Три года я больна раком

Учёные из Канадского института перспективных исследований выдвинули гипотезу о том, что онкологические заболевания могут передаваться от человека к человеку. Происходит это, по их мнению, через колонии микробов, обитающих на коже или слизистых внутренних органов. ВОЗ такую гипотезу категорически отрицает.

Дмитрий Писаренко, АиФ.ru: Юрий Борисович, рак пугает своей загадочностью и непредсказуемостью: до сих пор не до конца ясно, почему возникает опухоль. Ваша гипотеза даёт ответ на этот вопрос?

Юрий Мишин: Рак — заболевание психосоматическое, поэтому оно может развиваться в нашем организме только на двух уровнях одновременно: физиологическом и психологическом. У человека будто бы существует две опухоли: одна находится, допустим, в молочной железе или желудке, а вторая — в центральной нервной системе. Конечно, это новообразование в переносном смысле, но по своей силе воздействия оно не менее важно, чем опухоль физическая. Это своего рода раковая доминанта.

И рак, и язва желудка, и гипертоническая болезнь развиваются у человека на нервной почве. На 50% причины возникновения рака — это нездоровый образ жизни: курение, злоупотребление алкоголем, неправильное питание. Плюс ещё стресс. Зачастую человек заболевает по собственной вине.

— О чём вы говорите? Полно случаев, когда раком заболевает человек, ведущий здоровый образ жизни. А детская онкология?

— Поэтому я говорю о 50% случаев, а не о 100%. Когда видимую причину болезни назвать затруднительно, мы должны вспомнить, что существует такое понятие, как эволюция, а её цели нам не всегда понятны. Само предназначение человека на Земле — служить эволюции, её интересам. Онкопатология в стандартных условиях выполняет роль эволюционного отбора. Это может звучать цинично, но, если бы рака не было, его стоило бы придумать. С точки зрения человеческой морали рак — это зло. С точки зрения эволюции он выполняет фактически созидающую функцию.

Раковые клетки есть практически у всех. Они требуются нашему организму и мало чем отличаются от здоровых эмбриональных клеток. Вопрос не в том, почему у данного человека появилась опухоль, а в том, почему её нет у большинства из нас.

— Опухоль возникает, как правило, не в здоровой ткани, а в очаге хронического воспаления, в эрозиях, папилломах, рубцах, в тех местах, где замедлено кровоснабжение. Это может быть инфекция, которая поразила печень или другой внутренний орган. Эти неблагоприятные условия являются индуктором для единичных раковых клеток, чтобы они начали превращаться в опухоль.

— Как же не стать пациентом онкоклиники? Достаточно вести здоровый образ жизни? Это и так очевидно.

— В основе роста опухоли лежит разрушение гармонии и меры в нашей жизни. А восстановление умеренности во всех проявлениях является продуктивным направлением не только лечения, но и профилактики рака.

Не надо бороться с природой внутри и вне себя. А потакая всевозможным вредным привычкам, мы постоянно с ней боремся. Пьём и едим непонятно что, да ещё не ограничиваем себя в этом. Организм на такое поведение реагирует появлением злокачественной опухоли.

— Насколько важна вера в собственное исцеление?

— Не раз замечал, что у пациента, доверяющего врачам и вообще верящего в успешное лечение, опухоль развивается медленно. И наоборот: человек, поставивший на себе крест, вмиг сгорает из-за того, что его съедает внутренний враг. Это наша иммунная система: в норме она должна стоять на защите организма, а у онкобольного она иногда превращается в злейшего врага.

Тут важно вот ещё что. Зачастую сами врачи не верят в успех лечения, в позитивный результат собственной деятельности. Это проваливает весь лечебный процесс и даже стимулирует дальнейший рост опухоли. Пациенту важен оптимизм врача, он должен видеть, что тот верит в положительный результат. Ведь для больного он не только онколог, но и психотерапевт. Вот почему при некоторых обстоятельствах пациенты идут к знахарям и колдунам: все они в один голос обещают ему вылечить рак! И он им верит. Почему же врачи-онкологи остаются в стороне и не внушают пациенту веру в эффективность традиционных методов лечения?

Кстати, я считаю, что начинать профилактику онкозаболеваний врач должен с самого себя и своей семьи. Ему необходимо наладить отношения с близкими, отказавшись от эгоистических побуждений и добившись с ними полной гармонии.

— Какой же метод лечения наиболее эффективен?

— Недостаточно лечить только тело, надо воздействовать на голову, на психику. В конце 1970-х я организовал первое в Волгоградской области химиотерапевтическое отделение на базе горбольницы № 24. Я предложил тяжелобольным пациентам пройти сеансы интенсивной психотерапии, включающей в себя даже гипноз. Приглашённых было 90 человек с генерализованным раком молочной железы с метастазами в кости, лёгкие и плевру. Они были разделены на три группы. В той группе, где проводилась психотерапия, люди прожили 10 лет и более. В двух других группах больные не проживали и 5 лет.

Для исцеления от рака необходимы как местные воздействия на опухоль (радикальные, паллиативные), так и разрушение той самой раковой доминанты в центральной нервной системе, о которой я говорил.

— Можно ли по психотипу человека заранее определить, заболеет он раком или нет?

— Есть психологические признаки, которые предшествуют появлению опухоли. Это депрессия, нервное истощение, ипохондрия. Они могут стимулировать рост опухоли через подавление иммунитета.

— Насколько я знаю, вы считаете, что раком даже можно заразиться?

— Сама по себе (за исключением рака шейки матки или полового члена) эта болезнь, как известно, не заразна. Но рак имеет свойство передаваться от одного человека к другому как результат переживаний. Если родственник онкобольного видит неэффективность работы медиков, сталкивается с их неверием в благоприятный прогноз, видит тяжёлую смерть близкого, то в его душе накапливается большой потенциал для стресса. И он в конце концов тоже может привести к онкологическому заболеванию.

По моим наблюдениям, до 40% родственников в течение 4 лет после смерти больного также заболевают раком. Я считаю, что рак заразен. Но заразен он психологически.

Нормальные люди есть везде, — их только очень мало, и они не делают погоды.

Очень скоро я обнаружил, что Л.Ф.Лай не только струсила, прочтя моё грозное заявление, – но и разозлилась. Она всячески пакостила нам: отказалась отдать мне мамину карточку, когда я хотел пригласить частного врача, а выдала только ксерокопии – но не всей карточки, а некоторых страниц.

Мама больше всего страдала не от боли, даже не от тошноты, а от беспомощности, и особенно от того, что её все бросили. Она чувствовала, что её уже списали, считают не живым человеком, а трупом – и это её больше всего мучило.

Я тоже был в ужасном состоянии, в каком не был никогда в жизни. Всё это время – 4 месяца – я почти не спал. Ложился я на полу в маминой комнате, возле её кровати, потому что позвать меня из другой комнаты, когда ей нужно было, она не могла. Мы с мамой жили вдвоём, родственников здесь у нас нет. Никто никакой помощи нам не предложил. О том, что есть социальные службы, которые могли выделить маме сиделку, я узнал уже после смерти мамы.

На следующий день медсестра, явившаяся делать маме укол, пришла с охраной. Это были две другие медсёстры. Они встали в коридоре, по стойке смирно, выпучив глаза. Но потом одна из них застыдилась и вышла в подъезд, а за ней и вторая. Так они продолжали приходить – втроём, чтобы сделать один укол одной больной – но уже стеснялись заходить в квартиру. Потом уже и в подъезд перестали заходить – стояли на крыльце.

Они получили указания начальства – их надо выполнять. Рабы есть рабы: если им хозяин скажет прыгать на одной ножке и кукарекать – они будут прыгать и кукарекать.

Я, конечно, страшно нервничал, но как я мог мешать оказывать медицинскую помощь своему самому близкому человеку? Но им просто надо было отмазать Рутгайзера.

К слову, он тоже – вовсе не исчадие ада. Обычный российский чиновник-карьерист. Но он так испугался за свою карьерочку, что с испугу написал в прокуратуру заявление о том, что я мешаю оказывать медицинскую помощь моей маме! Мне звонили из прокуратуры и сообщили об этом. Говорила со мной сотрудница прокуратуры совершенно растерянным голосом: видимо, раньше никогда с подобным не сталкивалась. Она предложила мне приехать в прокуратуру – дать объяснения. Я просто повесил трубку.

И я отказался от больницы. Сейчас я думаю, что это было большой ошибкой. Ухаживать за умирающим от рака можно только в больнице. Но нам никто не объяснил, как ужасны могут быть последние недели. А они были ужасны. Мама не могла уже даже говорить. И, кроме Ирины Анатольевны, мы никому не были нужны.

Мама умерла 20 августа, около 19-00. Я был рядом с ней, когда она перестала дышать.

Я почти ничего не сказал здесь о ней как о человеке. Приведу только одну деталь: в конце июля исполнялось 74 года её подруге и нашей соседке, Лидии Евгеньевне Васильевой. Мама тогда уже не могла даже сама повернуться в постели и едва могла говорить. Но она вспомнила о дне рожденья Лидии Евгеньевны и сказала мне, чтобы я ей позвонил, поздравил её и извинился, что она сама не может этого сделать. Она ни на что не жаловалась. Только последние дни она часто начинала горько, как младенец, плакать, потому что она ничего уже не могла мне сказать и не могла пошевелиться: страшная болезнь сделала её беспомощной, как новорожденный ребёнок, – а она была очень гордым человеком, и это было для неё мучительно тяжело.

В России к онкологическим больным относятся так же, как в Афганистане: просто оставляют умирать без действенной помощи. Исключением отчасти являются только Москва и Петербург, где есть хосписы. Больше их нигде нет. Эвтаназия в России под запретом. Я думал – ещё в июле – что нужно просто перерезать маме вены, потому что иного способа избавить её от мучений нет. Но сделать этого не смог.

Так что – сдавайте своевременно анализы на онкомаркёры – если вам больше 50 лет, то, как минимум, каждые 5 лет – независимо от своего физического состояния: рак на начальных стадиях никак себя не проявляет – а анализ его выявит.

То же касается и онкологических больных. Имел неосторожность заболеть – подыхай без помощи, сам виноват. Это Россия. Тут не должно быть иллюзий.

Я обращался, куда только мог: ещё при жизни мамы и после её смерти. Получил десятки отписок, в том числе из администрации президента. Все подтвердили, что врачи поликлиники № 2 действовали АБСОЛЮТНО ПРАВИЛЬНО.

Бегун от диагноза

Обнаружив однажды непонятные симптомы (кровянистые выделения из груди), я полезла в интернет читать, что это может быть. Да, там писали, что такое возможно при онкологии. Мне стало очень страшно, и я даже заплакала. Но, поплакав, не побежала скорее к врачу. Потому что рак это не про меня! Ведь я здорова, у меня трое маленьких детей, я рожала, всех кормила, не пила гормональных препаратов.

Мне всего 31 год. Что за ерунда. Вот у нерожавших и некормивших это бывает часто, а у меня-то с какой стати?

А у меня в то время даже не было страхового полиса. Районным поликлиникам я никогда не доверяла, если что-то было нужно, обращалась в платную. Так и в этот раз. Потянув какое-то время, отправилась в Клинику женского здоровья на Гончарной улице на платный прием.

Тут серые стены, полные коридоры мрачных женщин, все напряженно всматриваются в телевизор, отвлекающий сидящих в очереди каким-то развеселым ток-шоу. Но ты уже как будто отрезан железным занавесом от остального мира, над тобой навис диагноз. Там, за этим занавесом, идет обычная жизнь, люди смеются и планируют, куда они поедут отдыхать летом, а ты существуешь в своем параллельном мире, ходишь по консультациям, обследованиям, сдаешь анализы, не видишь ярких красок, почти ничего не чувствуешь.

Затягивать я не буду, но летом-то отдохнуть надо. И потом, летом все хуже заживает. Вот отдохну и осенью буду оперироваться.

Наступила осень. 33-я больница — это очень страшно, мне рассказывали. Нет, пожалуй, я туда не пойду. Надо искать другие варианты.

А если это и, правда, рак? Это, значит, придется отрезать грудь? О, к этому я совсем никак не готова…

Слышала, что есть такие операции, с имплантами, когда отрезают и сразу вставляют имплант. Вот бы найти что-то такое… На всякий случай. Меня тогда больше волновал вопрос, будут ли мне делать мастэктомию (попросту – отрежут ли грудь), если это все-таки рак. И почему-то гораздо меньше я думала о том, что при онкологии очень важно не тянуть время.

Мой врач пластический хирург и онколог, у нее огромный опыт. Она объясняет, что сначала сделают секторальную резекцию, вырежут кусочек, и отпустят, а потом, когда будет готов результат анализов, скажут, нужна ли более обширная операция.

После постановки диагноза тянуть уже было невозможно. Вместе с врачом мы выбрали вид операции – одномоментная мастэктомия и реконструкция собственными тканями и имплантом. Проще говоря, в течение одной операции отрезают грудь и формируют новую с помощью импланта и части широкой мышцы, вырезанной со спины.

Много раз потом я читала обсуждения на онкофорумах – что лучше, одномоментная или отсроченная реконструкция? Большинство ответов – лучше отсроченная. Многих после мастэктомии ждет химиотерапия и лучевая, имплант может плохо прижиться, возможны осложнения. Поэтому лучше не спешить за красотой. Главное, пройти все лечение спокойно, а потом на трезвую голову решать, а нужен ли тебе этот имплант?

На тех же онкофорумах я читала, что некоторые врачи, которым приходилось оперировать своих жен или родственниц, не ставили им импланты.

Рассказывала она это в отделении, когда лежала после операции, вся в бинтах и с сильными болями, имплант плохо приживался. Кажется, она жалела, что не послушала своего доктора.

После операции меня выписали дня через три. Я была так бодра, что, несмотря на торчащие под одеждой дренажи, ни в чем себе не отказывала: ездила с ребенком на елку, водила хороводы, в общем, веселилась как могла.

Ни химиотерапии, ни лучевой мне с моим видом и размером опухоли не было показано. Долго не могли решить вопрос о гормонотерапии. В конце концов, и ее отменили – решили, что побочные действия от гормонотерапии в моем случае опаснее, чем возможность рецидива.

В общем, раны зажили, имплант прижился, я совершенно здоровый человек и стараюсь подальше держаться от этих страшных заведений с очередями и серыми стенами. Настолько подальше, что я решила не оформлять инвалидность. Зачем она мне, эта группа? Хотя несколько лишних тысяч рублей, льготы на проезд и оплату коммуналки еще никому не помешали. Но я почему-то решила, что мне с моим прекрасным здоровьем (ну подумаешь, что-то там нежизненно важное отрезали) ничего не положено. А участковый онколог и не стал меня уверять в необходимости получения группы.

Он прошел шесть курсов тяжелой химии и обширную операцию. А выздоровел почти так же быстро, как и заболел.

Его опухоль так хорошо отозвалась на химиотерапию, что после первой же капельницы прошли боли, и после, с каждым курсом, ему становилось все лучше. Думаю, что его спасло чудо.

На шестой год после операции я пропустила положенное обследование. Однажды вечером, положив руку на прооперированную грудь (там, где стоит имплант) я нащупала достаточно объемную опухоль.

Все, занавес опустился снова. Диагноза еще нет, но я уже отрезана от всех, так же, как в первый раз.

Бегом бегу на узи, где знакомая узистка смотрит грустными глазами:

— Нехорошие симптомы. В опухоли активный кровоток. Идите скорее к врачу.

— Да разве может быть рецидив в прооперированной груди? Мне про это не рассказывали.

— Бывает. Даже при обычной мастэктомии, в шве может вырасти…

Второй раз я уже не ищу платных клиник, а так же бегом бегу в самую лучшую онкологическую больницу, где спасли моего мужа. Тут самые лучшие врачи, я знаю. К счастью, я отношусь к этой чудесной больнице по прописке, и лечение будет бесплатным. Опять пару недель беготни по обследованиям.

Меня ставят в очередь на операцию. Куплены билеты на самолет на майские праздники, но врач советует отложить поездку. Вот и вторая моя больница. Хотя она самая лучшая, но ехать туда страшно и грустно. Мне жалко себя, но никто из родных меня проводить не может. Муж занят с детьми, а родственникам мы говорить ничего не стали. Так спокойнее.

По дороге туда мне звонит моя старая подруга. Мы давно не общались, но сейчас она предлагает проводить меня. Потом она почти каждый раз будет ездить со мной на химию.

Это огромная поддержка – когда с тобой рядом человек из обычного мира. Близкие родственники – они тоже с тобой за занавесом, тоже отрезаны, они не могут утешить, а переживают, может быть, сильнее тебя.

Вторая моя операция гораздо легче, чем первая. Мне вырезают местный метастаз, просто маленький кусочек ткани. При выписке консультирует химиотерапевт. Он так же, как и в первый раз пишет, что химиотерапия не показана и назначает прием гормонов на несколько лет. Те самые гормоны, которые я не принимала из-за побочек.

Наученная опытом, теперь стараюсь все перепроверять и переспрашивать, и записываюсь на прием к заведующему отделением химиотерапией.

Как ни странно, он назначает не только гормоны, но и химию. Хотя я много слышала, что моя опухоль нечувствительна к химиотерапии. Но я доверяю врачу, и начинается новая страница моей жизни.

Раз в три недели я встаю в пять утра и еду в больницу. Там толпы, очереди таких же страждущих.

Потом я еду домой на автобусе, метро и электричке. Чтобы волосы не выпали во время химии, мне надевают во время капельниц охлаждающую шапку. Эта услуга платная и нет гарантии, что волосы все же останутся. Но я решаюсь. Видя, что происходит с головой после второй химии, покупаю парик.

Появляющуюся лысину закрашиваю карандашом для бровей. К последней химии волос остается совсем мало. Но парик мне все же, к моей огромной радости, не пригождается.

Надо сказать, что все эти замечательные вещи – парик и охлаждающие шапки, как и платные анализы (чтобы побыстрее) стали возможны благодаря помощи моих друзей.

Многие, кто был в курсе, не спрашивали, чем помочь, а просто просили сразу номер карты, не требуя отчетов. Это очень поддерживало.

После химии и лучевой терапии мне предстоял еще один важный шаг – получение инвалидности. Надо иметь в виду, что система получения благ – инвалидности, направлений на бесплатные КТ и МРТ, протезов и проч. – у нас работает только по запросу. Даже после рецидива участковый онколог на приеме смотрел на меня сонными глазами и не предлагал оформить инвалидность.

Наученная предыдущим опытом, я сама поинтересовалась, а не положена ли мне группа, может быть, хотя бы третья?

Засыпающий врач выдал мне молча карту, с которой надо было пройти нескольких специалистов, и через пару месяцев я получила вторую группу. Это ощутимая пенсия и куча льгот.

Вот теперь, после всех этапов лечения и получения инвалидности, я наконец-то не считаю себя здоровой. Иногда впадаю в другую крайность, и как Карлсон, считаю себя самым больным человеком в мире. Главное, не застревать в этом состоянии надолго.

Но я не уверена, что такие вопросы-ответы — это хорошо. Я тоже в первый раз решила, что знаю, за что мне послана болезнь. И много лет жила с невысказанным вопросом к Богу, ну почему Он так строго меня наказал за то, что другим сходит с рук. Единственный мой ответ был: потому что я слишком грешная.

Что-то изменилось в голове, когда я узнала про болезнь своей знакомой. Ее я никак не могла обвинить в сугубой грешности, наоборот, она была для меня почти святым человеком. И наступил момент, когда я поняла, что не стоит отвечать на свои вопросы за Бога.

Когда я считаю Его мздовоздаятелем, я не могу обращаться к Нему как к любящему отцу. Да, в моей жизни есть такое испытание, но я не знаю, почему оно дано именно мне и не буду гадать.

Самый главный опыт, который дала мне болезнь, очень банален. Как хорошо жить здесь, по эту сторону занавеса, в мире, где нет капельниц и анализов.

Иногда я унываю и скулю по мелочам, но наткнувшись в ящике на карандаш, которым замазывала лысину, или на коробку с париком, я вижу, как все прекрасно в этом безбольничном мире, даже когда за окном ноябрьский мрак или мартовская вьюга.

Из-за рака тебя бросают родные и друзья. Как найти силы жить?

Фото: Plainpicture RM / aurelia frey / Diomedia

Карточный домик

— Это был шок: я ведь думала, что у меня какая-то незначительная фигня, отрежут — и дальше пойду прыгать по своим делам, — рассказывает Марина. — Позвонила маме. Она тут же начала звонить моей младшей сестре и рыдать, что я вот-вот умру и кому нужен мой ребенок!

На время болезни Марины ее девятилетний сын Иван переехал к бабушке с дедушкой. Когда бабушка с теткой эмоционально обсуждали, кому теперь достанется квартира и машина дочери и кто будет воспитывать ее сына, Иван был в соседней комнате и все слышал. Он пошел на кухню. Нашел аптечку с лекарствами и. Скорая успела вовремя.

— Представляете мое состояние, — пытается передать ощущения Марина. — Я лежу в реанимации с отрезанной грудью, сына в это время спасают в реанимации другой больницы. Когда озвучивают онкологический диагноз — твой привычный мир рушится. А тут вдобавок я узнала про сына. Только вчера я держала его за руку, а сегодня он едва не умер. Было ощущение, что все, что до этого я делала и создавала, рухнуло как карточный домик.

За те недели, что Марина провела в больнице, младшая сестра так к ней и не пришла. А мама навестила всего один раз. Да и то — подписать документы о согласии на перевод сына в психдиспансер — стандартная процедура после попытки суицида. Во время визита мать долго уговаривала дочь вызвать нотариуса, чтобы написать завещание, а заодно назначить опекуна Ивану. С мужем Марина была в разводе, и родственники боялись, что после ее смерти экс-супруг отсудит имущество.

— Меня даже не спрашивали, хочу ли я жить, какие перспективы в лечении. Вся семья меня дружно закапывала, — вспоминает Марина. — Хорошо, что место на кладбище не купили. Единственное желание у меня тогда было — заснуть и не проснуться.

За две больничных недели она похудела на 16 килограммов. Спала по три часа в сутки. Снотворное никакое не помогало.

— Меня тогда только психотерапевты спасли, — утверждает Марина. — Врач приходила ко мне утром, в обед, вечером. А я по любому поводу реву без остановки. И не просто реву — слезы были такие, что не могла дышать от плача. Меня учили простейшим техникам — как пережить все эти эмоции, как восстанавливаться, как использовать аутогенную тренировку и дыхательную гимнастику, чтобы не было приступов удушья. Я выжила только потому, что почувствовала: есть люди, которым на меня не наплевать.

Фото: Астапкович Владимир / ТАСС

Все равно обречен

В докладе доктора медицинских наук, старшего сотрудника федерального института психиатрии имени В.П. Сербского Евгении Панченко сказано, что в России среди онкологических больных суициды составляют около пяти процентов. В мыслях о самоубийстве врачу-психотерапевту признаются 80 процентов больных раком.

Впрочем, с той поры мало что изменилось. Суициды в онкологии — по-прежнему табуированная тема. В 2015 году в прессу попали сведения о том, что в Москве в январе-феврале добровольно ушли из жизни сразу 11 раковых больных. Цифра всех шокировала. Роспотребнадзор выпустил памятку о том, как в прессе следует правильно освещать тему самоубийств. Об онкологических суицидах снова перестали говорить.

Правда, в том же 2015 году Минздрав в лице главного российского психиатра Зураба Кекелидзе пообещал проработать концепцию постоянной психиатрической помощи онкобольным. Предполагалось, что каждый онкопациент будет направляться на беседу с психотерапевтом и психологом, которые смогут оценить его состояние и тем самым предотвратить непоправимое.

Добби — свободен!

Недавно к врачу-психотерапевту в Бахрушинскую больницу обратилась очередная пациентка. Есть такой штамп — успешная молодая женщина. Ольга Миронова (по просьбе героини имя изменено) полностью подходит под это определение. Слегка за тридцать. Очень элегантная и ухоженная. Точеная фигура. Улыбчивая. Встретишь на улице — никогда не подумаешь, что она уже восемь лет сражается с раком груди. Диагноз поставили, когда сыну Ольги только исполнился год. Она тогда работала экономистом. Из-за болезни о карьере пришлось забыть. Семью обеспечивает муж — топ-менеджер крупной компании.

Фото: Eric Gaillard / Reuters

Когда Ольга выписалась из больницы она не то, чтобы забыла те слова. Просто радовалась, что осталась в мире живых, что снова каждое утро может обнимать сына. Поэтому старалась о плохом не вспоминать. Но не получалось. Муж сначала злился, что она все улыбается и улыбается. А по вечерам полюбил обстоятельно рассказывать ей о своем знакомстве с прекрасной утонченной дамой. Дама очень сочувствует самоотверженному подвигу, который он совершает, живя с онкобольной женой.

— Эти пытки продолжались почти два года, — продолжает Ольга. — Было невыносимо, потому что непонятно, в каком настроении он вечером будет. Он был то внимательный и заботливый, то — злой. Когда я смотрела на часы и видела, что он вот-вот появится, у меня начиналась паническая атака. Не могла дышать, как будто кто-то тисками сдавливал шею. Я ему даже сказала: у меня ощущение, что ты методично меня доводишь до самоубийства. И выхода я не видела. Разводиться? А жить на что? Да и сын тянулся к отцу.

Осложнялось все тем, что для родственников и друзей семья Ольги была идеальной и любящей. Знакомые вслух восхищались тем, как их сплотила беда.

— В психотерапию я не верила, но стала ходить на групповые сеансы, — рассказывает Миронова. — Там собираются люди с совершенно разными проблемами. Их объединяет одно — онкологический диагноз. Вроде мы ничего особенного не делаем — разговариваем, разговариваем. Врач — дирижирует. И сами не замечаем, как происходит важное: из нас выходит все то плохое, что годами накапливалось и сжималось в пружинку, и появляются силы идти дальше. И на мир смотришь уже по-новому.

Когда муж заметил, что Ольга уже не плачет во время его нравоучительных пассажей, спокойна и снова начала улыбаться, был неприятно удивлен. Попробовал зайти с другого бока и напомнить, что без него она с сыном пропадет. Да и вообще, кому нужна она такая — неполноценная?

Средняя стоимость психотерапевтического сеанса — 4-5 тысяч. И не факт, что с врачом удастся поймать одну волну. Учитывая, что многие вынуждены самостоятельно покупать онколекарства, так как с госзакупками случаются перебои, позволить себе это смогут единицы.

Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости

— Помню свою депрессию, помню, как уходила почва из под ног, — подводит итог Ольга. — На душе чернота. И действительно хотелось что-то сделать с собой, а я ведь верующая. Мне помогли. У других — выхода не будет?

Оксана Чвилева: Нет, но некоторые пациенты высказывают такие мысли. Конечно, если врач слышит, что человек говорит про это, нас срочно вызывают. Потому что это — серьезно. У нас в стационаре недавно на лечении находилась женщина с раком груди. Первоначально ей ставили легкую стадию, но дополнительное обследование показало, что ситуация очень тяжелая — гораздо хуже, чем предполагалось. После того, как ей об этом сообщили, она решила, что уже конец, лечиться бесполезно.

На самом деле низкий уровень информированности о раке, о том, какие возможности лечения и перспективы есть у больных, иногда поражает. У меня было несколько пациентов, которые рассказывали, что когда только узнали диагноз, сразу пошли в ритуальные услуги. Одну такую пациентку ко мне привез муж. Она сначала даже никому не сказала о болезни. Родственники случайно обнаружили бланк с анализами и настояли, что нужно в больницу, а не на кладбище.

Всем пациентам, у которых диагностирован рак, нужна помощь психолога?

Не обязательно. У кого-то достаточно собственных сил, чтобы адаптироваться. Но многим не хватает личных ресурсов, и тогда нужна профессиональная помощь. Когда человек находится в состоянии аффекта, в очень сильном стрессовом состоянии, достучаться до него не всегда получается. Чаще всего нарушается сон, присутствует постоянная тревога и страх, он сложно воспринимает информацию и элементарно не понимает того, что пытаются донести до него врачи. Это усложняет процесс коммуникации пациента и онколога. Больной может многократно задавать одни и те же вопросы, ничего не может запомнить. Психотерапевт, назначая необходимую фармакотерапию для коррекции психических расстройств, помогает стабилизировать эмоциональное состояние пациента. И тогда становится возможной продуктивная работа пациента с врачами, и восприимчивость к лечению основного заболевания повышается.

Чвилева Оксана Викторовна - заведующая отделением психотерапии ГБУ имени братьев Бахрушиных

Тяжелых и неизлечимых заболеваний много. Почему именно онкобольные попадают в группу риска по суицидам?

Фото: Сергей Красноухов / ТАСС

Работа традиционного и онкопсихотерапевта отличается?

В работе с разными группами пациентов есть свои особенности, конечно. Мы учитываем, на какой стадии лечения находится пациент, какое лечение по основному онкологическому диагнозу он принимает. Например, есть препараты, которые не рекомендуется назначать во время химиотерапии или гормонотерапии, есть нежелательные сочетания лекарств. И наоборот — есть препараты выбора в данной ситуации. Мы все это должны иметь в виду, учитывать возможные побочные эффекты.

То есть врач из традиционного психдиспансера, если к нему обратится онкопациент с депрессией, не справится?

Важно, чтобы психологическую помощь можно было получить по полису ОМС. И чтобы она была в структуре онкологической службы, где человек проходит лечение и постоянно наблюдается. То есть чтобы пациенту не надо было за этим куда-то идти, ехать на другой конец города, в специализированные учреждения, которые стигматизированы обществом.

Лечение онкологического заболевания многоступенчатое, пациент сталкивается с разными врачами, его передают из рук в руки, поэтому человеку важно, чтобы был хотя бы один специалист, который знает полностью его историю, сопровождает и поддерживает его на всех этапах лечения. И даже после терапии, на этапе регулярных обследований.

Фото: Shaun Best / Reuters

Допустим, пациенту врачи уже сказали, что перспектив остаться в живых у него нет. Не делаете ли вы хуже, когда будоражите его, стимулируя в нем какую-то надежду?

А по поводу того, когда уже пора сдаваться, вот одна история: в этом году в ноябре на последнем Всероссийском съезде онкопсихологов в Москве выступала жена писателя, у которого был диагностирован рак гортани. Врачи сказали, что перспективы не очень хорошие, и надежд мало. Но они боролись, проходили необходимое лечение. Жена как могла его поддерживала, не давала опустить руки. Сил выходить из дома у него не было, поэтому музыкальные и литературные вечера, танцы жена организовывала дома. Она предложила сделать подборку его стихов и выпустить книгу, что вдохновило ее мужа, они это осуществили. Вскоре они продолжили лечение в Израиле. В октябре этого года его врач-онколог сообщил, что терапия окончена, рака у него больше нет.

Обращаются ли к вам за помощью родственники пациентов?

Часто ли близкие предают? И почему?

Тут о частоте не скажешь. Если я назову какую-то цифру — она будет означать только то, сколько таких историй попадается мне. И на вопрос, почему это происходит, не смогу ответить. Взять, например, две семьи. На первый взгляд события, поступки там могут быть одинаковыми, но вызваны они совершенно разными вещами. Было бы заманчиво выдать всем памятку, где подробно расписано, почему в жизни такое случается, а заодно — инструкцию, как себя вести, чтобы быть счастливым. Если бы все можно было упростить, наша работа не была бы такой долгой и сложной. У каждого есть мотивы и причины того или иного поведения. И у каждого есть свои возможности изменить что-то и поменять траекторию своей жизни.

Городская клиническая больница имени братьев Бахрушиных