Раковый корпус год издания
Раковый корпус
Роман, 1968 год (год написания: 1967)
Язык написания: русский
Перевод на словацкий: М. Такачова (Rakovina) , 1991 — 1 изд.
- Жанры/поджанры: Реализм
- Общие характеристики: Социальное | Психологическое
- Место действия: Наш мир (Земля)( Россия/СССР/Русь )
- Время действия: 20 век
- Сюжетные ходы: Становление/взросление героя
- Линейность сюжета: Линейный с экскурсами
- Возраст читателя: Для взрослых
Позиция автора в произведении резко расходилась с официальной идеологией, поэтому опубликовать его писатель смог только за рубежом. На родине повесть была впервые издана в 1990 году.
Раковый корпус: Отр. из неопубл. романа / Пер. с сербохорв. и примеч. М. Мондич // Рус. мысль. Париж, 1967. 27 июля. С. 6; 3 авг. С. 7.
Раковый корпус: Отр. из неопубл. романа / Пер. со словац. М. Мондич; [Примеч. ред.] // Посев. Frankfurt a/M, 1967. № 29. С. 3—5.
Раковый корпус: [Отр. из 1 й ч. / Примеч. ред.] // Грани. Frankfurt a/M, 1968. № 67. С. 5—39.
Первая публикация в России: Новый мир. 1990. № 6. С. 5—116; № 7. С. 7—89; № 8. С. 21—107.
Лингвистический анализ текста:
Приблизительно страниц: 462
Активный словарный запас: средний (2768 уникальных слов на 10000 слов текста)
Средняя длина предложения: 62 знака, что гораздо ниже среднего (81)
Доля диалогов в тексте: 28%, что немного ниже среднего (37%)
Похожие произведения:
Издания на иностранных языках:
Доступность в электронном виде:
Когда брался за книгу, ожидал что будет тлен и чернуха, но книга очень светлая и даже жизнеутверждающая.
Оказалось что произведение написаное про нелегкие году, про людей с разной судьбой и находящихся на пороге смерти — очень точно описывает жизнь, причем не в сиюминутных декорациях 50х, а в принципе жизнь. И эти описания будут верны и через 100 лет.
. И по этим дням, как и я,
Пол-страны сидит в кабаках,
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака. (с)Галич
Страшная книга. Очень страшная. Несмотря на заглавную тему, она не столько про рак, сколько о поломанных судьбах — и о тех, кто их ломает — не из мести и не из идейных соображений, а только чтобы получить лишние метры жилплощади. Книга о тех, кто попал в жернова судьбы — потому что не так думал, не то говорил, оказался не там и не тогда или просто родился не в той семье — да, ссылали не только за инакомыслие, но и просто не за ту пятую графу. И, казалось бы, перед раком все равны, но одного после выписки везут на личном авто в персональную трёхкомнатную квартиру, а другой, отметившись у коменданта, едет на третьей, багажной полке обратно в свою вечную ссылку. Где справедливость? А нет её. Есть просто страница истории, о которой не писали в газетах тогда, да и сейчас забыли как не было.
Так получилось, что я продолжительное время плохо себя чувствовала. Эту книгу решила прочесть, так как она о людях, которым было еще хуже, чем мне.
Детали прописаны удивительно точно и верно. Как будто автор сам является врачем или пациентом.
Мне так хотелось, чтобы у главного героя наладилась личная жизнь, все ждала, что вот-вот.
Наверное в темных красках повествования хотелось прочесть о чем-то более светлом. Но, как и в обычной жизни, чуда не произошло.
Очень хорошее произведение. Интересно смотреть, как автор аккуратно и осторожно осуждает режим того времени.
Обычно я читаю не настолько хорошие книги, поэтому я поражена. Текстом меня напугать очень трудно, но этот анкетный служащий. Жесть. И вообще, времена жуткие. Второй раз в жизни меня так напугала книга. Абсолютно живые герои, все, даже второстепенные, даже стостепенные. Привычно хотела сказать о продуманности мира, но. ха-ха-ха)). И вечный мой пунктик — орфография с пунктуацией — совершенно безукоризненно, не подкопаешься при всем желании. Я не желаю пересказывать сюжет, потому что это неинтересно и незачем, однако книга прекрасная. Даже чисто медицинские моменты безукоризненно верны, автор определенно разговаривал с врачами в процессе написания. Грамотность таких второстепенных для сюжета моментов вообще харатерна для старых книг, по крайней мере тех, что довелось прочесть мне.
Если бы все не было так печально, я бы задумалась о том, не почитать ли что-нибудь из классики. Однако, для меня чтение все же только досуг.
Книга заслуживает 10, однако оценки влияют на рекомендации. Я неслучайно читаю именно фантастику, реальности мне хватает и в жизни, даже с головой.
Непонятно только, какое отношение прозведение имеет к фантастике?
Страшное по своему содержанию произведение. Прекрасное по исполнению. Прочла в юности, осталась под большим впечатлением.
Книгу воспринимаю больше как художественное, чем документальное произведение. Основанное на реальных событиях, но все же художественное.
Очень глубокая и несомненно прекрасная книга. Шедевр русской литературы. А.И. Солженицын безусловно великий писатель. 10
О книге
В издании сохранены орфография и пунктуация автора.
Дата написания: 1968
Год издания: 2012
ISBN (EAN): 9785969110403
Дата поступления: 27 ноября 2017
Объем: 1.1 млн знаков
Входит в серию
Страшная книга. Не лучшая это была идея - начинать читать "Раковый корпус", когда ты сам недавно побывал пару раз в Онкоцентре, прошел по касательной, а по ночам крохотная, но неопределенность, маячит, словно тень, в твоем сознании.
Страшная книга, на страницах которой суровый мир надежды, любви, беспомощности, лжи во спасение, слепоты, жизни и смерти. Вопросы, над которыми ты невольно задумываешься. Страшный диагноз и страшный выбор, который за этим последует - прожить мгновения, но не на больничной койке, или отдать себя на волю врачей, не видеть белого света, но жить как можно дольше? Какой выбор сделать, как все это принять и не сойти с ума? Обо всем этом, а еще о жизни, о добре и зле, великих поступках и низости, о многом другом поведует целая галерея персонажей, обитающих в Раковом корпусе.
Через взаимоотношения пациентов и врачей раскрываются темы этики, человечности, смелости и порой даже отчаяния. Вот ведь есть человек, которого облучали лошадиными дозами во времена, когда никто даже не слышал таких слов, как "лучевая болезнь". А теперь все знают, что рентген может дать положительный исход, но облучение никуда не денется - и как ты объяснишь человеку, умирающему от сверхдозы радиации, что он не виноват, что по сути никто не виноват - это лишь незнание прошлого. Но смерть все равно идет. Как смотреть в глаза пациенту и лгать, что он выживет, как заставить себя сжать зубы и бороться за жизнь того, кто жизни-то еще не повидал. Этот страшный роман рассказывает и заставляет задуматься о многих вещах.
Страшно, боязно до слез, до хрипоты, что есть на свете смерть, которая ступает порой чересчур неслышно. И тем не менее, есть свет и надежда - они бродят по строкам этого романа солнечными зайчиками по окну палаты. И пока одна часть тебя забивается в угол и лихорадочно перебирает в сознании все возможное - кровь, кости, лимфа, мозг, мышцы, зрение, память, руки - другая отчаянно хочет жить. Жить каждое мгновение, каждую секунду, чтобы никто не отобрал и кто-то, но запомнил тебя. Ты понимаешь, что все тараканы в твоей голове, твои переживания и загоны - все это такая мелочь. Жить и радоваться жизни. Каждый день.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.(с) М. Цветаева
Если не работает, попробуйте выключить AdBlock
Вы должны быть зарегистрированы для использования закладок
Страниц: 512
ISBN: 5-280-01870-8
Богатый человек, или бедный; интеллигентный, или малообразованный; целеустремленный, или лишенный амбиций; занимающий высокое положение в обществе, или самый рядовой гражданин; молодой, или убеленный сединами – все равны пред этим страшным заболеванием. Каждый может оказаться в тринадцатом корпусе этой больницы, прозванном раковым.
Но, оказавшись пред ликом смерти, люди ведут себя по-разному. Кто-то теряет мужество, а кто-то продолжает бороться. Но всех их объединяет одно общечеловеческое чувство – неуемная жажда жизни.
Произведение Раковый корпус полностью
| Скачать fb2 epub mobi | 28.01.13 |
Читать онлайн Раковый корпус
По мере того, как век американского величия подходит к концу, величественный Филип Рот предлагает вашему вниманию роман неискусного величия, подводя итог всем обещаниям 20-го века: о всеобщем процветании, общественном порядке, и внутреннего благополучия.
Иван III, получивший в истории имя Иван Великий – основоположник государства Российского, объединитель разрозненных княжеств в страну под единым управлением.
Сын Василия Темного, внук Дмитрия Донского, Василий великий соединял в себе хитрость и мудрость, стратегический талант и безжалостность в достижении цели, умение идти на компромисс и глубокое знание человеческой природы.
Главный герой романа, Бернар Жансуле – нувориш, прибывший в Париж совсем недавно. Сколотивший огромное состояние в Тунисе, он намерен занять подобающее его богатству положение в парижском обществе, которое тут же дало ему оскорбительное прозвище: набоб.
Эдвард Резерфорд рассказывает историю великого города так, как до него никто еще не смог. Величественный эпос от основания до небоскребов города, который никогда не спит, с трогательными подробностями жизни давно забытой теми, кто обитает в нем сегодня на бешеной скорости.
Роман начинается с описания крошечной рыбацкой индейской деревеньки и голландских торговцев, гонимых надеждой на новые земли. Увлекательная сага богатых и бедных, аборигенов и иммигрантов – вымышленных персонажей, чьи судьбы переживают взлеты и падения вместе с городом.
Революции и войны, превращение города в торгово-финансовый центр, ужасы Гражданской войны, соблазны золотого века, иммиграционная волна конца 19-го и начала 20-го века, испытания Второй мировой войны, экономические депрессии и рев возрождения в 1990-ых, террористические атаки 2000-х.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ : КРУШЕНИЕ В ВОЗДУХЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ураган 1865 года. — Возгласы над морской пучиной. — Воздушный шар, унесённый бурей. — Разорванная оболочка.
— Кругом только море. — Пять путников. — Что произошло в гондоле. — Земля на горизонте. — Развязка драмы.
А.И.Солженицын
РАКОВЫЙ КОРПУС
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:
1. Вообще не рак
Госпитализация номенклатурного чиновника Павла Николаевича Русанова с опухолью горла, прощание с сыном и женой, недовольсто большой общей палатой.
3. ПчЁлка
Костоглотов помогает молодой медсестре-практикантке Зое готовится к сессии в ее медвузе, их романтический диалог.
4. Тревоги больных
Утренний обход. Зав.отделением Донцова осматривает Русанова и ждет его согласия на болезненную химиотерапию.
5. Тревоги врачей
Терапевт-онколог Вера Гангарт вспоминает появление тяжело больного Костоглотова.
6. История анализа
Первая рентгенотерапия Костоглотова. Излучение вызывает тошноту, снимаемую лишь солеными огурцами.
9. Tumor cordis
Хирурги корпуса – Евгения Устиновна и Лев Леонидович, перевязка Ефрема.
10. Дети
История болезни Демки, знакомство с Асей из женской палаты, разговоры о любви.
12. Все страсти возвращаются
Студенческие заботы медсестры Зои. Ночное дежурство и очередная беседа с Костоглотов: история его шрама.
13. И тени тоже
Визит Капитолины Русановой - неприятные новости: реабилитирован их сосед.
14. Правосудие
Страх Русанова: история типичного доносительства 30-ых…
15. Каждому своё
Ефрем, Вадим и Русанов обсуждают истоки своей болезни.
16. Несуразности
Химиотерапия и бред Русанова,
17. Иссык-кульский корень
Первый откровенный разговор Костоглотова с Верой Гангарт и его признание о самолечении ядовитым корнем. Веру в юности звали Вега.
18. "И пусть у гробового входа. "
Ночное дежурство Зои, ухаживания Костоглотова перерастают во взаимный роман.
19. Скорость, близкая свету
Студенчество Вадима, прерванное смертельной болезнью. Русанов обеспокоен отставкой Маленкова и Верховного суда.
20. Воспоминание о Прекрасном
Костоглотов чувствует перелом в болезни и вспоминает годы - потерянные в лагере и ссылке.
21. Тени расходятся
Визит к отцу Авиеты Русановой, ее рассказ об учебе на журфаке и целях литературы соцреализма.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
25. Вега
Вечер Веры Гангарт: комната в коммуналке, портрет погибшего жениха-ополченца, мысли о Костоглотове. Утренний рассказ санитарки о ночном флирте Зои с героем ее вчерашних грез.
26. Хорошее начинание
Пятиминутка у главврача: из пяти хирургов оперируют лишь два – Лев Леонидович и Евгения Устиновна, но план составляется на всех пятерых. Разговор коллег и друзей - Льва и Веры.
27. Что кому интересно
Обход больных Верой Гангарт и игнорирование Костоглотова. Русанов доволен лечением, но раздражен обществом Костоглотова, кого собирается проверить через свой аппарат.
28. Всюду нечет
Разговор Костоглотова с хирургом, рассказавшим о последствиях инъекций женских гормонов. Его обида на Вегу. Последнее свидание Демки и Аси перед ее операцией – удалением молочной железы.
29. Слово жёсткое, слово мягкое
Визит Юры Русанова - молодого прокурора, его рассказы о прокурорском надзоре. Недовольство отцом служебной мягостью сына. Ожесточенный спор Русанова с Костоглотовым.
30. Старый доктор
Донцова консультируется у профессора Орещенкова - его приговор беспощаден: у нее рак.
31. Идолы рынка
Разговор Костоглотова с Шулибиным: есть только один верный социализм – нравственный.
32. С оборота
Зав.отделением передает дела лучшей ученице - Вере Гангарт. Донцова рекомендует Костоглотову не строить планы семейной жизни – болезнь может вернуться. Вега считает себя слишком старой для него – ей уже за тридцать.
33. Счастливый конец
Русанова выписывают, но он не знает, что его опухоль уже пустила метастазы. Примирение Костоглотова и Веги – она дает ему адрес и приглашает погостить. То же самое делает медсестра Зоя.
34. Потяжелей немного
Последняя ночь в корпусе – разговор с интеллигентной санитаркой Елизаветой Анатольевной. Она тоже ленинградка, лагерница и пожизненно ссыльная.
35. Первый день творения
Костоглотов покидает больницу и бродит по Ташкенту, решая - к кому же идти. Зеркало в магазине: ему стыдно за свой облик – уехать, не заходя ни к кому! Спохватывается, но поздно.
36. И последний день
Вега ушла не дождавшись. Прощальное письмо. Неожиданно человечный комендант, обещающий скорые перемены. Поезд к месту ссылки – теперь уже не вечной.
…Раковый корпус. В одном лишь названии повести Александра Солженицына сосредоточены необъятный страх, бесконечная боль и горечь, горечь за человека…
Поэтому я не мог пройти мимо. Лучшие книги выворачивают тебя наизнанку. И эта смогла, несмотря на мою готовность, несмотря на то, что я осознавал, как будет тяжело. Произведение Александра Исаевича стало первым, заставившим меня плакать. Усугубило же ситуацию то, что повесть во многом автобиографична. Солженицын — писатель, претерпевший в своей жизни множество тягот и лишений: начиная от войны, ареста, критики и изгнания из страны, и заканчивая онкологическим заболеванием, послужившим основой, не побоюсь этого слова, великого произведения. И именно здесь, в потрескавшихся стенах ракового корпуса, писатель и заключил все свои мысли и переживания, сопровождавшие его на протяжении долгого и тяжелого пути, пути к корпусу номер тринадцать.
А когда все-таки поверим, а главное примем болезнь – тогда, опять же, смирившись начинаем спрашивать, за что нам такая несправедливость, да роемся в своем прошлом, как в черной яме и пытаемся в потемках во имя оправдания найти не менее черную гниль, от которой на нас эта смертельная болячка и сошла. Вот только не находим ничего, потому что, повторюсь, болезни все равно. И мы ведь знаем это. Но, думается, такова наша человеческая натура – всему искать оправдание. Оправдание для себя одного, и плевать на остальных…
И, несмотря на нелюбовь и конфликты, объединившись перед лицом смерти, каждый ответит на вопрос по-своему, если, конечно, вообще сможет ответить. Одни скажут – продовольствием продуктовым да вещевым, другой – тот, что самый молодой, Дёмка – воздухом да водой, кто-то – квалификацией или Родиной, Русанов – общественным благом да идейностью. А правильный ответ ты навряд ли найдешь. Его и не стоит искать. Я думаю, он сам однажды найдет тебя.
Тяжело. Мне искренне тяжело осознавать то, как человек, находясь на пороге смерти, может хоть на минуту задуматься о смысле жизни. И так со всей повестью: и читается легко, и неспешно плывешь по строкам, и хочется читать, читать, читать, а как представишь больного, взглянешь в его пустые глаза, прислушаешься к словам, окунешься в омут его беспорядочных, может быть, неправильных, но до безумия сильных мыслей – так слезы и наворачиваются, и останавливаешься, словно опасаясь продолжать.
Но есть маленькая нить, протянувшаяся до самого финала повести, которая, кажется, и создана для того, чтобы спасти. Конечно же, речь о любви. О любви простой и настоящей, без прикрас, о любви несчастной и противоречивой, но необыкновенно теплой, о любви горькой и недосказанной, но все-таки спасительной.
И потому хочется сказать, что жизнь побеждает, и хочется преисполниться великой надеждой, а потом перед глазами смертельно больной человек, его толстая история болезни, метастазы и справка с надписью tumor cordis, casus inoperabilis (опухоль сердца, случай, не поддающийся операции). И слезы.
В завершении, уже покинув раковый корпус, хочу сказать, что я благодарен Александру Исаевичу за одну бережно поднесенную мысль, в которой я разглядел свое отношение к литературе, но, к счастью, не к людям. Ее я обязан переварить.
— А что такое идолы театра?
— Идолы театра — это авторитетные чужие мнения, которыми человек любит руководствоваться при истолковании того, чего сам он не пережил.
— Ох, как это часто!
— А иногда — что и сам пережил, но удобнее верить не себе.
— И таких я видел…
— Ещё идолы театра — это неумеренность в согласии с доводами науки. Одним словом, это — добровольное принимаемые заблуждения других.
Раковый корпус – это то место, в которое, увы, излеченные люди часто возвращаются. К книге же я, скорее всего, не вернусь. Не смогу. И не каждому посоветую ее читать. Но знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным, пожалуй, продолжу. Позже.
Александр Солженицын - Раковый корпус краткое содержание
Александр Солженицын - Раковый корпус читать онлайн бесплатно
Раковый корпус носил и номер тринадцать. Павел Николаевич Русанов никогда не был и не мог быть суеверен, но что-то опустилось в нём, когда в направлении ему написали: „тринадцатый корпус“. Вот уж ума не хватило назвать тринадцатым какой-нибудь протечный или кишечный.[2]
Однако во всей республике сейчас не могли ему помочь нигде, кроме этой клиники.
— Но ведь у меня — не рак, доктор? У меня ведь — не рак? — с надеждой спрашивал Павел Николаевич, слегка потрагивая на правой стороне шеи свою злую опухоль, растущую почти по дням, а снаружи все так же обтянутую безобидной белой кожей.
— Да нет же, нет, конечно, — в десятый раз успокоила его доктор Донцова, размашистым почерком исписывая страницы в истории болезни. Когда она писала, она надевала очки — скруглённые четырёхугольные, как только прекращала писать — снимала их. Она была уже немолода, и вид у неё был бледный, очень усталый.
Это было ещё на амбулаторном приёме, несколько дней назад. Назначенные в раковый даже на амбулаторный приём, больные уже не спали ночь. А Павлу Николаевичу Донцова определила лечь и как можно быстрей.
Не сама только болезнь, не предусмотренная, не подготовленная, налетевшая как шквал за две недели на беспечного счастливого человека, — но не меньше болезни угнетало теперь Павла Николаевича то, что приходилось ложиться в эту клинику на общих основаниях, как он лечился уже не помнил когда. Стали звонить — Евгению Семёновичу, и Шендяпину, и Ульмасбаеву, а те в свою очередь звонили, выясняли возможности, и нет ли в этой клинике спецпалаты или нельзя хоть временно организовать маленькую комнату как спецпалату. Но по здешней тесноте не вышло ничего.
И единственное, о чём удалось договориться через главного врача — что можно будет миновать приёмный покой, общую баню и переодевалку.
И на их голубеньком „москвичике“ Юра подвёз отца и мать к самым ступенькам Тринадцатого корпуса.
Несмотря на морозец, две женщины в застиранных бумазейных халатах стояли на открытом каменном крыльце — ёжились, а стояли.
Начиная с этих неопрятных халатов всё было здесь для Павла Николаевича неприятно: слишком истёртый ногами цементный пол крыльца; тусклые ручки двери, захватанные руками больных; вестибюль ожидающих с облезлой краской пола, высокой оливковой панелью стен (оливковый цвет так и казался грязным) и большими рейчатыми скамьями, на которых не помещались и сидели на полу приехавшие издалека больные — узбеки в стёганых ватных халатах, старые узбечки в белых платках, а молодые — в лиловых, красно-зелёных, и все в сапогах и в галошах. Один русский парень лежал, занимая целую скамейку, в расстёгнутом, до полу свешенном пальто, сам истощавший, а с животом опухшим и непрерывно кричал от боли. И эти его вопли оглушили Павла Николаевича и так задели, будто парень кричал не о себе, а о нём.
Павел Николаевич побледнел до губ, остановился и прошептал:
— Капа! Я здесь умру. Не надо. Вернёмся.
Капитолина Матвеевна взяла его за руку твёрдо и сжала:
— Пашенька! Куда же мы вернёмся. И что дальше?
— Ну, может быть, с Москвой ещё как-нибудь устроится…
Капитолина Матвеевна обратилась к мужу всей своей широкой головой, ещё уширенной пышными медными стрижеными кудрями:
— Пашенька! Москва — это, может быть, ещё две недели, может быть не удастся. Как можно ждать? Ведь каждое утро она больше!
Жена крепко сжимала его у кисти, передавая бодрость. В делах гражданских и служебных Павел Николаевич был неуклонен и сам, — тем приятней и спокойней было ему в делах семейных всегда полагаться на жену: всё важное она решала быстро и верно.
А парень на скамейке раздирался-кричал!
— Может, врачи домой согласятся… Заплатим… — неуверенно отпирался Павел Николаевич.
— Пасик! — внушала жена, страдая вместе с мужем, — ты знаешь, я сама первая всегда за это: позвать человека и заплатить. Но мы же выяснили: эти врачи не ходят, денег не берут. И у них аппаратура. Нельзя…
Павел Николаевич и сам понимал, что нельзя. Это он говорил только на всякий случай.
По уговору с главврачом онкологического диспансера их должна была ожидать старшая сестра в два часа дня вот здесь, у низа лестницы, по которой сейчас осторожно спускался больной на костылях. Но, конечно, старшей сестры на месте не было, и каморка её под лестницей была на замочке.
— Ни с кем нельзя договориться! — вспыхнула Капитолина Матвеевна. — За что им только зарплату платят!
Как была, объятая по плечам двумя чернобурками, Капитолина Матвеевна пошла по коридору, где написано было: „В верхней одежде вход воспрещён“.
Павел Николаевич остался стоять в вестибюле. Боязливо, лёгким наклоном головы направо, он ощупывал свою опухоль между ключицей и челюстью. Такое было впечатление, что за полчаса — с тех пор, как он дома в последний раз посмотрел на неё в зеркало, окутывая кашне, — за эти полчаса она будто ещё выросла. Павел Николаевич ощущал слабость и хотел бы сесть. Но скамьи казались грязными и ещё надо было просить подвинуться какую-то бабу в платке с сальным мешком на полу между ног. Даже издали как бы не достигал до Павла Николаевича смрадный запах от этого мешка.
И когда только научится наше население ездить с чистыми аккуратными чемоданами! (Впрочем, теперь, при опухоли, это уже было всё равно.)
Страдая от криков того парня и от всего, что видели глаза, и от всего, что входило через нос, Русанов стоял, чуть прислонясь к выступу стены. Снаружи вошёл какой-то мужик, перед собой неся поллитровую банку с наклейкой, почти полную жёлтой жидкостью. Банку он нёс не пряча, а гордо приподняв, как кружку с пивом, выстоянную в очереди. Перед самым Павлом Николаевичем, чуть не протягивая ему эту банку, мужик остановился, хотел спросить, но посмотрел на котиковую шапку и отвернулся, ища дальше, к больному на костылях:
— Милай! Куда это несть, а?
Безногий показал ему на дверь лаборатории.
Павла Николаевича просто тошнило.
Раскрылась опять наружная дверь — и в одном белом халате вошла сестра, не миловидная, слишком долголицая. Она сразу заметила Павла Николаевича и догадалась, и подошла к нему.
— Простите, — сказала она через запышку, румяная до цвета накрашенных губ, так спешила. — Простите пожалуйста! Вы давно меня ждёте? Там лекарства привезли, я принимаю.
Павел Николаевич хотел ответить едко, но сдержался. Уж он рад был, что ожидание кончилось. Подошёл, неся чемодан и сумку с продуктами, Юра — в одном костюме, без шапки, как правил машиной — очень спокойный, с покачивающимся высоким светлым чубом.
— Пойдёмте! — вела старшая сестра к своей кладовке под лестницей. — Я знаю, Низамутдин Бахрамович мне говорил, вы будете в своём белье и привезли свою пижаму, только ещё не ношенную, правда?
— Это обязательно, иначе ведь нужна дезинфекция, вы понимаете? Вот здесь вы переоденетесь.
Она отворила фанерную дверь и зажгла свет. В каморке со скошенным потолком не было окна, а висело много графиков цветными карандашами.
Юра молча занёс туда чемодан, вышел, а Павел Николаевич вошёл переодеваться. Старшая сестра рванулась куда-то ещё за это время сходить, но тут подошла Капитолина Матвеевна:
— Девушка, вы что, так торопитесь?
— Странное какое имя. Вы не русская?
— Вы нас ждать заставили.
— Простите пожалуйста. Я сейчас там принимаю…
— Так вот слушайте, Мита, я хочу, чтоб вы знали. Мой муж… заслуженный человек, очень ценный работник. Его зовут Павел Николаевич.
— Павел Николаевич, хорошо, я запомню.
— Понимаете, он и вообще привык к уходу, а сейчас у него такая серьёзная болезнь. Нельзя ли около него устроить дежурство постоянной сестры?
Озабоченное неспокойное лицо Миты ещё озаботилось. Она покачала головой:
— У нас кроме операционных на шестьдесят человек три дежурных сестры днём. А ночью две.
— Ну вот, видите! Тут умирать будешь, кричать — не подойдут.
— Почему вы так думаете? Ко всем подходят.
Ко „всем“. Если она говорила „ко всем“, то что ей объяснять?
— К тому ж ваши сёстры меняются?
— Да, по двенадцать часов.
— Ужасно это обезличенное лечение. Я бы сама с дочерью сидела посменно! Я бы постоянную сиделку за свой счёт пригласила, мне говорят — и это нельзя…?
— Я думаю, это невозможно. Так никто ещё не делал. Да там в палате и стула негде поставить.
— Боже мой, воображаю, что это за палата! Ещё надо посмотреть эту палату! Сколько ж там коек?
Читайте также: