнов и стандартов. Если ты заболел раком в России и у тебя нет выхода на хороших докторов, ты играешь в лотерею. Но, поверьте, онкоцентров и многопрофильных клиник, где знают, что такое доказательная медицина, гайдлайны и стандарты оказания онкологической помощи, немало. Хороших докторов тоже много в России. Хотя в масштабах страны этого количества явно не хватает.

В медицинском туризме есть свои нюансы. Я много раз сталкивался с ситуацией, когда зарубежные коллеги в серьезных клиниках нарушали онкологические стандарты в угоду получения финансовой выгоды. Многие расценивают медицинских туристов как мешки с деньгами. К сожалению, они себя этим скомпрометировали, поэтому медицинский туризм в Германию и Израиль начинает терять популярность, учитывая, что появились хорошие клиники и в России. Они разрозненные и неконсолидированные, они борются за влияние между собой, но они есть.

Сейчас у нас практически нет проблем ни с лекарствами, ни с оборудованием. Могут быть нюансы к концу года: покупается определенное количество препаратов на год, и если они заканчиваются раньше, а кому-то не повезло заболеть, например, в ноябре, препаратов может просто не хватить. Это не вина главврача, не вина химиотерапевта, а вина организации оказания медпомощи. Насколько я знаю, санкции этих препаратов не коснулись. Конечно, запрещать ввоз оригинальных иностранных средств — бред, я против этого. Если бы наши депутаты лечились в России, этого бы не происходило.

Недавно у меня произошло осложнение, которое очень часто бывает при агрессивной схеме химиотерапии. Это нейтропения, когда белые кровяные тельца (выражаясь простым языком) исчезают из периферической крови и начинают развиваться только в костном мозге. Любой микроб и вирус, который подхватывается в этот период, может нанести серьезный вред организму, так как иммунная система значимо ослабевает. Лично у меня возникла лихорадка, озноб, я лежал три дня дома, было плохо. Я принимал антибиотики, другие препараты, и за трое суток мне удалось побороть это состояние. В этот момент важна оперативная связь с доктором, а иногда это требует госпитализации — если речь идет об обычном больном, а не о докторе-онкологе.

Последнюю операцию я сделал в день, когда меня настигла нейтропения. После этого я решил на время отказаться от оперативной активности, тем более что за последние три недели я увидел, что мои ребята оперируют сами — несколько раз я просто стоял у них за спиной. Они сделали все надежно. Но я останусь наставником, ментором, администратором, помощником. Консультировать я продолжаю — только сегодня было три или четыре пациента. Больным я не говорю о своей ситуации, в этом нет необходимости, но, думаю, если они узнают, ничего страшного.

Еще у меня есть множество подкастов: я составляю себе план по каждой теме, смотрю на вопросы и отвечаю на них. Обычно записываю дома, а теперь думаю о том, что запишу на следующем курсе [химиотерапии], потому что там отдельная палата, будет спокойно. Дома же трое детей, понимаете?

Когда случилась нейтропения, никакого ощущения растерянности у меня не было — наоборот, полная собранность, контроль. Правда, был момент, когда я надеялся на то, что лихорадка сможет как-то воздействовать на онкологические клетки. Есть термин — гипертермическая перфузия, то есть лечение повышенной температурой в онкологии. Доказано, что определенная температура начинает улучшать воздействие химиопрепарата. Вот и я надеялся, что высокая температура поможет мне в борьбе с раком. Человек остается человеком. Но доктор должен держать эмоции под контролем, поэтому такая мысль промелькнула лишь на минуту.

У меня не было переоценки ценностей, с постановкой диагноза мои принципы ни на йоту не изменились, взгляды на справедливость тоже. Иногда человек с онкологией начинает задаваться вопросами: почему я? почему у меня? почему не у кого-то еще? Я ни разу не задавал себе этот вопрос. Потому что это вопрос эгоиста, а я не эгоист.

Читайте также: