Высшее я и онкология

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

В Высшей школе онкологии студентов обучают лучшие профессора со всего мира. И делают это совершенно бесплатно. Один из них, Вадим Гущин — директор отделения хирургической онкологии Mercy Medical Center в Балтиморе (США). Беседу вел писатель и врач Алексей Моторов

— Вадим, так что же это такое — Высшая школа онкологии? Чем она отличается от обычной ординатуры? И каким образом вы в этом стали участвовать?

Моя идея заключалась только в том, чтобы попробовать трансплантировать свой американский опыт. Я ведь трансплантировал этот свой опыт в Литве.

— И как получилось в Литве?

— Безупречно. Все работает, лучше, чем здесь. Просто лучше. При том, что у них нет денег, ничего нет, лекарств нет. Несколько лет назад они оперировали в свитерах, потому что не было возможности заплатить за электроэнергию.

А вот в России у меня не получилось. Ну, даже не заниматься в России, а помогать. А я занимаюсь достаточно сложными вещами в онкологии — хирургией перитонеального канцероматоза. Это один из передовых методов в онкологической хирургии, и достаточно непростой. Но мне практически сразу стало ясно, что разрыв в понимании онкологии настолько велик, что я просто ничего не могу объяснить коллегам. Не то, что они плохие доктора или плохие хирурги, просто очень большой разрыв, в том числе и теоретический.

Вадим Гущин. Фото: Ольга Молостова

И в это же время наша профессиональная организация начала заниматься темой распространения знаний в других странах мира, и она очень настоятельно советовала отказаться от разовой миссионерской деятельности — приехал, пооперировал и уехал. Такие разовые акции — это хорошо для газеты, для новостей, но это ни к чему не приводит. Ты потом приезжаешь — а там то же самое, что было год назад.

— А в Петербурге все-таки получилось? Как вы оказались в Высшей школе онкологии?

— Я приехал в Петербург на очередную конференцию и в Facebook поспорил с Ильей Фоминцевым, директором Фонда профилактики рака, на какую-то онкологическую тему, на мой взгляд, он имел там не совсем корректное представление, а потом мы познакомились, это было два с половиной года назад уже.

И вот по субботам, когда у меня в Балтиморе утро, а в Петербурге пять-шесть часов вечера, мы собираемся, и я провожу такой журнальный клуб, где мы по крупицам разбираем различные ситуации. Вот сейчас я готовлю журнальный клуб по раку мочевого пузыря. Что такое рак мочевого пузыря, какие общие принципы, почему написана эта статья, как набирались пациенты в эту статью, проходим медицинскую статистику, и оттуда разговор я могу увести в любую тему онкологии.

Вообще существуют три направления, по которым нужно преподавать. Первое — это обучение клиническому мышлению, по каким принципам проводить диагностику, как принимать решения. Второе направление — это общение с пациентом и с коллегами, как мы информацию доносим до пациента и добиваемся, чтобы он делал то, что мы считаем нужным. И третье — это мануальные навыки. Естественно, мануальные навыки я не могу никак преподать. А вот над первыми двумя компонентами я стараюсь работать.

Я провел двухдневный семинар про общение с пациентами. На первом и на втором году приезжал лично, рассказывал, по каким принципам мы общаемся с больными. Чего врач должен достичь в первые тридцать секунд разговора, как слушать, как разговаривать, что такое эмпатия. Три формальных шага эмпатии. Это такой непростой навык общения. Чем заканчивать разговор, как сообщать плохие известия. Как реагировать на бузящего пациента, который долго ждал, или у которого родственник умирает, или еще что-то. Такие ситуации мы тщательно разбираем.

И постоянно, постепенно эта программа обрастает новыми приемами, новыми преподавателями.

Антон Барчук из института Петрова, который поехал учиться в Финляндию на онкологического эпидемиолога, проводит занятия, как работать со статистическими пакетами, как обрабатывать данные, которые у нас есть .

Я привлек моего приятеля — радиационного онколога, он проводит два-три занятия в году. Я попросил мою бывшую жену проводить занятия, она патолог. Моя нынешняя супруга — она математик по образованию — проводит занятия по статистике, медицинской статистике, потому что это огромнейший пробел в образовании. А она учит студентов интерпретировать графики.

У меня сын учится на лингвиста в Колумбийском университете, он будет вести курс академического письма — будет объяснять принципы написания статей. Не знаю как вас, но меня ни в школе, ни в институте не научили академическому письму, структуре изложения, а не зная этого, невозможно написать научную работу.

Вадим Гущин с ординаторами на занятиях по общению. Фото: Юлия Зайцева

Ну, как видите, это все — самодеятельность.

И проблем, конечно, многовато. Я очень благодарен Илье Фоминцеву, что он дает возможность реализовывать эти идеи. Он платит в ординатуру — за наших слушателей, собирает деньги на их проживание. Более того, когда они ездят на консультации в Москву, он находит, где им жить, на что им жить.

— Всем ординаторам Высшей школы онкологии платится приличная стипендия?

— Это действительно очень здорово, значит, они не тратят время в поисках работы, чтобы выжить, а занимаются своим делом. Мы с вами заканчивали институт и ординатуру в один год, в начале 90-х, и я помню, каково это было — в нашей ординатуре зарплата составляла полтора доллара в месяц.

— Да-да. Хватало на два сникерса.

— Мне кажется, что сейчас в России немного изменилась ситуация. Если раньше доктора крайне редко по своей воле совершенствовались, то есть отдежурил, пошел домой, поспал, потом снова на дежурство, то нынешние молодые врачи все-таки стараются работать по каким-то стандартам, читают специальную литературу, публикуют статьи, участвуют в конференциях, симпозиумах. Конечно, далеко не все. Но что-то все-таки сдвинулось, и хотя, по общему мнению уровень медицинского образования упал, но сейчас многие врачи знают английский, у них есть возможность современную профессиональную литературу читать.

— Идея взрослого обучения — не вложить знания, не заполнить пробелы, а дать нашим студентам навыки чтения, например, научной литературы. Как им использовать в своей работе то, что они прочли? А как правильно построить научную работу? Мне не очень интересно готовить обычных докторов. Мне хочется готовить таких докторов, какими нас хотели видеть. Грубо говоря, миссионерами.

Хирургических онкологов в год в Америке выпускается 52. На всю Америку. Это говорит о том, что подавляющее большинство онкологических операций выполняется общими хирургами. Хирургические онкологи — это люди, которые несут знания в массы, проводят клинические исследования, осуществляют неформальный контроль качества онкологической помощи. Лидеры в своей области.

— Можно ли надеяться, что эти восемнадцать ваших ординаторов будут такими миссионерами у нас в России?

— Да, надеюсь. Хотя иной раз мне кажется, что ситуация безнадежная, но надеяться — надеюсь. Я ребятам честно сказал, что я всех их проблем не решу. Я им очертил, что я могу сделать, чему попытаюсь научить. Чем я могу — помогу, я не супермен. Более того, я за это и денег не получаю, это исключительно на моем энтузиазме, за счет моего времени, времени моей семьи.

— И все равно это прекрасно! У вас есть главное — азарт. А вот ответный азарт вы в своих ординаторах видите?

— Сейчас у них, конечно, настроение так себе — февраль, погода, Питер и так далее. Но азарт есть! Правда, пока они еще очень мало знают и умеют. Полтора года или даже два года — это абсолютно неадекватное время, просто неадекватное. Просто смех. Я пытаюсь всеми правдами и неправдами растянуть хотя бы на пять лет.

Вадим Гущин. Фото: Ольга Молостова

— Это расходится с нормами российского последипломного образования, да?

— Да. И это большая проблема. То есть их надо в аспирантуру устраивать, еще куда-то. В общем, я поэтому и говорю — правдами и неправдами.

Но самая большая проблема у меня в этом проекте — найти поддержку, настоящую поддержку среди коллег в России.

— И все же в итоге ваша окончательная цель в чем? Чтобы эти ваши ординаторы остались работать в России, правильно я понимаю?

— Поймите, глобальные проблемы российской онкологии мне не по зубам, я не могу за все человечество переживать. Я переживаю за этот маленький кусочек людей, которых сейчас учу. Ребята — большие молодцы! Одно то, что они терпят эти мои издевательства над собой каждую субботу. Я, в общем, не самый приятный преподаватель, скорее всего. Вот, как раз я сейчас пишу им тесты на субботу по раку мочевого пузыря. И вот сегмент российской онкологии — он мне дорог. Потому что я сам в это вкладываю силы.

И я очень хорошо понимаю их всех — всех участников. И себя тоже понимаю. С одной стороны, нет причины, по которой бы этот проект был обречен на неудачу. Но с другой стороны, я очень много вижу рисков этого проекта, которых я один не смогу предотвратить. И Илья Фоминцев один не сможет все это вытянуть. Мы никакие не сектанты, и поддержка нам не помешает.

Не завтра получатся какие-то особые, гениальные, умопомрачительные специалисты. Это развивающийся проект, которому много, что нужно, в том числе, и деньги для ребят, вот что я хочу сказать напоследок.

В прошлом году Россия вместе в Китаем заняла первое место по онкозаболеваниям. Но государство не торопится исправлять положение. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Высшая школа онкологии существует на пожертвования. Отбор в программу очень жесткий, сюда попадают только 18 лучших студентов со всей страны. Единственное условие — чтобы по окончании учебы они остались работать в России. И если мы сейчас оформим ежемесячные пожертвования, благодаря которым эти ребята смогут учиться, не отвлекаясь, то, возможно, через несколько лет ситуация с онкологическими заболеваниями в России начнет потихоньку улучшаться. Поддержка программы обучения молодых онкологов — вопрос жизни и смерти нас и наших детей.

Если от рака умирают врачи, есть ли надежда у пациентов?

В социальных сетях 2020 год начался с прощального поста питерского онколога Андрея Павленко, который сам обнаружил у себя рак и в течение полутора лет – на странице в Фейсбуке, в многочисленных интервью, выступлениях на телевидении – рассказывал о своей борьбе с недугом.

Рассказывает заместитель директора НМИЦ онкологии им. Блохина Александр Петровский:

О временах и сроках

– Если говорить обобщённо, то, по статистике, 50% онкологических пациентов излечиваются полностью. При этом прогноз на ожидаемую продолжительность жизни в каждом конкретном случае зависит от вида рака, поскольку общего ответа на этот вопрос не существует. Рак – это не одна болезнь, а множество различных заболеваний. Есть прогностически благоприятные виды рака, при которых даже на продвинутой стадии, при наличии отдалённых метастазов, пациенты имеют высокий шанс либо на выздоровление, либо на переход болезни в хроническую форму. Но есть и такие разновидности болезни, от которых пациенты быстро сгорают, даже если рак был обнаружен на начальной стадии.

Однако каждый год ситуация меняется. Ещё 5 лет назад рак лёгкого считался приговором. Сегодня появились лекарства, благодаря которым люди живут с этим диагнозом достаточно долго.

Что касается таких распространённых видов рака, как рак молочной железы, колоректальный рак, рак яичников, лимфомы и т. д., то с ними пациенты могут жить 10–15 лет и более.

– Врачи говорят, что рак важно обнаружить на ранней стадии. Но при этом в начале заболевания симптомов нет. Как быстро развивается недуг и переходит из одной стадии в другую?

– Есть агрессивные, быстрорастущие опухоли. К ним, например, относятся некоторые виды рака у детей. Но в среднем от появления раковой клетки в организме до формирования клинически значимой опухоли (размером около 1 см) проходит 5–7, иногда 10 лет. Понятно, что шансы обнаружить болезнь на ранней стадии при регулярных осмотрах есть – и они достаточно велики.

Семейная история

– К группе риска относятся люди, у близких родственников которых был выявлен рак?

Поэтому свою семейную историю нужно знать и ни в коем случае не игнорировать. При определённых видах генетической предрасположенности у врачей есть возможность провести превентивные профилактические процедуры, в том числе и хирургические, которые снизят риск появления рака.

– Для молодых рак действительно опаснее, чем для пожилых?

– В целом да. Рак желудка, рак молочной железы, диагностируемые в молодом возрасте, часто очень агрессивны и опасны. Однако детский рак мы сегодня вылечиваем полностью в 80% случаев.

– Врачи часто говорят о том, что многое зависит от индивидуальных характеристик опухоли и её чувствительности к назначаемым препаратам, но при этом назначают лечение по стандартам, одинаковым для всех.

– Стандарты – это экономическое обоснование лечения, а само лечение назначается по клиническим рекомендациям. Практика показывает, что, несмотря на то что каждая опухоль индивидуальна, 80% всех онкологических заболеваний можно описать стандартными подходами. В эти стандартные подходы входит определение индивидуальной чувствительности опухоли к тем или иным противоопухолевым лекар­ственным препаратам с помощью иммуногистохимических и молекулярно-генетических методов. В остальных случаях всегда есть возможность перейти на индивидуальное лечение – для этого врачу достаточно со­брать врачебную комиссию.

Революция отменяется?

– Может ли пациент проверить, правильно ли его лечит врач?

– Все клинические рекомендации есть в открытом доступе, и пациент может их найти, вникнуть и попытаться в них разобраться. Однако без медицинского образования сделать это сложно. Это всё равно что пытаться проконтролировать мастера, который ремонтирует сломанный холодильник. Лучше довериться профессионалу, а система должна делать всё для того, чтобы это доверие было оправданно.

– Каждый день СМИ сообщают о новых случаях заболеваний – в том числе и у известных людей. Заболеваемость раком действительно выросла?

– Выросла как заболеваемость, так и выявляемость онкологических заболеваний. И нужно быть готовым к тому, что пациентов с раком с каждым годом будет всё больше. Сегодня в нашей стране от сердечно-сосудистых заболеваний умирают 50% пациентов, от онкологических – 15%, а в Японии онкологическая заболеваемость уже вышла на первое место, поскольку рак – это болезнь пожилых людей, а продолжительность жизни там одна из самых высоких в мире.

Хорошая новость заключается в том, что выросла не только заболеваемость, но и эффективность лечения. Продолжительность жизни онкологических пациентов постоянно растёт, в том числе и у тех, у кого болезнь была обнаружена уже на продвинутой стадии.

– Ожидается ли появление новых прорывных технологий в лечении рака, сопоставимых с иммунотерапией?

– Не стоит ждать и возлагать все надежды на появление революционных методов и недооценивать возможности проверенных лекарств и технологий. С врачебной точки зрения эволюция – развитие имеющегося метода – лучше, чем революция, которая чаще приносит больше разрушений, чем побед. Уже сегодня у онкологов есть всё необходимое, чтобы помочь большей части пациентов. Дальнейшие исследования в области онкологии необходимы, и они проводятся во всём мире. Онкология – это одна из самых динамично развивающихся отраслей медицины. Только за последний год было зарегистрировано более 50 новых препаратов и показаний для лечения различных видов опухолей. Задача человека – просто прийти к врачу, и желательно сделать это как можно раньше.

• Юля Галкина , 3 февраля 2017
• 66760
• 12

В Петербурге пару лет назад запустили «Высшую школу онкологии (ВШО) — совместный проект Фонда профилактики рака и НИИ онкологии имени . Программа подготовки молодых онкологов рассчитана на выпускников медвузов и . Было два набора, готовится третий. Всего в ВШО учатся 17 студентов, география — от Калининграда до Благовещенска и от Вельска до Харькова.

На сайте Фонда указано, что итогом программы ВШО за пять лет должны стать не менее 60 специалистов, подготовленных по международным стандартам. Узнать, как помочь проекту, можно здесь.

В преддверии Всемирного дня борьбы против рака 4 февраля The Village поговорил с тремя студентами ВШО о том, каково это — в 25 лет всю жизнь посвятить онкологии, испытывают ли они сочувствие к пациентам и с какими заблуждениями о раке сталкиваются.

В итоге я пошла в медицинский вуз у себя в Красноярске. Но изначально хотела заниматься неотложной помощью, не онкологией. Поэтому выбрала хирургию — неотложнее не придумаешь. А потом в моей семье произошло несчастье: от рака поджелудочной железы умерла моя тетя, которую я очень любила. Она была . Это событие так меня впечатлило, что я решила после интернатуры в хирургии начать заниматься раком.

Вообще, я фанат своего родного Красноярска и очень хотела бы туда вернуться, но это не так просто. Только кажется, что можно обвешаться дипломами и грамотами из классных мест — и тебя примут с распростертыми объятиями. На самом деле никто нас не ждет, поэтому многие боятся уезжать: хотят работать там, где прижились. Проблема в том, что наш российский диплом очень часто ничего не говорит о человеке, так что в больницах хотят сначала посмотреть на специалиста и самостоятельно его оценить.

В онкологии существует три больших группы методов лечения: препараты, облучение, операция. Если говорить об операциях, то, как мы убедились в ординатуре, прооперировать при желании можно почти все. Что же до препаратов — из нового сейчас исследуются таргетные: это препараты, которые, попадая в кровоток, уничтожают только клетки, являющиеся для них мишенью, и позволяют замедлить распространение опухоли.

Всему миру становится ясно, что со скальпелем в руках за раком не угонишься. Не хирурги победят рак. В большинстве случаев рак — это системное заболевание (исключение — разве что совсем ранние стадии). Теперь ставка на те же таргетные препараты, на химиотерапию. То есть хирургией решаются далеко не все проблемы, рано или поздно человеку нужны другие системные методы лечения. Это так называемый современный мультидисциплинарный подход в онкологии: когда человека, больного раком, лечат одновременно терапевт, лучевой терапевт и хирург. Они втроем разрабатывают оптимальную тактику. Понимание важности такого подхода есть в больницах в крупных городах — там, где врачи регулярно летают на конференции, привыкли к обмену опытом. В некоторых регионах это понимают мало. Но тут вопрос даже не к нашим врачам. Просто то, что хирургией всех не спасти, миру стало понятно совсем недавно.

Из доказанных факторов риска и профилактики этого вида рака — культура питания: высокое потребление животных жиров в сочетании с низким потреблением клетчатки (кроме того, до 20 % рака толстого кишечника наследственны). Но тут есть много заблуждений. Например, долгое время считалось, что потребление красного мяса является фактором возникновения такого рака, а потом появилось исследование о том, что у потомственных вегетарианцев стенка кишки находится в состоянии постоянного воспаления, и это тоже может быть фактором риска. В общем, сошлись на том, что красное мясо лучше есть не чаще раза в неделю, а в остальное время — либо птицу, либо рыбу.

Скрининг колоректального рака может снизить не только смертность, но и заболеваемость. Дело в том, что опухоль вырастает из полипов в толстой кишке. И если полип обнаруживается, его удаляют, и заболеваемость снижается. Есть исследования, согласно которым образование полипов может снижать употребление аспирина, поэтому за границей люди, бывает, осознанно начинают пить аспирин после 45 лет.

Основной инструмент патолога — микроскоп, но сейчас появилось множество дополнительных методов исследований: как и все специальности, наша развивается в области IT-технологий, биотехнологий. Нужно постоянно быть в курсе. Всегда есть чем заняться, ведь именно от тебя зависит правильный диагноз, лечение пациента и прогноз. На тебя ориентируется клиницист, который ждет заключения. Клиницисты постоянно звонят: мы пытаемся объяснить, что в среднем заключение занимает около недели, но все хотят через два дня.

Вся литература у нас англоязычная, мы работаем в соответствии с международными стандартами, в том числе по сборникам ВОЗ (так называемые Blue Books). В отделении всегда набор свежих книг, помимо необходимой профильной литературы. Сам бы я, если честно, даже одну книгу не смог купить: например, стоимость книги ВОЗ — около 150 долларов, а их 12. Есть издания, которые стоят по 40–60 тысяч рублей. Смотришь на полку книг и понимаешь, что там полмиллиона лежит.

Одна из проблем нашей профессии в том, что очень мало молодых кадров: популяция патологоанатомов стремительно стареет. Впрочем, у нас считается, что чем старше патолог, тем он опытнее: он пересмотрел больше случаев, научился большему. Наша ценность повышается с возрастом, как у вина, с терабайтами стекло, снимков, которые ты посмотрел.

Все думают, что патологоанатом занимается исключительно вскрытием тел. Это не так, но вскрытия — тоже часть работы. Впервые я самостоятельно начал вскрытие в 23 года. Страшно не было, я к этому спокойно отношусь. Отчасти потому, что у меня бабушка была ветеринаром, и я часто — лет с семи-восьми — ездил с ней на вскрытия животных.

Самый распространенный вид рака, с которым лично я сталкивался в работе, — неспецифицированный инвазивный рак молочной железы. На втором месте — рак шейки матки. Из редкого мне попадались случаи липосарком. Недавно видел случай паразита (нематоды) в яичках, тоже очень интересно. Скоро собираюсь изучать лимфомы. Потом в планах, наверное, научиться — всем тем секретам и фишкам, которые там есть.

Я задумывался о смерти, потому что сталкивался с ней. Это, конечно, не самый приятный компонент человеческой жизни, но когда ты знаешь о механизмах развития заболевания, тебе спокойнее. Ты можешь скорректировать собственный образ жизни. Я не курю, хожу в спортзал хотя бы два-три раза в неделю. Физическая активность должна быть, потому что ты постоянно за микроскопом — это сидячая работа и напряжение для глаз. От факторов развития гиподинамии нужно избавляться. Некоторые ходят на уроки танца зумба (после 18:00, по 30–40 минут). Это тоже способ разгрузки.

еще учился в вузе, сам себе диагностировал гастрит. Сам себе назначил препараты (дорогие, кстати). Но со временем начинаешь понимать, что так делать не надо. Теперь я стараюсь не проецировать на себя заболевания.

С заблуждениями об онкологии периодически приходится сталкиваться. Из распространенного: якобы если будешь пить колу, это приведет к раку желудка. Некоторые люди считают, что рак заразен: мол, они придут в онкодиспансер и заболеют видом опухоли. Я даже от медиков слышал, что никто не отменял вирусную теорию рака.

Я из Архангельска, училась в классе, так что выбор был медицина, либо ВУЗ. Выбрала медицинский. Я не потомственный врач, но в далеком детстве играла со всякими старыми тонометрами: папа работал водителем на скорой. Чтобы я четко осознавала, на что иду, родители отправили меня сразу после школы все лето санитарить в больнице. Но я не разочаровалась. Мне не показалось, что в больнице есть такое невозможное.

Пока я училась, работала медсестрой — сначала в гематологии, потом в онкологии. Я хотела поступать в НИИ онкологии еще за год до конкурса Фонда профилактики рака: готовилась к экзамену, взяла билет на самолет, но перед отъездом сломала ногу. Однажды ко мне староста кружка по онкологии пристала с просьбой заполнить анкету для участия в конкурсе Фонда профилактики рака, чтобы хоть представил университет. Я долго сопротивлялась, но все же заполнила анкету и отправила.

Прошла во второй тур. Мне выслали тему для написания статьи, которая была мне абсолютно не близка. Думала все бросить, но стало совестно, и я решила честно доделать. Написала за вечер статью и забыла. Но позвонил Илья Фоминцев, сказал, что статья супер и что меня берут в третий тур.

Вообще, у меня был четкий план: местная интернатура и ординатура в моем онкодиспансере. Я даже татуировку сделала, когда получила диплом, — набор хирургических инструментов. Случайно решилась. Илья постоянно всем рассказывает об этой татуировке.

Я занимаюсь торакальной хирургией (хирургия органов грудной клетки. — Прим. ред.). Это очень долгие операции. В нашей области абсолютное большинство — мужчины, но я не стремлюсь утереть им нос, просто люблю анатомию грудной полости. Это эстетически красиво, особенно если речь идет о реконструктивных операциях, когда анатомию мы создаем сами. Я не замечаю этих долгих часов на операции. Мне, кстати, доводилось и самостоятельно проводить операции. Это было вроде учебной командировки в Архангельск — я оперировала за отсутствовавшего в отделении врача. Но в основном я ассистирую.

Ассистентом быть не страшно: просто помогаешь хирургу, что надо — держишь, где надо — показываешь. Страшно — это когда ты оперируешь, а за спиной нет старшего врача, который поможет и даст совет. Страшно больше перед операцией, чем во время. И страшно после — ходишь вокруг пациента, проверяешь, все ли нормально.

Я плакала всего два раза, причем один раз здесь, в ординатуре. В первый раз — когда умер мальчик, который достаточно долгое время находился в отделении, где я работала медсестрой. Тут, наверное, сыграл мой непрофессионализм, потому что я обычно не общалась с пациентами, чтобы не привязываться к ним. А они лежали у нас долго — по полгода, по году. Но к этому мальчику у меня возникла привязанность. Потерять его было тяжело.

В этом году ситуация была ну просто классической — мы такие разбираем на наших занятиях, посвященных общению с пациентами. Молодая девушка скрывает от матери, что прогноз плохой, а мать скрывает это же от дочери. По отдельности они с врачом нормально и открыто разговаривают, а когда вместе, то пытаются уберечь друг друга. И это тоже было очень тяжело.

Основная причина возникновения рака пищевода — потребление алкоголя. Курение здесь тоже играет свою роль. Профилактика простая — не пить алкоголь. Что касается правильного питания, то нет никаких исследований, которые бы доказали участие острой пищи в формировании рака пищевода. Есть мнение, что горячие напитки могут сказаться на его появлении. Но это опять же не доказано.

Доказательная медицина опирается только на исследования. Поэтому же нельзя сказать, насколько опасен для легких, например, вейпинг: исследований по этому поводу пока не было. Но вообще, показатели по раку легких сейчас снижаются. Хотя тут тоже есть вопрос к статистике: откуда она бралась? И еще другой момент: да, ЗОЖ сейчас популярен, люди стали меньше пить и курить, но, кроме этого, и медицина стала более современной — повысилась выявляемость. Теперь можно чаще определить, что человек умер не просто так, а именно от рака. Так что сейчас ситуация со статистикой выравнивается, и по факту разницы в цифрах мы можем не увидеть.

Помощь в подготовке материала: Даниил Широков и Елизавета Дубовик

Андрей Дмитриевич, сейчас говорится о необходимости онкологического прорыва. Наверное, уместно вспомнить, какая была онкологическая служба, скажем, лет тридцать назад?

Андрей Каприн: Уместно. Я сам пришел в онкологию в 1990 году. Хорошо помню убогие онкодиспансеры - пасынки хирургической службы. То есть и тогда наши учителя понимали необходимость развития онкологической службы. Но ни материальная база, ни подходы к диагностике, лечению не позволяли развивать службу в той мере, в которой это необходимо для зрелой, технологичной специальности.

В начале 70-х у моего отца обнаружили обширный рак кардиальной части желудка. Было ему 69 лет. Оперировал в Первой градской больнице Москвы замечательный хирург Валентин Михайлович Буянов (его имя теперь носит одна из столичных больниц. - И.К.) Был удален желудок, часть пищевода. Мне на руки выдали подробную выписку, поперек которой жирным красным карандашом было написано "На руки не выдавать!". То есть меня предупреждали о том, что отец не должен знать о своем диагнозе. Тогда было принято: не говорить о раковом диагнозе, поскольку само словосочетание "раковая опухоль" могло убить человека, свести на нет все усилия медиков. Мой отец после обширной, тяжелейшей операции через какое-то время вышел на работу, работал до 81 года, и умер в 83 года не от рака, а от прожитых лет. Это я все к тому, что и тогда, несмотря на бедность онкологической службы, успехи были.

Андрей Каприн: Была создана онкологическая служба, помогающая оценить ситуацию на местах с тем, чтобы оказывать адресную помощь тем, кто в ней нуждался.

Вы сейчас сказали очень важное: именно адресную. Это было актуально всегда, тем более актуально сейчас, когда в онкологии такие небывалые возможности. Уместно их хотя бы назвать.

Андрей Каприн: Прежде всего, возможности хирургические. Сейчас мы можем радикально удалить опухоль, не повреждая соседние, жизненно важные органы и ткани, что в дальнейшем сохраняет качество жизни. Кроме того, небывалые возможности сочетания хирургических методов лечения с химиотерапевтическими, радиологическими и вакцинотерапией. Самое главное достижение последних лет, правда, не только в онкологии, но и в других отраслях медицины - ранняя диагностика. Но в онкологии это особенно важно: если заболевание выявлено на ранней стадии, а тем более, если на стадии предрака, то это практически 100-процентное излечение. Сейчас, например, никого не удивляет, что женщина после перенесенного рака груди или матки, может стать матерью. Утраченная в результате саркомы рука или нога может быть заменена протезом с полным функциональным замещением.

Что, по-вашему, надо сделать прежде всего, чтобы программа борьбы с онкологией не осталась благим пожеланием?

Андрей Каприн: Необходимо повысить онкологическую настороженность первичного звена здравоохранения. Уже на приеме в поликлинике участковый или семейный врач, назовите его, как хотите, должен уметь распознать начальные признаки онкологической болезни. И если они выявлены, немедленно направить такого пациента на специализированные обследования. К кому? К онкологу. Онколог-консультант обязательно должен быть в каждой поликлинике. Это сейчас не только самое важное, но и самое сложное. Потому что случилось так, что велик дефицит онкологов, особенно в первичном звене.

Мы все, так или иначе, пациенты. Но разные пациенты: одни обращают внимание на свое здоровье, другие абсолютно нет. Я уж не говорю о том, что многие продолжают злоупотреблять спиртным, курить, мало двигаются и так далее. Так вот, мы никогда не победим рак, если у нас у самих не будет онкологической настороженности. Сейчас многим звонят по телефону и предлагают прийти в поликлинику, чтобы пройти профосмотр. Спрошу тех, кто читает эти строчки: кто на приглашения откликнулся? В Москве в подъездах время от времени появляются объявления, приглашающие пройти осмотр. Объявлений таких тысяча, а прошедших осмотр дай Бог единицы. Не любим мы себя. Точнее, не научились себя любить. Уповаем на известный русский "авось" и кричим караул только тогда, когда обнаружена опухоль. Кстати, сейчас я бы прокомментировал ту самую выписку из истории болезни, которая когда-то была дана вашему отцу.

Так можно или нельзя говорить пациенту о раковом диагнозе?

Андрей Каприн: Вы, наверное, ждете категорического ответа. Его нет. Мы не зря сегодня говорили о значении психологического отношения к болезни. В Брюсселе в Национальном институте рака есть специальное отделение, которое так и называется - "отделение онкопсихологии", где врачи работают с родственниками пациента и с самим пациентом на всех этапах диагностики и лечения. Более того, думаю, что даже тогда, когда онкология станет еще более развитой, подобные отделения должны быть, и может, даже больше, чем теперь.

А у нас сейчас они есть?

Андрей Каприн: Таких специальных отделений, к сожалению, пока нет. Мы по договору сотрудничаем с Институтом психиатрии имени Сербского. Их специалисты ведут в нашем Центре консультативный прием по онкопсихологии и с пациентами, и с родственниками.

Но вернемся к обозначению направлений, которые необходимы для выполнения онкопрограммы в России.

Андрей Каприн: Необходимо продолжать скрининговые программы по раннему выявлению рака, которые уже давно проводятся в мире. Они доказали свою эффективность. Недаром минздрав постоянно настаивает на их повсеместном проведении. Именно повсеместном, потому что любое достижение в медицине эффективно только тогда, когда оно доступно. Потому мы и говорим, что онкологическая помощь должна быть открыта для всех, кто в ней нуждается. Перечислю эти программы. Они касаются самых распространенных онкозаболеваний: это рак шейки матки, рак молочной железы, колоректальный рак, рак предстательной железы.

Идут дискуссии - нужна ли скрининговая программа по раку предстательной железы. Считают, что, например, определение ПСА не имеет никакого значения для диагностики рака.

Андрей Каприн: Как онколог, я с этим не согласен. Тут нередко исходят не из интересов пациента, а из интересов экономики. Считается, что эта программа дороже, чем получаемый эффект от нее. Но я, как уролог-онколог, все-таки убежден, что она себя оправдывает. И потому мы будем ее проводить. Тем более что условия для нее практически созданы не только в Москве, но и в регионах.

Не боитесь, что завтра из какого-нибудь региона позвонит пациент N и скажет, что в их городке и в помине такого нет?

Андрей Каприн: Да, кадровый дефицит имеет место быть. Но развивается телемедицина, создаются новые программы для обучения. А руководители регионов должны озаботиться тем, чтобы к ним приезжали специалисты. Да, наверное, речь идет о создании социальной инфраструктуры для врачей. Развитие телемедицины - одно из направлений нашей деятельности. Наш Центр каждый вторник и пятницу проводит дистанционные консультации с тридцатью-сорока регионами страны.

На предмет? Имеются в виду консультации по поводу диагностических стекол, морфологического анализа, генома, наконец?

Андрей Каприн: Да, всего, что характеризует картину клинического случая. Существует огромный дефицит самих морфологических лабораторий и специалистов для работы в них. А успешная онкология невозможна без анализа генетического риска заболеваний, качественного морфологического паспорта опухоли, оценки лечебного патоморфоза на всех этапах лечения. Итогом является разработка индивидуальной программы лечения каждого пациента. Да, может быть рак груди у женщин одного и того же возраста, одной и той же локализации, но назначить им одинаковое лечение нельзя. Потому что у каждой заболевшей свой организм и свои особенности течения заболевания. Ведь опухоли только по названию могут быть одинаковыми, но структура их разная. И это нельзя не учитывать.

Раньше онкология ассоциировалась в основном с хирургией. Ныне онкология - это обязательно радиология. Теперь Национальный медицинский центр радиологии объединяет в себе Институт имени Герцена, Институт интервенционной радиологии имени Лопаткина и радиологический Центр имени академика Цыба в Обнинске.

Андрей Каприн: Это по-настоящему сформированное национальное объединение онкорадиологии. Практически со всем тем вооружением, которое требуется для реализации самых современных программ лечения в онкологии.

Многие пациенты больше всего боятся облучения. И когда назначается курс радиологии, некоторые просто в ужасе. Тут же на память приходит Чернобыль, Хиросима и Нагасаки и прочие ужасы облучения. Но мы недаром доказали, что мы великая ядерная держава.

Андрей Каприн: Абсолютно убежден, что ядерный щит может защитить человека от рака. Мы действительно здорово продвинулись в последние годы по созданию и развитию отечественных радиофармпрепаратов, не менее таргетных (адресных), чем многие химиотерапевтические аналоги. Уважаемые пациенты! Не бойтесь наших лучей, они принесут пользу, не затронут здоровые ткани и органы, только помогут распознать и уничтожить опухоль.

Не может не радовать, что мы не стоим на месте, что все меньше нуждаемся в направлении пациентов на лечение в другие страны, что практически ни в чем не уступаем Западу. Но задам вопрос, который всегда задаю, когда беседую с корифеями медицины, говорю о достижениях науки и практики в лечении заболеваний: тетя Маша из подъезда, у которой нет никаких связей в медицинском мире, но у которой подозрение на опухоль, сумеет получить необходимую ей помощь? Учитывая то, что она пенсионерка, человек одинокий и лишних денег у нее нет?

Андрей Каприн: За последние годы созданы такие условия для таких людей. У них есть возможность пойти к врачу в дневное время, застать врача на приеме, записаться на исследование. Как ни парадоксально, хуже тем, кто работает. У них нет такого количества времени, как у тети Маши из подъезда. Работодатель не всегда готов пойти навстречу. И тут мы ждем от правительства административного вмешательства в такие ситуации для организации онкологических обследований работающего населения. И особенно это относится к региональному здравоохранению.

Каждый выходной филиалы Национального медицинского центра радиологии в Москве и в Обнинске проводят Дни открытых дверей. В такой день каждый желающий, имеющий на руках паспорт, необязательно с московской пропиской, и полис ОМС, может прийти в Центр на консультацию специалиста и пройти первичное онкообследование. Лучше всего заранее записаться по телефону +7 4951501122.