В америке победили рак

НЬЮ-ЙОРК, 6 июня. /ТАСС/. Впервые в истории противостояния с раком, американским врачам удалось с помощью массивной иммунотерапии излечить злокачественную опухоль груди в четвертой, конечной стадии.

• Исследование в невесомости российского лекарства от рака будет стоить около 500 млн рублей
• РФФИ и институты США намерены поддержать исследования методов борьбы с раком
• Росатом проводит доклинические испытания нового препарата для лечения рака печени
• Хирург-онколог рассказывает о своем опыте борьбы с раком в проекте "Жизнь человека"

Группа ученых из Национального института рака в Бетезде (штат Мэриленд) и медицинского факультета Университета Ричмонда (штат Вирджиния) сумела путем массивной инвазии Т- лимфоцитов самой пациентки разрушить злокачественную опухоль груди 49-летней американки.

Методика терапии и результаты революционного метода лечения рака опубликованы в последнем выпуске американского специализированного журнала Nature Medicine.

Когда результаты кардинально превосходят ожидания

История болезни Джуди Перкинс была банальна беспомощностью врачей, видевших больную с четвертой стадией рака груди и "веером" распространяющихся по всему организму метастаз.

Поначалу коллеги исследователей восприняли предложенную ими методику скептически. Хотя название процедуре, заключающейся во внутривенном введении большого числа иммунных клеток самой пациентки, специально подготовленных и обработанных, было уже подобрано. Ученые назвали данную методику "живым лекарством".

Т-лимфоциты - это кровяные тельца, обладающие функцией уничтожения патогенных субстанций, проникающих в кровь человека и вызывающих генетические аномалии.

У Перкинс были выявлены 4 из 62 имеющихся аномалий клеток, которые "высвечивались" с помощью приборов. Из "охотившихся" на эти 4 аномалии лимфоцитов и были приготовлены своего рода медикаменты за счет многократного увеличения их числа в лабораторных условиях. Именно массивная атака лимфоцитов оказала разрушительное воздействие на раковые клетки пациентки, приведшее к полной ликвидации опухоли в течение трех месяце, отмечают медики.

Перспективы применения "живых лекарств" безграничны

Иммунотерапия, в данном случае успешно заменившая и жестокую по сути химиотерапию и уродующую хирургию, по своей сути вызывает стимуляцию естественных процессов, происходящих в организме человека, констатируют исследователи. Для успешного лечения надо только умножить многократно количество имеющихся лимфоцитов, заведомо губительных для тех или иных патологических образований организма, и провести массированную, почти шоковую для новообразований, терапию.

Врачи не исключают, что в недалеком будущем станет возможным излечение рака простаты, легких, злокачественных новообразований кишечника, мочевого пузыря. При совершенствовании методики, по мнению исследователей, можно будет успешно бороться с раком крови, кожи и даже мозга.

Как заявил онколог из Института исследования рака в Торонто (Канада) Ласло Радваний, результаты лечения больной американки "беспрецедентны". Столь впечатляющий успех при терминальной стадии рака ошеломляет и внушает надежду, заключил ученый. "Мы находимся на заре грандиозной революции, которая покажет путь к главной нашей цели - механизму мутации здоровых клеток в злокачественные и позволит как предупредить их возникновение, так и быстро ликвидировать уже появившиеся", - считает исследователь.

В свою очередь Алан Мельчер, профессор-иммунолог Лондонского института исследования рака, подчеркивает, что данная методика позволяет атаковать рак в его наименее поддающейся общепринятому лечению стадии.

Вместе с тем, как подчеркивает онколог Петер Джонсон из клиники в британском Саутгемптоне, предложенная методика очень специфична, сложна и лишь подтверждает мнение многих ученых о том, что самое трудное - "высветить" именно те тела, на которые будут воздействовать Т - лимфоциты.

Поделиться сообщением в

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

Американским ученым с помощью новой процедуры удалось спасти женщину от рака груди, перешедшего в терминальную стадию. В рамках новой терапии в кровь женщины закачали 90 млрд иммунных клеток.

Два года назад врачи сказали Джуди Перкинс из Флориды, что ей осталось жить три месяца. Сегодня в ее организме нет и следа раковой опухоли.

Команда ученых из Национального университета США по исследованию рака говорят, что лечение пока экспериментальное, но в будущем может преобразить то, как вообще в мире лечат рак.

У Джуди был рак груди в терминальной стадии, который быстро распространялся - для лечения стандартными методами было слишком поздно.

В печени Джуди были опухоли размером с теннисный мяч, во всем ее теле были метастазы.

"Через неделю [после прохождения терапии] я начала что-то чувствовать. Я чувствовала, как опухоль в моей груди уменьшается", - рассказывает она.

"Еще через неделю или две она исчезла полностью".

Джуди вспоминает, как ей впервые после процедуры показали томографический снимок: все медицинские сотрудники "чуть ли не прыгали от радости", рассказывает она.

Тогда ей впервые сказали, что ее скорее всего вылечат.

Сегодня Джуди проводит дни в дальних походах и катается на морском каяке. Недавно на закончила пятинедельную поездку по Флориде.

Живое лекарство

Новую технологию называют "живым лекарством". Препарат делают из собственных клеток пациента в одном из ведущих мировых центров по изучению рака.

"Мы говорим о самом персонализированном виде лечения, который только можно представить", - говорит глава отдела хирургии университета доктор Стивен Розенберг.

Технология по-прежнему экспериментальная и перед тем, как начать применять ее более широко, необходимо обширное тестирование, но вот как она работает: сначала нужно изучить врага.

Опухоль каждого пациента исследуют на генетическом уровне, чтобы определить те мутации, благодаря которым можно сделать рак "видимым" для иммунной системы человека.

В случае Джуди в ее опухоли были идентифицированы 62 генетических аномалии, четыре из которых ученые смогли использовать, чтобы атаковать опухоль.

Следующий этап - охота. Иммунная система пациента уже атакует рак, но проигрывает. Поэтому врачи анализируют лейкоциты в крови пациента и выделяют среди них те, которые способны бороться с раком.

Затем в лаборатории в огромных количествах создаются похожие белые клетки.

В организм 49-летней Джуди было закачано около 90 миллиардов таких клеток.

"Мутации, которые были причиной рака, оказываются его ахиллесовой пятой", - говорит доктор Розенберг.

"Смена парадигмы"

Это результаты лечения одной пациентки, и чтобы утвердить методику, необходимы дальнейшие обширные исследования.

Проблема использования иммунотерапии для борьбы с раком в том, что для некоторых пациентов она творит чудеса, а на большинство не действует.

"Процедура находится в стадии эксперимента, мы пока только учимся делать это правильно, но потенциально в будущем ее можно будет применить к любому раку", - говорит доктор Розенберг.

"Предстоит сделать большую работу, но есть потенциал для сдвига парадигмы в лечении рака к разработке уникального препарата для каждого пациента - это очень отличается от других видов лечения", - добавляет он.

Полностью с исследованием можно ознакомиться в журнале Nature..

Доктор Саймон Винсент, глава отдела научных исследований движения Breast Cancer Now, считает, что исследование американских ученых "соответствует мировым стандартам".

"Мы считаем, это выдающийся результат", - сказал ученый в беседе с Би-би-си.

"Это первая возможность увидеть, как такая иммунотерапия действует на самый распространенный вид рака. Она была опробована всего на одном пациенте", - говорит Винсент.

За полтора года четыре прогрессивных лидера Латинской Америки и их соотечественники испытали шок от поставленного врачами диагноза — онкология. Фернандо Луго, Луис Инасио Лула да Силва, Уго Чавес, и недавно Кристина Фернандес де Киршнер. Президенты Парагвая, Бразилии, Венесуэлы и Аргентины подозрительно одновременно были поставлены на грань выживания.

Чавес сразу предупредил, что эти болезни могут быть "новым оружием империи по устранению неугодных лидеров". Возможно, но как ни странно, результат оказался обратным. Все политики не только не выключились из жизни и отошли от обязанностей, но резко повысили свой рейтинг и сплотили вокруг сторонников.

Первому в августе 2010 года диагноз — лимфома Ходжинка (опухолевое заболевание лимфатической системы) поставили 60-летнему парагвайскому президенту Фернандо Луго. После прохождения шести сеансов химиотерапии в Сан-Паулу и Асунсьоне врачи сообщили, что опухоль ликвидирована. "Епископ бедных" был избран в 2008 году с мандатом на пять лет. Он сложил с себя церковный сан и стал вторым в истории страны левым президентом.

66-летнему экс-президенту Бразилии Луису Инасио Лула да Силва диагноз "рак гортани" был поставлен в октябре 2011 года, через девять месяцев после передачи власти соратнице Дилме Руссеф. Врачи не стали оперировать Лулу, сославшись на то, что в результате он может навсегда потерять голос — чрезвычайно важное для политика коммуникативное средство.

Они же утверждают, что после нескольких сеансов химиотерапии раковая опухоль у экс-президента, имеющего твердое намерение вернуться в большую политику, сократилась на 75 процентов. Находившийся у власти с 2003 по 2010 годы Лула в разы сократил бедность в стране, объединил Латинскую Америку и вывел Бразилию в число крупнейших мировых экономик.

57-летний венесуэльский президент Уго Чавес начал лечение от рака в конце июня 2011 года. До сих пор нет официальных данных, о каком типе онкологии идет речь. Известно, что он был прооперирован в Гаване 20 июля. После четырех раундов химиотерапии ряд медицинских тестов подтвердили положительную динамику. Чавес находится у власти с 1999 года и в октябре 2012 намерен баллотироваться на третий срок.

И, наконец, в конце декабря СМИ сообщили, что 58-летняя президент Аргентины Кристина Киршнер подвергнется хирургической операции в начале января 2011 по поводу рака щитовидной железы. По данным обследования, метастазы не наблюдаются, и прогноз на излечение вполне благоприятный. Киршнер была переизбрана на второй срок в декабре 2011 и занимает твердую антиамериканскую позицию.

Первым заподозрил неладное Уго Чавес. "Я далек от мании преследования, но факт остается фактом — убийство как способ устранения неугодных политиков всегда практиковался империей (США). У меня нет доказательств, и тем не менее, очевидно, что с прогрессивными политиками в Латинской Америке происходит что-то странное", — заметил Чавес.

Он прав, Фиделя Кастро пытались убить десятками способов. Венесуэльский писатель Луис Брито Гарсия насчитал более чем 900 покушений, организованных ЦРУ на кубинского лидера. Но Латинская Америка дружит сегодня не только против США, но и против Израиля, признав практически "всем составом" независимость Палестины, поэтому в деле можно искать след не только ЦРУ, но и Моссада. Странно так же и то, что о болезни Чавеса, и о типе онкологии (рак простаты) первым сообщил "источник в ЦРУ" через газету, существующую на деньги Госдепартамента — Nuevo Herald.

Является ли рак побочным эффектом нового оружия спецслужб? А может это просто совпадение, которое удачно вписывается в "модус вивенди" агонизирующего североамериканского гиганта? Для конспирологической теории существует несколько предпосылок. Во-первых, просматривается цель — помешать развитию южноамериканского социализма. Во-вторых, методы работы отработаны, а наиболее неудачные обсуждал весь мир. И, в-третьих, существует солидная научная база, изобретающая все новые виды биологического, химического и электронного оружия, испытываемого в локальных войнах.

Заметим, что болезнь настигла только тех, чей политический курс противоречит доминирующей позиции США. Затем вспомним "неудачи". Прежде всего, странную смерть в 2004 году бывшего президента Палестины (ООП) Ясира Арафата, который страдал… лейкемией. По заключению французских экспертов он "скончался от обширного кровоизлияния в мозг, вызванного расстройством системы кровоснабжения, которое спровоцировала, в свою очередь, неустановленная инфекция". В крови больного было низкое содержание тромбоцитов и высокое содержание лейкоцитов. Подобные симптомы могут быть признаками различных заболеваний, включая рак, воспаление легких и некоторые болезни крови.

Затем таинственное убийство Александра Литвиненко, умершего в Лондоне в 2006 году в результате отравления химическим высокорадиоактивным полонием-210. Какие спецслужбы здесь сработали, неизвестно, но умер он от мгновенно прогрессирующей формы рака, поразившей жизненно важные органы. Другой типичный случай — это отравление бывшего украинского президента Виктора Ющенко диоксином высокой чистоты, который был произведен в лаборатории, но не в российской. Кстати, этот яд вызывает рак носовых и дыхательных путей.

Также надо отметить, что во время вторжения в Ирак и Афганистан США протестировали ряд новых видов оружия. Например, микроволновые пушки, которые действуют по принципу обычной микроволновой печки, только ее волны направлены в виде узкого луча, и дальность их действия намного больше. Кроме онкологического эффекта микроволны имеют и другой, не менее страшный. Они нагревают воду, содержащуюся в клетках кожи и межклеточном пространстве. Это не может убить человека, но причиняет невыносимую боль, похожую по ощущениям на ожог. Симптомы, очень схожие с симптомами инфаркта, от которого внезапно скончался накануне выдвижения на пост президента Нестор Киршнер.

Не лишне также привести разоблачения WikiLeaks о том, что ЦРУ попросило в 2008 году свое посольство в Парагвае (Фернандо Луго!), собрать все биометрические данные, в том числе ДНК на всех четырех кандидатов в президенты. Зная код ДНК, можно легко разработать онкоген для каждого конкретного человека. А если предположить, что такие данные были получены и накануне выборов в Бразилии, тогда и раковое заболевание Дилмы Руссеф, перенесенное в 2009 году, вполне вписывается в данную теорию.

В условиях снижения своего влияния на Латинскую Америку США, возможно, нашли способ, как гораздо удобнее, дешевле и без обвинений в суде избавиться от неугодных "партнеров". В течение определенного времени воздействие альфа-излучения, электромагнитных волн или химических веществ формирует появление и развитие онкологических заболеваний. Используя накопленный опыт, ЦРУ испытало новые виды оружия на прогрессивных лидерах и революционерах в Латинской Америке.

США экономически терпит крах, ничем не отличающийся от греческого, и остается на плаву только благодаря тому, что может запустить печатный станок для перекредитования своей экономики. Но Госдепартамент уже не может позволить себе господствовать везде с помощью военной силы, на поддержание которой требуются баснословные деньги. Следовательно, вполне логично допустить, что найдены новые быстрые и недорогие методы эффективного уничтожения противников. Наиболее важным достоинством этих методов является то, что они не оставляют следов, замаскированы под онкологию или инфаркт и устраняют возможность разоблачения и прямой ответственности.

Встройте "Правду.Ру" в свой информационный поток, если хотите получать оперативные комментарии и новости:

Подпишитесь на наш канал в Яндекс.Дзен или в Яндекс.Чат

Добавьте "Правду.Ру" в свои источники в Яндекс.Новости или News.Google

Также будем рады вам в наших сообществах во ВКонтакте, Фейсбуке, Твиттере, Одноклассниках.

Новый крестовый поход Катерина Гордеева — о том, как Америка может победить рак

15 января 2016 MEDUZA

Я очень верю, что последнее обращение президента Барака Обамы к Конгрессу войдет в историю. Если это случится — значит, мы победили. Победили рак. Потому что на самом деле никакие другие победы людям, живущим здесь и сейчас, не нужны. Остановить того, кто убивает самых дорогих и любимых без разбора и скидок на возраст, пол, профессию и вероисповедание — что может быть важнее?

Почти 45 лет назад Никсон полагал, что война против рака будет стоить Америке около 100 миллионов долларов, а продлится пару-тройку десятков лет.

На долгое время это открытие останется одним из немногих светлых пятен в запутанной и полной провалов истории борьбы ученых за право понимать механику развития онкологических процессов — и значит, способов им противодействовать. Легкость, с которой человечеству достался пенициллин (а вслед за ним и другие антибиотики), в онкологии не сработала. Уже в середине 1980-х стало понятно: единого универсального средства победы над раком не будет. Каждый рак будет требовать отдельного исследования, понимания и подбора методов борьбы. Кроме того, спустя четверть века финансирование NCA многократно превысило запланированную сумму, а ее результаты часто становились предметом публичных нападок сторонников какого-нибудь более прагматичного расходования бюджетных средств.

К концу 1990-х ситуация внешне выглядела довольно плачевно — безрезультатно (без ощутимого, сногсшибательного, серьезного результата) потрачены 100 миллиардов долларов. Изнутри все было иначе: установлены обязательные компоненты трансформированного фенотипа, выявлены мутации, лежащие в основе ракового перерождения клеток, разработаны и внедрены десятки принципиально новых противоопухолевых препаратов. Но главное: по всей стране при крупных онкологических клиниках созданы академические центры, в которых на государственные гранты сутками напролет работают сотни тысяч лучших ученых со всего мира. Эти исследователи ищут и находят молекулы, способные в близком будущем стать спасительными лекарствами.

Еще до исторической речи Обамы NCI анонсировал свой бюджет на 2017 год — это больше пяти миллиардов долларов государственных и частных вложений в исследования и медицинские эксперименты. В том числе около 400 тысяч долларов — в профилактику и разъяснительную работу.

В этом контексте рассказывать о том, как с 2010-го по 2014-й на госпрограмму по борьбе с раком российский Минздрав потратил 47 миллиардов рублей, а потом решил программу закрыть, даже как-то неловко.

И описывать чувства россиянина, впервые столкнувшегося с раком — нечестный прием. Вместо того, чтобы стать участником экспериментальной программы по исследованию препарата нового поколения в каком-нибудь серьезном научном федеральном центре, обыкновенный пациент, скорее всего, попадет в районную больницу. И попытается выкарабкаться, получая вместо сертифицированных препаратов нового поколения не всегда прошедшие необходимые исследования дженерики. Индийские, российские, польские.

Главным в этой новой американской войне, войне против онкологических болезней, Обама назначил вице-президента Джо Байдена. И тем, кто слушал американского президента, стало понятно: эта война будет очень личной.

Три года назад сыну Джо Байдена, генеральному прокурору штата Дэлавер Бо Байдену поставили диагноз — рак головного мозга. Судя по всему, Обама был в курсе происходящего в семье вице-президента с самого начала и до самого конца. И когда Бо по состоянию здоровья был вынужден покинуть пост генпрокурора штата, а семья столкнулась с финансовыми трудностями, американский президентпредложил Байденам финансовую помощь. Она не потребовалась. Бо Байден умер в мае 2015 года в возрасте 46 лет. В таких случаях принято говорить: медицина оказалась бессильной. Однако еще несколько лет назад пациенту с таким, как у Байдена, раком обещали два-три месяца жизни. Бо Байден прожил три года, имея возможность работать, строить планы, быть отцом и мужем. Тем больнее для близких утрата — и тем очевиднее необходимость всеми силами двигать науку и медицину вперед.

Именно поэтому Джо Байден — лучший полководец в американской (и общемировой) войне против рака. Для него, как и для сотен миллионов людей на земле, такая война — очень личная штука. И в ней обязательно следует победить.

— Хотелось с вами, как с человеком, который за время распространения COVID в США — и главным образом в Нью-Йорке, в своём Facebook написавшим буквально книгу про то, как Нью-Йорк переживал COVID, поговорить про то, как это было. Как это началось?

— Для меня это, наверное, началось с тех же самых социальных сетей, где вдруг неожиданно в январе начали обсуждать этот странный вирус. Что происходит в Китае, про ситуацию в Ухани. Было довольно много информации по этому поводу, вся очень противоречивая. Честно говоря, большую часть февраля я думал, что это будет очередная азиатская штука, которая так до нас никогда и не дойдёт или дойдёт в виде каких-то спорадических случаев, о которых надо знать, но которые, скорее всего, не станут нашей проблемой.

— Так думали большинство врачей ведь, да?

— Да, у нас в больнице были какие-то обучающие программы по поводу COVID, но всё это напоминало ситуацию с вирусом Эбола в 2014 году. То, что знать об этом надо, может быть, вас это коснётся, но в итоге Эболы в Нью-Йорке был ровно один случай, а во всех Соединённых Штатах штук пять. С COVID получилось совсем не так, и то, что происходит что-то неладное, начали понимать где-то в конце февраля, когда тестов не было, а случаев фиксировалось всё больше и больше.

Тогда уже было понятно, что в таком городе, как Нью-Йорк, хорошим это закончиться не может — с точки зрения массового распространения инфекции. То есть у нас не было никаких систем профилактики этого.

— Какие карантинные мероприятия были введены в Нью-Йорке?

— Карантин в Нью-Йорке ввели 22 марта, объявили локдаун. 16 марта закрыли школы. Закрыли офисы, рестораны. В принципе, рекомендовали ездить на метро только необходимым сотрудникам больниц и магазинов. Сделали всё, чтобы поезда перестали быть очагом распространения, но в итоге они всё равно заполнялись. Какой-никакой карантин соблюдался. Но ввели его очень поздно. Город объявил карантин только 22 марта.

— Сколько было аппаратов ИВЛ в городе, когда стало понятно, что их может не хватить?

— В самом Нью-Йорке на восемь миллионов жителей было около тысячи реанимационных коек. Когда всё начиналось в марте, скорость появления новых очень тяжёлых пациентов открыла нам глаза на то, что этих коек, скорее всего, не хватит.

— А почему так мало?

— Их хватало. Даже в самые плохие сезоны, во время эпидемии гриппа H1N1, проблем не было. Именно в таких эпидемиологических ситуациях Нью-Йорку не требовалось больше ресурсов.

— В итоге вам хватило аппаратов?

— Аппаратов хватило. В некоторых местах приходилось использовать операционные аппараты, учебные. Правительство штата, у которого был резерв аппаратов ИВЛ, рассылало их по больницам. С военных баз присылали армейские аппараты. Именно наших, больничных аппаратов хватило только на первую пару недель. Если бы нам не помогали, то до прохождения пика мы бы точно не справились.

В Нью-Йорке начали эпидемию с абсолютной нехваткой тестов. В тот момент в городе 70% тестов были положительными, потому что тестировали только пациентов, у которых подозрение на наличие инфекции было близко к 100%. Сотни человек в день поступали в больницы города.

На сравнительно небольшую больницу на 400 коек, с 25-коечной реанимацией в день было до 15 переводов на машины ИВЛ и госпитализация. На пике эпидемии в нашей больнице было около 500 пациентов и 45 пациентов на ИВЛ в реанимации. Это примерно в два раза больше тех цифр, с которыми мы обычно работаем.

— Давайте с вами, как с реаниматологом, поговорим вообще про ИВЛ. Отношение к ней менялось в целом по профессии. Мы понимали, что есть ситуации, когда невозможно не сажать человека на ИВЛ, но понимали также, что 80%, скорее всего, умрут, а 20%, возможно, выживут. Насколько использование такого масштабного количества аппаратов искусственной вентиляции лёгких было оправданно?

— ИВЛ — это поддерживающая терапия, она никак не влияет на саму болезнь. Она просто даёт пациенту шанс справиться с болезнью, поддерживая в общем неработающий орган. К сожалению, ИВЛ абсолютно противоестественная, это не тот процесс дыхания, к которому людей приспособила природа. Поэтому ИВЛ несёт множество проблем и осложнений, лёгкие повреждаются при искусственной вентиляции.

— А как они повреждаются?

— Повреждение может быть в результате давления, растягивания альвеол, повышенного внутрилёгочного воспаления. Это так называемая волиутравма, баротравма — травма повышенным давлением, которое требуется аппарату ИВЛ, чтобы доставить газовую смесь в лёгкие.

— Вы говорите, что у вас на пике было 500 человек. Сколько из них за время пандемии лежало на аппарате искусственной вентиляции лёгких, и сколько из них в процентах выжило?

— Именно острых у нас было максимум 45 человек. Это на пике эпидемии, где-то в начале апреля. Выживаемость в районе 45%, и около 30% сошли с ИВЛ. При этом до сих пор есть пациенты на аппаратах ИВЛ. Некоторые из них успешно сходят, для некоторых, к сожалению, есть вероятность, что им потребуется ИВЛ на многие месяцы, если не на всю жизнь. В итоге было приличное количество выздоровлений, то есть многие пациенты ушли домой после использования ИВЛ. Но, к сожалению, и инвалидизация, и летальность были достаточно высокие.

— То есть мы говорим о том, что не просто выживаемость, а выздоровление в среднем в районе 30%, да?

— Где-то так, да. Потому что, конечно, выжить, но остаться на аппарате ИВЛ, — тут философский вопрос, что лучше.

— Давайте поговорим о том, как применялись лекарства. Как менялось ваше представление о препаратах? С чего вы начинали?

— Мы начинали, как все, с гидроксихлорохина. До сих пор идёт такой пинг-понг, в какой ситуации и кому он показан. Мы довольно быстро поняли, что гидроксихлорохин не помогает пациентам именно в больнице. Когда началась дыхательная недостаточность, даже если пациентам не нужен аппарат ИВЛ, гидроксихлорохин никак не улучшал ситуацию. И мы довольно быстро от него отказались из-за побочных эффектов — у многих пациентов были проблемы с сердечными аритмиями.

— Мне кажется, что именно в реанимационной части течения болезни этот препарат малоэффективен. Во всяком случае, по нашим наблюдениям внутри больницы. Его роль важна именно при начале цитокинового шторма, при ранних симптомах развития дыхательной недостаточности, до того как пациентам нужна серьёзная кислородная поддержка. Если вовремя дать этот препарат нужным пациентам, то можно было избежать ситуации, когда пациентам требовалась ИВЛ, и, соответственно, их прогноз существенно улучшался.

— Кто обычные пациенты вашей клиники в Бруклине?

— Это больница для небогатых людей с не очень хорошими страховыми полисами, для местных жителей этого района Бруклина. Это достаточно бедный район, где высокая преступность, большое количество людей со множеством хронических заболеваний. Несомненно, такие больницы подверглись наиболее тяжёлому удару.

— Почему, с вашей точки зрения, COVID стал таким ударом именно по малоимущим? Почему люди с небольшим количеством денег, с плохими страховками, стали основным сегментом коронавирусной инфекции?

— Тут два фактора. Один социальный — это бедные люди, у которых нет ресурсов, они не могут работать удалённо, они зависят от своих не очень высокооплачиваемых работ. И это отсутствие денег предрасполагает к тому, что они живут в более скученной обстановке. Плюс более низкий уровень образования, недоверие к государственным ресурсам. Когда они слышат, что надо изолироваться, они не так серьёзно это воспринимают, как другие. Вторая часть именно медицинская. Хотя у этих людей и есть страховка для малоимущих, у большинства из них нет ни времени, ни возможности болеть.

— Такая большая нагрузка на медицинскую систему и такое большое количество официально зарегистрированных случаев и смертей — это такая американская статистика или всё-таки действительно на Америку пришёлся особый удар?

— Никто не может понять. Нет никаких данных о том, что в других частях США работает другой штамм вируса. Возможно, именно практически полная загруженность системы здравоохранения предрасполагает к худшим результатам. То есть смертность в Техасе ниже, потому что это огромная территория, меньше скученности людей и намного более мощная система здравоохранения по сравнению с Нью-Йорком.

Несомненно, сыграло роль то, что мы очень мало тестировали. На пике эпидемии у нас не хватало тестов, мы тестировали только по симптомам. Людям с какими-то не слишком типичными симптомами, у которых мог быть коронавирус, отказывались делать тест просто потому, что у них нет температуры за 38 градусов.

Я считаю, что тесты были нужны, и в намного большем количестве, чем были доступны тогда в Нью-Йорке. Мы до сих пор не знаем, сколько народу заболело.

— Американские больницы — они закрывались под коронавирус целиком, как российские, или отделениями?

— Нет, у нас закрывалось отделениями. Но меня поражало, что пропали почти все другие пациенты. Да, у нас отменили плановые операции и перевели все амбулаторные визиты на телемедицину. Но куда-то подевались все ситуации, с которыми мы имеем дело каждый день. И сейчас не совсем понятно, куда делись все панкреатиты, все тромбоэмболии, все кровотечения. Их было крайне мало. У нас было реанимационное отделение для пациентов без COVID, и в нём крайне редко появлялось больше трёх-четырех человек. Притом что наша реанимация обычно заполнена.

— Люди с хроническими болезнями просто боялись ходить в больницу, боялись заболеть там коронавирусом?

— К сожалению, это часть ситуации, да. Очень многие максимально задерживали свой визит в больницу, всеми силами пытаясь остаться дома. Потому что действительно было очень страшно.

— Спустя пять месяцев пандемии в таком крупном городе, как Нью-Йорк, что вы начали понимать про коронавирус и про такого рода масштабные эпидемии?

— Про коронавирус я понял, что главное — терпение. Не стоит бросаться сразу считать какую-то новую появившуюся информацию абсолютно верной. Потому что знания менялись в течение недель, если не дней, и это было очень странно. А ещё я с большой грустью осознал, что наша система здравоохранения вообще не приспособлена для больших потрясений.

То есть это вирус с летальностью в районе 1%. По идее, как может такая богатая, такая продвинутая в медицинском плане страна, как Америка, просто упасть на колени перед такой болезнью?

Но мы до сих пор не понимаем, что делать дальше. Мы в бесконечном карантине, мы боимся из него выходить, и это справедливо, потому что мы поняли, что наша система здравоохранения, которая может лечить какие-то совершенно безумные вещи, именно вот в такой ситуации, в ситуации массового количества заражённых, не слишком приспособлена.

— Почему так происходит? Потому что американская система здравоохранения рассчитана именно на огромные затраты страховой медицины или непосредственно больного и не обращает внимания на какую-то, как ей кажется, шелуху — на ОРВИ, на людей с небольшим доходом?

— Экономическая часть в этой ситуации присутствует. Действительно, выгодней делать плановые операции, выгодней лечить от редких дорогих болезней, чем лечить пациентов с какой-то массовой, но не такой интересной проблемой. К сожалению, мы просто жили очень много лет в достаточно комфортном мире, который мало изменялся, было мало таких медицинских потрясений.

Мы вроде как всё знали и примерно представляли, с чем мы будем иметь дело, но когда столкнулись с реальностью, оказалось, что она совсем не такая. И очень многих это потрясло. Многие мои коллеги, включая тех, кто был здесь и во время терактов 11 сентября, и во время эпидемии H1N1, они все были неприятно удивлены ситуацией с коронавирусом. Это было что-то беспрецедентное даже для них.

— Понимаем ли мы, что нам делать, когда случится следующая большая пандемия?

— Несомненно, какие-то уроки мы извлекли. Сейчас, в ситуации респираторного вируса, мы поняли, как работать с изоляцией, как работать с контактами, как накапливать средства защиты, как разобраться с нехваткой аппаратов ИВЛ, если таковая случится. А вот что будет следующим патогеном, мы точно не знаем.

— Что вы думаете: лечение или вакцинация?

Пока, к сожалению, большинство противовирусных препаратов в этой ситуации проваливаются. Мы так и не знаем, что работает в самом начале болезни, до того как состояние пациента ухудшится настолько, что потребуются всевозможные ресурсы для спасения жизни.

— То есть лечения пока нет. И если я правильно понимаю, в ближайшие полгода вряд ли оно появится.

Где-то к середине мая у нас практически исчезли все пациенты с тяжёлым течением коронавируса. Мы закрыли дополнительные реанимации. Сейчас, в общем, работаем как обычно. Я работаю в нескольких нью-йоркских больницах, и везде такая же ситуация.

— То есть тяжёлого течения практически нет. Сезонный вирус?

— Фактически сезонный вирус, да. Сейчас где-то в больнице есть пациент с коронавирусом, но в реанимации их нет, и они не попадают практически. При этом сезонный вирус в Нью-Йорке прошёл, а в Миннесоте, наоборот, сейчас идёт увеличение случаев. Пока очень непредсказуемая и очень странная эпидемиология. Но в Нью-Йорке, действительно, всё прошло именно по принципу очень быстрой экспоненты и очень резкого снижения.