Медсестра умерла от рака

От вскрытия семья отказалась, лишившись возможности уточнить диагноз. На этом с медицинской точки зрения была бы поставлена точка — если бы не скандал, который подняла дочь умершей Екатерина, доставившая врачам едва ли не больше хлопот, чем быстро угасавшая в отделении пациентка.

За сутки до смерти, в праздничный день 8 марта, она пришла к матери в последний раз. Накануне женщине стало плохо, поднялось давление, началась одышка. Дочь нашла ее в неприбранной постели с кислородной трубкой. Она уже с трудом могла сидеть и испытывала постоянные боли. Персонала поблизости не было.

Напоследок между ними состоялся такой диалог:

Чтобы понять, от чего лечить, пришлось прибегнуть к диагностической операции — удалению ребра. Но история началась еще раньше. В онкодиспансер Татьяна попала уже 6 февраля, после череды неверных диагнозов в Нововаршавской ЦРБ и платном омском медцентре.

О раке впервые заговорили только в конце января, когда женщина, находясь в Омске, попала на скорой помощи в больницу им. Кабанова. Там ей диагностировали онкологию 2-й стадии и направили в диспансер. Это прозвучало как гром среди ясного неба — тогда никто не мог даже представить исход.

Из консультаций с другими специалистами она узнала, что, когда пневмония долго не лечится, это сигнал заподозрить онкологическое заболевание. Однако местные медики, сами путаясь в диагнозах, не решились беспокоить довольно нестандартным случаем городских коллег.

Удаленное ребро

До 1 марта женщина просто лежала в отделении, получая лишь обезболивающее, утверждает дочь. Состояние ухудшалось, она почти ничего не ела. Внезапно операция все же произошла: к пациентке просто вошла медсестра и пригласила в операционную. Заранее в известность ее никто не поставил.

По мнению дочери, прошла она не совсем удачно. Татьяне удаляли ребро, чтобы направить его на исследования и подтвердить онкологию. Но делали это почти наживую — опасались, что она не выдержит анестезии.

Следующие семь дней Татьяна таяла на глазах. Она перестала ходить, мало говорила, дышала с помощью кислородной трубки. Ребру предстояло отправиться на анализы, до подтверждения диагноза о химиотерапии речи быть не могло. Но реальность терминальной стадии рака встала со всей очевидностью.

Гистология пришла всего за три дня до смерти. Худшие опасения подтвердились, но какой орган поражен, так и не выяснилось. На 11 марта назначили консилиум, чтобы выбрать метод химиотерапии.

До 11 марта Татьяна не дожила.

Девушка считает, что матери просто своевременно не оказали помощь. Также она предполагает, что летальный исход мог ускорить болевой шок при операции наживую. Она заподозрила неладное и в документах: после смерти в медицинской карте были указаны метастазы по всему телу, но за несколько дней до смерти врачи говорили, что их не видели, — поэтому и была отложена химиотерапия.

На горячей линии регионального Минздрава дочери предложили встретиться с главврачом — и попросили не обращаться в прессу. Такую же просьбу сделал заместитель главврача, лично приглашавший девушку на встречу. Девушка решила, что с руководством онкоцентра ей говорить больше не о чем. Вместо этого она готовит документы в суд.

Позиция Минздрава

Город55 попросил пресс-службу регионального Министерства здравоохранения прокомментировать рассказ Екатерины. В ведомстве не дали никаких подробностей, сославшись на врачебную тайну и невозможность разглашения диагноза. Однако отметили, что лечение пациентка получала, а летальный исход связан с поздним обращением в онкоцентр. О каком лечении идет речь, если химиотерапия не началась, и почему женщину, которая не покидала больниц со времени появления первых симптомов, не направили туда раньше, в пресс-службе не уточнили. Редакция направила официальный запрос в Минздрав.

По словам дочери умершей, семья также обращалась в прокуратуру, откуда материалы передали в Следственный комитет по Омской области, который уже ведет проверку. В СУ СКР попросили направить запрос.

Город55 будет следить за развитием событий.

Обновлено: Минздрав ответил, что ведомство начало внутренние проверки в Нововаршавской ЦРБ и онкологическом диспансере. Ответ обещали предоставить в конце месяца.

Губернатор Ульяновской области Сергей Морозов подписал указ о выплатах и льготах для волонтеров, борющихся с коронавирусом, и присвоил этим мерам имя умершей 19-летней студентки Светланы Анурьевой.

Героическую девушку хотят посмертно представить к государственной награде.

Несколько фотографий и душевные воспоминания — это все, что осталось у Кристины от Светланы. 31 мая 19-летняя Света Анурьева, красавица, отличница, активистка и волонтер, умерла.

Удивительным упорством юной девушки жители поселка Карсун будут восхищаться еще долго. Светлана старалась везде успеть, сделать многое, помочь всем. Возможно, знала, что рано уйдет, и хотела насладиться своей такой недолгой жизнью.

Светлана начала чувствовать боли внизу живота с начала 2020 года. Сначала не придавала значения, а потом врачи направили девушку в Ульяновскую областную больницу. Свету прооперировали в феврале, но почему-то не выявили рак. Мама Светланы Наталья Анурьева не находит себе места: возможно, определи гистология тогда злокачественную опухоль, жизнь дочери можно было продлить.

Едва отойдя от хирургического вмешательства, Светлана вернулась к учебе и общественной деятельности. Студентка была обладательницей губернаторской стипендии за особые успехи, участвовала в самодеятельности, пела, радовалась жизни и помогала всем, кому могла.

Кристина говорит, что Наталья, мама Светланы, старается держаться: у нее еще трое детей. Хлопот в больших семьях хватает, но перенести такое горе женщине очень тяжело. Сама Наталья признавалась журналистам, что весь апрель дочь дома практически не видела: она старалась не только продукты разнести, но и поставить старикам капельницы, уколы. Когда заболела сама Наталья, дочь лечила и ее, переживала, говорила добрые слова, плакала, сочувствовала маме. А ушла раньше нее и всех своих родственников.

22 мая Светлану вновь увезли в больницу, а 28 мая ее забрали домой уже лежачую. Она никогда не показывала, насколько плохо себя чувствует. Даже когда при повторной операции в мае выявили четвертую стадию онкологии, Света боролась. Планировала жить дальше и не давала себе пощады.

56-летняя операционная сестра Валентина Шужина проработала в НИИ скорой помощи имени Джанелидзе 30 лет. Проблем со здоровьем у нее раньше не было. Каждый год медик проходила специальное обследование, потому что работала с рентгеном. Последний раз, по словам родственников, анализы она сдавала ровно год назад. У Валентины среди прочего брали и онкомаркеры - они не выявили никаких нарастающих опухолей. Но недавно здоровье женщины резко подкосило. У Валентины почти одновременно выявили рак с метастазами и коронавирус.

Операционная сестра сдавала анализы год назад и все было чисто

После биопсии у Валентины поднялась температура. Ее оставили в больнице. По словам дочери, прописала антибиотики, которые операционная сестра пила полторы недели. Но они не помогали.

- Нам пришли результаты биопсии, оказалось, что рак поддается химиотерапии, - вздыхает Анна. – 14 апреля маму должны были положить на химию, но для этого нужно было сдать анализ на коронавирус. И 11 апреля ей пришел положительный результат на Covid-19. Ее сразу же перевели в Госпиталь ветеранов войн. Оказалось, что у нее левосторонняя пневмония. Первое время она была в реанимации с кислородной маской, но позже врачи решили, что мама сама может дышать. Хотя она уже еле двигалась и у нее была одышка. Но ее все равно перевели в обычное отделение.

В тот момент Валентина уже не могла разговаривать. Говорила, что ей плохо и не хватает воздуха. Прыгала температура и были жуткие боли в спине. Поэтому 17 апреля Валентину вновь перевели в реанимацию. А на следующий день врачи сообщили дочери, что матери не смогли помочь. Она скончалась.

Аллея памяти погибшим медикам в Санкт-Петербурге Фото: Артем КИЛЬКИН

- Врачи сказали, что у нее была уже двухсторонняя пневмония, легочная недостаточность и все это на фоне онкозаболевания, - разводит руками Анна. - В справке причиной смерти указаны метостазы. Но коронавирус не значится. Чтобы вы понимали, для нас всех рак такой стадии был удивлением. Ведь она сдавала онкомаркеры, в том числе на рак поджелудочной железы. И у нее не было ничего. Поэтому это был шок. Я готовилась бороться с раком. Ведь люди с таким еще живут.

Анна до сих пор не может похоронить свою мать. После смерти патологоанатомы провели вскрытие. И, по словам дочки, вновь подтвердили коронавирус. Поэтому к телу Валентины родственников пока не пускают.

- Я не знаю, в связи с большой загруженностью крематория или из-за чего, но кремация назначена аж на 2 мая, - недоумевает Анна. - Саму урну с прахом забрать можно будет только на третий день. Я не хочу никого винить, но я думаю, что мама заразилась либо по дороге на работу, либо непосредственно на работе. Однако нам утверждают, что мать убил рак. Будто она была уже на смертельном одре. Это не так. Что же касается компенсации, то мне сказали, что ее могут получить только те родственники тех медиков, кто работал с пациентами, заболевшими коронавирусом. Все остальные медработники, если заразились, то это они уже по своей какой-то причине.

МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА

"Коронавирус ее просто добил"

ОФИЦИАЛЬНО

Комитет по здравоохранению Санкт-Петербурга:

- Взаимосвязь между смертью и работой будет установлена комиссией медучреждения, в котором трудился медик, - уточняют в комздраве Санкт-Петербурга. - Выплаты в связи утратой будут производить по решению комиссии.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Участковый врач прописал Марии Тышко антибиотики, которыми она лечилась до того, как не стала задыхаться (подробности)

Валентина Наумова ходила по домам к тем, кто находился на вынужденной самоизоляции, чтобы взять у них мазки на коронавирус

10.07.2020 в 17:34, просмотров: 58519

5 июля стало известно, что Валентина умерла в госпитале ветеранов войн в Ярославле, который был перепрофилирован для борьбы с COVID-19. Жители Переславля не верят сообщениям Департамента здравоохранения и фармации Ярославской области о том, что смерть женщины произошла не от коронавируса. Они считают, что Валентина Наумова пожертвовавшая жизнью ради спасения других и требуют увековечить память медсестры.

ххх

В небольшом городке Переславль-Залесский Валентину Наумову хорошо знают. Более двадцати лет она проработала в поликлинике Переславской ЦРБ, причем, на самом опасном участке, в инфекционном кабинете. В пандемию на нее легла самая большая нагрузка. Она ходила по домам к тем, кто находился на вынужденной самоизоляции, чтобы взять у них мазки на коронавирус. Среди них были и те, кто недавно вернулся из–за границы.

— Валентина Наумова брала мазки на COVID-19, обслуживала практически весь город, — говорит депутат Сергей Хабибулин. — Можно предположить, что среди тестов были и те, что показали положительный результат. У нас в городе было выявлено порядка 237 случаев заражения коронавирусом.

— Главврач центральной районной больницы в интервью местному изданию рассказал, что Валентине сделали КТ. Картина оказалась нетипичной для коронавируса, как и ряд показателей крови.

— Почему тогда ее не отвезли в Углич, куда должны транспортировать больных с острыми сосудистыми заболеваниями? Почему ее не отправили в областную больницу? И почему, как нам удалось выяснить, ее хоронили в закрытом гробу и не разрешили коллегам с ней проститься? Но при этом говорят, что она умерла не от коронавируса. Диагноз уточнять отказываются, ссылаясь на медицинскую тайну. Однако нельзя исключить, что именно коронавирусная инфекция могла усилить сопутствующие заболевания медсестры.

— У Валентины Наумовой есть дети?

— У нее — двое детей, один из которых несовершеннолетний. Выплаты семьям умерших от коронавируса медиков достаточно крупные, около 2 миллионов. Мы хотим, чтобы было проведено тщательное расследование, и были установлены истинные причины смерти медсестры. Родные Валентины Наумовой не должны остаться без дополнительных компенсационных выплат. Поэтому мы и решили предать это дело огласке. Поэтому и написали соответствующие запросы в прокуратуру и создали петицию. Пусть проверят работу Центральной районной больницы. Обычная медицинская маска, шапочка на голове и одноразовый халатик, в которых работала медсестра, — извините, разве это серьезная степень защиты от опасной инфекции?

Все, кто знал Валентину, отзываются о ней, как об очень ответственном, добросовестном и совестливом человеке. Ее смерть стала шоком для всех ее коллег и знакомых.

— Я знал Валю с детства, она была родом из села Купанское, как и моя мама, — рассказывает друг семьи Андрей. - У моей мамы рано умерли родители, и ее удочерила семья Антоновых, которая имела родственные связи с Валиной семьей — с Кутайцевыми. Мама с детства дружила с Валей. Потом мама переехала в Переславль, работала в Центральной районной больнице. Валя к тому времени окончила 9 классов в Купанском и стояла на перепутье, думала что ей дальше делать? И мама забрала ее в Переславль. Валя поступила в училище №6. Год жила вместе с нами, пока ей не дали место в общежитии.

— Кем Валентина потом работала?

— Сначала устроилась в поликлинику санитаркой, прошла сестринские курсы. И потом всю жизнь проработала в инфекционном кабинете №10. Валя часто была у нас в гостях, они продолжали дружить с мамой. Когда мамы не стало, мы перестали плотно общаться. Но когда пересекались где-то на улице или в больнице, всегда радовались встрече. В больнице она проводила нас без очереди, во всем старалась помочь. Валя была очень добрым, отзывчивым человеком, даже, порой, безотказным. Поэтому, наверное, и работала до последнего.

— Когда вы виделись с ней в последний раз?

— Примерно год назад. Она говорила, что собирается переводиться на работу в Сергиев Посад, что в 72 километрах от нас. У нас из Переславля-Залесского многие медики там работают, потому что там адекватная заработная плата и условия работы. Почему у нее не вышло перевестись – я не знаю.

— Депутаты написали запрос в прокуратуру, потому что считают, что Валентина Наумова не была в достаточной мере обеспечена средствами защиты. Из-за этого, по их мнению, она могла заразиться и умереть.

— Валентина ходила по домам, брала мазки у людей, которые находились на самоизоляции. Не исключено, что кто-то из них был носителем коронавируса. Я прочитал интервью главного врача Переславской центральной районной больницы. Он считает, что Валентина брала мазки у клинически здоровых людей. И ссылается при этом на рекомендации Роспотребнадзора, которые были установлены в письме от 11 апреля 2020 года №02/6673-2020-32. Медсестре был положен третий тип одежды, который включает в себя халат, маску и шапочку. Все, мол, было сделано по правилам. По его мнению, с зараженными она не пересекалась. Конечно, хотелось бы, чтобы ответственные работники определили, что стало причиной смерти Валентины.

Беспокойство депутатов и возмущение жителей Переславля-Залесского понятны. Валентина Наумова в последние месяцы много работала. Могли сказаться, как физические, так и вирусные нагрузки. Могли проявиться как хронические заболевания, так и генетические особенности. В любом случае, надо дождаться, когда будут готовы результаты всех проведенных исследований. Пока же официальная версия смерти Валентины Наумовой — острое сосудистое заболевание. Можно предположить, что имеется ввиду инфаркт или инсульт.

Заголовок в газете: Спасибо — врачам, смерть — медсестре
Опубликован в газете "Московский комсомолец" №28309 от 13 июля 2020 Тэги: Смерть, Коронавирус, Здравоохранение Организации: Роспотребнадзор Места: Ярославль

• Культура
• История
• Религия
• Спорт
• Россия глазами иностранцев

• Фото
• Инфографика
• ИноВидео
• ИноАудио

После диагноза агрессивной формы рака груди мне предложили такое токсичное лечение, что, выжив, я могла потерять зрение, речь и память.

Когда медработник выходит из кабинета, я поворачиваю голову к экрану, пытаясь понять, есть ли там новообразования, сплетения нервов, маленькие подсвеченные знаки, которыми может быть написана моя болезнь, а значит, и мое будущее. На этом экране я впервые в жизни увидела опухоль, похожую на темный кружок, из которого торчало длинное корявое щупальце.

Я сфотографировала ее на айфон, лежа на кушетке. Эта опухоль была моей.

Когда тебя объявляют совершенно больной, а ты чувствуешь себя совершенно здоровой, ты сталкиваешься с этой грубой формулировкой, не проведя и часа в состоянии легкой неопределенности и предварительного нарастающего беспокойства. Теперь же у тебя появляется не решение проблемы, а новое имя для твоей собственной жизни, разделившейся надвое.

Болезнь, не удосужившаяся явить себя чувствам, просвечивает в своем экранном воплощении, где свет — это звук и информация, которую шифруют, расшифровывают, пересылают, анализируют, оценивают, изучают и продают. Там, в компьютерных серверах, нам становится хуже или лучше. Раньше заболевало наше тело. Теперь болезнь — это лучи света на экране.

Добро пожаловать в мир аппаратов с названиями-аббревиатурами: МРТ, КТ, ПЭТ. Надеть наушники, надеть рубашку, снять рубашку, поднять руки, опустить руки, вдох, выдох, забор крови, инъекция контрастного вещества, ввести зонд, включить зонд, двигаться или чувствовать, как тебя двигают — радиология превращает человека из плоти и крови в пациента из света и теней.

Тихие медсестры, громкий лязг, нагретые одеяла, киношное пиканье приборов.

Хирург-маммолог сказала мне, что главный фактор риска для развития рака груди — это наличие груди как таковой. Она отказывалась выдавать мне первичные результаты биопсии, если я буду одна. У моей подруги Кары была работа с почасовой оплатой, и она не могла отлучиться, не потеряв деньги, которые были ей очень нужны, так что она заскочила в кабинет врача в пригороде во время обеденного перерыва, чтобы я могла узнать свой диагноз. В США, если даже вы приходитесь кому-либо страшно больному сыном-дочерью, родителем или супругом, по закону вам никто не обязан давать отгул для ухода или помощи этому человеку.

Если вас любит кто-то вне круга вашей семьи, закон и это не берет в расчет. Закон не отпустит этого человека к вам и не сделает исключения, будь вы окружены хоть всей любовью мира, особенно если она не подтверждена документами. Если вы нуждаетесь в чьей-то заботе, ее придется получать украдкой, урывками. Вот и Кара пришла ненадолго. Пока мы с Карой сидели в бежевой приемной со стеклянным потолком, она дала мне свой складной нож, чтобы я могла сжать его в руках под столом. Без особых театральных приготовлений хирург поведала то, что мы уже и так знали: у меня была по меньшей мере одна раковая опухоль, размером 3,8 сантиметра, в левой груди. Я вернула Каре мокрый от пота нож. Она в тот же день вернулась на работу.

Отказаться от химиотерапии — это значит умереть, высказал свое мнение доктор Пупсик. А согласиться на нее, подумала я, будет все равно что чувствовать себя умирающей, но, возможно, выжить; или умереть от побочных эффектов, а не от самой болезни; или, наконец жить, почти выздоровев, но не совсем.

Диагноз снизил мою способность отличать хорошие советы от пустой демагогии. Все, что мне советовали делать в связи с раком, на первый взгляд было похоже на признак того, что мир и сам болен. Я читаю на форуме, что, если отрезать волосы покороче, мне будет легче смириться с их окончательной потерей. Я стараюсь убедить себя в этом. Обычно я сама стригусь, но на этот раз записываюсь в салон и молча сижу в парикмахерском кресле, пока блондин-незнакомец отрезает мои длинные темные волосы выше плеч.

Пока мои волосы опадают кучкой, которую потом подметет низкооплачиваемый помощник парикмахера с щеткой в руках, я осознаю, что по крайней мере несколько лет я была, сама того не понимая, почти красива, а теперь, наверное, больше не буду. Я еще думаю о том, как когда-то любила повторять, что самое лучшее в жизни — это когда растут волосы, потому что это простое свидетельство того, что нет ничего неизменного, а значит, мир всегда может измениться. Теперь у меня не просто выпадут волосы, погибнут даже фолликулы, из которых они растут. Как это ни горько, то, что когда-то росло, прекратит расти, даже пока я сама буду продолжать жить. И это еще не все. Очень многое из того, что я знала о мире и считала очевидным, теперь потребует новых доказательств.

Пост набирает много лайков. Потом я выполняю другие предписания, которые нашла в интернете: рассказываю о диагнозе маме, рассказываю о нем же дочке, делаю генеральную уборку на кухне, договариваюсь с работодателем, нахожу человека, который присмотрит за котом. Потом иду на барахолку за вещами, которые удобно будит носить, когда мне поставят порт для химиотерапии. Я жалуюсь по телефону друзьям, что обо мне некому позаботиться.

Безо всяких церемоний принимается решение, что доктора отсекут мои груди и утилизируют их с помощью инсинератора, так что я заранее стараюсь представить себе, что их у меня никогда и не было.

В комнате ожидания больницы работе по уходу за больными сопутствует обработка данных. Жены заполняют бланки мужей. Матери заполняют бланки детей. Больные женщины заполняют свои собственные. Я больна, и я женщина. Я вписываю свое имя. На каждом приеме мне выдают распечатку из общей базы данных, которую велят исправить или подтвердить. Базы данных пустовали бы без нас. Сделать из человека абстрактного пациента — женская работа. Нам только кажется поначалу, что это работа машин.

Медсестры встречают меня в кабинете после того, как я переоделась в специальную рубашку. Они входят в систему. Иногда у меня берут кровь, а также в виде особой милости разрешают взглянуть на распечатку ее состава. Каждую неделю в крови находятся более или менее те же самые клетки или вещества, что и на прошлой неделе. Количество этих веществ то увеличивается, то уменьшается, определяя продолжительность и меру будущего лечения. Медсестры задают вопросы о моем телесном опыте. Они вводят ощущения, которые я описываю, в компьютер, щелкая мышкой на симптомы, которым уже давно присвоены категория, название и страховой код.

Если женщины превращают тела в данные, то врачи их интерпретируют. То есть сначала одни люди сделали из меня экстракт и приклеили на него ярлыки. А потом другим людям — докторам — осталось только меня прочесть. Вернее, прочесть то, чем стало мое тело: пациентом, сотканным из информации, обработанной женским трудом.

Не существует специального способа, позволяющего узнать, как это меня изменит: повреждения мозга в результате химиотерапии носят накопительный и непредсказуемый характер. Хотя этот препарат применяется более полувека потому, что не проникает через гематоэнцефалический барьер, врачи иногда не верят пациентам, которые заявляют о его воздействии на их умственные способности. А когда врачи все-таки слышат об этом, они преуменьшают это воздействие, как и многие другие недомогания, связанные с онкологией.

Пациенты жалуются, что утрачивают способность читать, вспоминать слова, бегло говорить, принимать решения и запоминать. Некоторые теряют не только кратковременную, но и глубинную память: по сути, они теряют воспоминания о всей своей жизни.

Химиотерапия, как и большинство медицинских процедур, вызывает скуку. Как и в случае со смертью, приходится очень долго ждать, пока тебя вызовут. Ты ждешь, пока назовут твое имя, а в это время в воздухе висит атмосфера паники и боли. Все вокруг ждут, что их тоже вызовут. В каком-то смысле это напоминает войну.

Медсестра в защитном костюме вводит большую иглу в мой пластиковый подкожный порт. Сначала из меня что-то извлекают какие-то штуки, потом в меня впрыскивают и забирают что-то шприцем, потом что-то в меня капает. И каждый раз, когда в меня что-то будет капать, мне нужно называть свое имя и дату рождения.

Я стараюсь быть самым нарядным человеком в процедурной, облачаясь в роскошь с барахолки, заколотую большой золотой брошью в форме подковы. Медсестры всегда меня хвалят за то, как я одеваюсь. Мне это необходимо. Потом они вливают в меня, среди прочего, препарат платины, и я становлюсь человеком в роскошном наряде с барахолки, по венам которого течет платина.

Кто-то однажды сказал, что решиться на химотерапию — все равно что решиться прыгнуть с крыши, когда кто-то поднес к твоему виску пистолет. Ты прыгаешь, потому что боишься смерти, во всяком случае, такой болезненной и неприглядной, как смерть от рака, или прыгаешь из-за того, что очень хочешь жить, пусть эта жизнь до самого конца будет приносить тебе боль.

Моя проблема в том, что жить я хотела на миллионы долларов, но ни тогда, ни сейчас не могла себе ответить, чем я заслужила такую расточительность своего существования, почему я позволила рынку извлечь выгоду изо всех моих прибыльных несчастий. Сколько книг я должна написать, чтобы заплатить миру за то, что продолжаю существовать?

Когда тебя настигает рак, ты забываешь, сколько жизни отдаешь выживанию и какую часть себя отдаешь болезни, потому что трудно заботиться о болезни и одновременно заботиться о себе. Забота о болезни может стать смыслом жизни, браком, устроенным судьбой, и позже, когда болезнь перестанет быть острой, лишающей жизни саму жизнь, от ее лечения останутся хронические тяжелые заболевания.

Мое тело чувствует себя умирающим — это побочный эффект от того, что должно помочь ему выжить — и молит о разрушении как единственном способе себя сохранить: не двигаться, не есть, не работать, не спать, отвергать любое прикосновение. Каждый мой нерв — словно нищий, просящий милостыню в виде кончины. Любая мудрость моего тела проявляется в виде невыносимо театральной просьбы идиота. Мне пришлось, впрочем, поверить, что всем своим желанием умереть тело хотело вовсе не показать мне, что ненавидит жизнь, а лишь что оно больше не может все это переносить.

Несмотря на то, что во время химиотерапии я обкладывала руки и стопы льдом, чтобы этого не случилось, мои ногти все-таки начали отделяться от своего ложа. Слезающие с пальцев ногти болят, как и положено слезающим ногтям. Я прибинтовываю свои накрашенные переливающимся лаком ногти обратно. Я потеряла друзей, любовников, память, ресницы и деньги в борьбе с этой болезнью, так что я упрямо сопротивляюсь потере чего-то еще, к чему я привязана. Мои ногти отваливаются, несмотря на мое сопротивление их утрате.

Одна знакомая сказала мне, что после рака, который она перенесла 30 лет назад, она так и не вернулась к себе прежней. Теперь ей за 70, и она говорит, что ходит на работу, а потом каждый день возвращается домой, и часами находится в своем диссоциированном забытьи, а поскольку ей приходится работать, чтобы свести концы с концами, она опять идет туда утром и делает вид, что она снова существует. Некоторые из нас, переживших худшее, выживают, чтобы оказаться в пустом небытии.

Утраченные части нашей души заменить не выйдет, как и утраченные части наших тел, и жизнь все больше отделяется от жизни, только и всего. Вот они мы, почти что мертвые, но вынужденные ходить на работу.

В мире капиталистической медицины, где все тела вращаются вокруг прибыли, даже двойная мастэктомия — процедура амбулаторная. После операции меня жестко и очень быстро выселили из палаты для выздоравливающих. Сестра разбудила меня после анестезии и попыталась внести неверные ответы в опросник для выписки, а мне не удалось доказать ей, что я еще не поправилась. Я говорила ей, что мне не дали обезболивающее, что на самом деле я еще не сходила в туалет, мне ничего еще не объяснили, что я не могу не то, что уйти, я не могу даже встать. Но меня заставили уйти, и я ушла.

В день, когда тебе сделали двойную мастэктомию, ты, конечно, не сможешь сама уехать домой на машине — ты будешь загибаться от боли, не сможешь работать руками, из туловища будут свисать четыре дренажных пакетика, после анестезии ты будешь сама не своя и едва сможешь идти. Дома ты, по идее, тоже не должна оставаться одна. Но как только тебя силком выпишут из хирургического отделения, никто и не подумает поинтересоваться, кто будет о тебе заботиться и будет ли вообще. Никому не интересно, на какие жертвы придется пойти этим сиделкам и нужна ли им самим какая-то помощь. Неудивительно, что одинокие женщины, больные раком груди — даже с учетом расы, возраста и уровня дохода — умирают от него вдвое чаще, чем замужние. Процент смертности выше среди бедных и одиноких.

Всем кажется естественным, что раз тебе не удалось завести принятые в этом мире романтические отношения, или ты не успела прожить достаточно долго, чтобы обзавестись преданными взрослыми детьми, или, наоборот, вышла из возраста, когда за тобой еще ухаживают родители, то ты со своей агрессивной формой рака в агрессивной рыночной среде редко считаешься достаточно ценной, чтобы жить.

От этих новостей я, словно младенец, рождаюсь заново, попадая в тело, сотканное из огромного долга любви и ярости, и, если я возьму реванш над тем, что со мной случилось, и проживу еще 41 год, мне этого все равно будет мало.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.