Как уйти из этой жизни больному раком

Ваш браузер устарел. Пожалуйстаобновите

  • Главная
  • лечение зависимостей
    • Отделение реабилитации
    • Отделение детоксикации
    • Вывод из запоя
      • Вывод из запоя на дому
      • Вывод из запоя в клинике
    • Лечение алкоголизма
    • Кодирование от алкоголизма
      • Кодирование вливанием
      • Кодирование вшиванием
      • Двойное кодирование
      • Кодирование гипнозом
    • Лечение наркомании
    • Лечение табакокурения
    • Лечение игромании
    • Бесплатные лекции по субботам
  • консультация психиатра
    • Консультация психиатра
    • Online-консультация психиатра
    • Отделение психического здоровья
    • Лечение шизофрении
    • Лечение анорексии
    • Лечение булимии
    • Параноидное расстройство личности
    • Биполярное аффективное расстройство
    • Диагностика суицидного поведения
    • Расстройство полового развития
    • Лечение дереализации
    • Обсессивно-компульсивные расстройства
    • Острые психотические расстройства
    • Бесплатные лекции по субботам
  • консультация психотерапевта
    • Консультация психотерапевта
    • Online-консультация психотерапевта
    • Отделение психического здоровья
    • Групповое консультирование
    • Лечение панических атак
    • Лечение депрессии
    • Лечение неврозов
    • Лечение фобий и страхов
    • Лечение бессонницы
    • Лечение нервных тиков
    • Лечение ипохондрии
    • Посттравматическое стрессовое расстройство
    • Лечение ВСД
    • Психосоматика
    • Бесплатные лекции по субботам
  • консультация психолога
    • Консультация психолога
    • Online-консультация психолога
    • Психодиагностика
    • Групповое консультирование
    • Консультация детского психолога
    • Диагностика детей к школе
    • Индивидуальная консультация с психологом
    • Семейная консультация с психологом
    • Бесплатные лекции по субботам
  • медосмотры
    • Предрейсовый медосмотр водителей
    • Послерейсовый медосмотр водителей
    • Периодический медицинский осмотр
  • Доп. услуги
    • ТЭС-терапия
    • Озонотерапия
    • Плазмаферез

    Возникла проблема? Напишите нам!

    Сообщить о проблеме

    • Лечение алкоголизма
    • Лечение наркомании
    • Кодирование
    • Прием психиатра
    • Консультация психотерапевта
    • Прием психолога
    • Клиника Инсайт сегодня
    • Политика конфединциальности
    • Контакты
    • Блог о здоровье
    • Карта сайта

    Из-за рака тебя бросают родные и друзья. Как найти силы жить?

    Фото: Plainpicture RM / aurelia frey / Diomedia

    Карточный домик

    — Это был шок: я ведь думала, что у меня какая-то незначительная фигня, отрежут — и дальше пойду прыгать по своим делам, — рассказывает Марина. — Позвонила маме. Она тут же начала звонить моей младшей сестре и рыдать, что я вот-вот умру и кому нужен мой ребенок!

    На время болезни Марины ее девятилетний сын Иван переехал к бабушке с дедушкой. Когда бабушка с теткой эмоционально обсуждали, кому теперь достанется квартира и машина дочери и кто будет воспитывать ее сына, Иван был в соседней комнате и все слышал. Он пошел на кухню. Нашел аптечку с лекарствами и. Скорая успела вовремя.

    — Представляете мое состояние, — пытается передать ощущения Марина. — Я лежу в реанимации с отрезанной грудью, сына в это время спасают в реанимации другой больницы. Когда озвучивают онкологический диагноз — твой привычный мир рушится. А тут вдобавок я узнала про сына. Только вчера я держала его за руку, а сегодня он едва не умер. Было ощущение, что все, что до этого я делала и создавала, рухнуло как карточный домик.

    За те недели, что Марина провела в больнице, младшая сестра так к ней и не пришла. А мама навестила всего один раз. Да и то — подписать документы о согласии на перевод сына в психдиспансер — стандартная процедура после попытки суицида. Во время визита мать долго уговаривала дочь вызвать нотариуса, чтобы написать завещание, а заодно назначить опекуна Ивану. С мужем Марина была в разводе, и родственники боялись, что после ее смерти экс-супруг отсудит имущество.

    — Меня даже не спрашивали, хочу ли я жить, какие перспективы в лечении. Вся семья меня дружно закапывала, — вспоминает Марина. — Хорошо, что место на кладбище не купили. Единственное желание у меня тогда было — заснуть и не проснуться.

    За две больничных недели она похудела на 16 килограммов. Спала по три часа в сутки. Снотворное никакое не помогало.

    — Меня тогда только психотерапевты спасли, — утверждает Марина. — Врач приходила ко мне утром, в обед, вечером. А я по любому поводу реву без остановки. И не просто реву — слезы были такие, что не могла дышать от плача. Меня учили простейшим техникам — как пережить все эти эмоции, как восстанавливаться, как использовать аутогенную тренировку и дыхательную гимнастику, чтобы не было приступов удушья. Я выжила только потому, что почувствовала: есть люди, которым на меня не наплевать.


    Фото: Астапкович Владимир / ТАСС

    Все равно обречен

    В докладе доктора медицинских наук, старшего сотрудника федерального института психиатрии имени В.П. Сербского Евгении Панченко сказано, что в России среди онкологических больных суициды составляют около пяти процентов. В мыслях о самоубийстве врачу-психотерапевту признаются 80 процентов больных раком.

    Впрочем, с той поры мало что изменилось. Суициды в онкологии — по-прежнему табуированная тема. В 2015 году в прессу попали сведения о том, что в Москве в январе-феврале добровольно ушли из жизни сразу 11 раковых больных. Цифра всех шокировала. Роспотребнадзор выпустил памятку о том, как в прессе следует правильно освещать тему самоубийств. Об онкологических суицидах снова перестали говорить.

    Правда, в том же 2015 году Минздрав в лице главного российского психиатра Зураба Кекелидзе пообещал проработать концепцию постоянной психиатрической помощи онкобольным. Предполагалось, что каждый онкопациент будет направляться на беседу с психотерапевтом и психологом, которые смогут оценить его состояние и тем самым предотвратить непоправимое.

    Добби — свободен!

    Недавно к врачу-психотерапевту в Бахрушинскую больницу обратилась очередная пациентка. Есть такой штамп — успешная молодая женщина. Ольга Миронова (по просьбе героини имя изменено) полностью подходит под это определение. Слегка за тридцать. Очень элегантная и ухоженная. Точеная фигура. Улыбчивая. Встретишь на улице — никогда не подумаешь, что она уже восемь лет сражается с раком груди. Диагноз поставили, когда сыну Ольги только исполнился год. Она тогда работала экономистом. Из-за болезни о карьере пришлось забыть. Семью обеспечивает муж — топ-менеджер крупной компании.


    Фото: Eric Gaillard / Reuters

    Когда Ольга выписалась из больницы она не то, чтобы забыла те слова. Просто радовалась, что осталась в мире живых, что снова каждое утро может обнимать сына. Поэтому старалась о плохом не вспоминать. Но не получалось. Муж сначала злился, что она все улыбается и улыбается. А по вечерам полюбил обстоятельно рассказывать ей о своем знакомстве с прекрасной утонченной дамой. Дама очень сочувствует самоотверженному подвигу, который он совершает, живя с онкобольной женой.

    — Эти пытки продолжались почти два года, — продолжает Ольга. — Было невыносимо, потому что непонятно, в каком настроении он вечером будет. Он был то внимательный и заботливый, то — злой. Когда я смотрела на часы и видела, что он вот-вот появится, у меня начиналась паническая атака. Не могла дышать, как будто кто-то тисками сдавливал шею. Я ему даже сказала: у меня ощущение, что ты методично меня доводишь до самоубийства. И выхода я не видела. Разводиться? А жить на что? Да и сын тянулся к отцу.

    Осложнялось все тем, что для родственников и друзей семья Ольги была идеальной и любящей. Знакомые вслух восхищались тем, как их сплотила беда.

    — В психотерапию я не верила, но стала ходить на групповые сеансы, — рассказывает Миронова. — Там собираются люди с совершенно разными проблемами. Их объединяет одно — онкологический диагноз. Вроде мы ничего особенного не делаем — разговариваем, разговариваем. Врач — дирижирует. И сами не замечаем, как происходит важное: из нас выходит все то плохое, что годами накапливалось и сжималось в пружинку, и появляются силы идти дальше. И на мир смотришь уже по-новому.

    Когда муж заметил, что Ольга уже не плачет во время его нравоучительных пассажей, спокойна и снова начала улыбаться, был неприятно удивлен. Попробовал зайти с другого бока и напомнить, что без него она с сыном пропадет. Да и вообще, кому нужна она такая — неполноценная?

    Средняя стоимость психотерапевтического сеанса — 4-5 тысяч. И не факт, что с врачом удастся поймать одну волну. Учитывая, что многие вынуждены самостоятельно покупать онколекарства, так как с госзакупками случаются перебои, позволить себе это смогут единицы.


    Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости

    — Помню свою депрессию, помню, как уходила почва из под ног, — подводит итог Ольга. — На душе чернота. И действительно хотелось что-то сделать с собой, а я ведь верующая. Мне помогли. У других — выхода не будет?

    Оксана Чвилева: Нет, но некоторые пациенты высказывают такие мысли. Конечно, если врач слышит, что человек говорит про это, нас срочно вызывают. Потому что это — серьезно. У нас в стационаре недавно на лечении находилась женщина с раком груди. Первоначально ей ставили легкую стадию, но дополнительное обследование показало, что ситуация очень тяжелая — гораздо хуже, чем предполагалось. После того, как ей об этом сообщили, она решила, что уже конец, лечиться бесполезно.

    На самом деле низкий уровень информированности о раке, о том, какие возможности лечения и перспективы есть у больных, иногда поражает. У меня было несколько пациентов, которые рассказывали, что когда только узнали диагноз, сразу пошли в ритуальные услуги. Одну такую пациентку ко мне привез муж. Она сначала даже никому не сказала о болезни. Родственники случайно обнаружили бланк с анализами и настояли, что нужно в больницу, а не на кладбище.

    Всем пациентам, у которых диагностирован рак, нужна помощь психолога?

    Не обязательно. У кого-то достаточно собственных сил, чтобы адаптироваться. Но многим не хватает личных ресурсов, и тогда нужна профессиональная помощь. Когда человек находится в состоянии аффекта, в очень сильном стрессовом состоянии, достучаться до него не всегда получается. Чаще всего нарушается сон, присутствует постоянная тревога и страх, он сложно воспринимает информацию и элементарно не понимает того, что пытаются донести до него врачи. Это усложняет процесс коммуникации пациента и онколога. Больной может многократно задавать одни и те же вопросы, ничего не может запомнить. Психотерапевт, назначая необходимую фармакотерапию для коррекции психических расстройств, помогает стабилизировать эмоциональное состояние пациента. И тогда становится возможной продуктивная работа пациента с врачами, и восприимчивость к лечению основного заболевания повышается.


    Чвилева Оксана Викторовна - заведующая отделением психотерапии ГБУ имени братьев Бахрушиных

    Тяжелых и неизлечимых заболеваний много. Почему именно онкобольные попадают в группу риска по суицидам?


    Фото: Сергей Красноухов / ТАСС

    Работа традиционного и онкопсихотерапевта отличается?

    В работе с разными группами пациентов есть свои особенности, конечно. Мы учитываем, на какой стадии лечения находится пациент, какое лечение по основному онкологическому диагнозу он принимает. Например, есть препараты, которые не рекомендуется назначать во время химиотерапии или гормонотерапии, есть нежелательные сочетания лекарств. И наоборот — есть препараты выбора в данной ситуации. Мы все это должны иметь в виду, учитывать возможные побочные эффекты.

    То есть врач из традиционного психдиспансера, если к нему обратится онкопациент с депрессией, не справится?

    Важно, чтобы психологическую помощь можно было получить по полису ОМС. И чтобы она была в структуре онкологической службы, где человек проходит лечение и постоянно наблюдается. То есть чтобы пациенту не надо было за этим куда-то идти, ехать на другой конец города, в специализированные учреждения, которые стигматизированы обществом.

    Лечение онкологического заболевания многоступенчатое, пациент сталкивается с разными врачами, его передают из рук в руки, поэтому человеку важно, чтобы был хотя бы один специалист, который знает полностью его историю, сопровождает и поддерживает его на всех этапах лечения. И даже после терапии, на этапе регулярных обследований.


    Фото: Shaun Best / Reuters

    Допустим, пациенту врачи уже сказали, что перспектив остаться в живых у него нет. Не делаете ли вы хуже, когда будоражите его, стимулируя в нем какую-то надежду?

    А по поводу того, когда уже пора сдаваться, вот одна история: в этом году в ноябре на последнем Всероссийском съезде онкопсихологов в Москве выступала жена писателя, у которого был диагностирован рак гортани. Врачи сказали, что перспективы не очень хорошие, и надежд мало. Но они боролись, проходили необходимое лечение. Жена как могла его поддерживала, не давала опустить руки. Сил выходить из дома у него не было, поэтому музыкальные и литературные вечера, танцы жена организовывала дома. Она предложила сделать подборку его стихов и выпустить книгу, что вдохновило ее мужа, они это осуществили. Вскоре они продолжили лечение в Израиле. В октябре этого года его врач-онколог сообщил, что терапия окончена, рака у него больше нет.

    Обращаются ли к вам за помощью родственники пациентов?

    Часто ли близкие предают? И почему?

    Тут о частоте не скажешь. Если я назову какую-то цифру — она будет означать только то, сколько таких историй попадается мне. И на вопрос, почему это происходит, не смогу ответить. Взять, например, две семьи. На первый взгляд события, поступки там могут быть одинаковыми, но вызваны они совершенно разными вещами. Было бы заманчиво выдать всем памятку, где подробно расписано, почему в жизни такое случается, а заодно — инструкцию, как себя вести, чтобы быть счастливым. Если бы все можно было упростить, наша работа не была бы такой долгой и сложной. У каждого есть мотивы и причины того или иного поведения. И у каждого есть свои возможности изменить что-то и поменять траекторию своей жизни.


    Городская клиническая больница имени братьев Бахрушиных

    24.04.2014 в 17:43, просмотров: 15747

    А затем по Москве прокатилась волна самоубийств. Люди выбирали разную смерть. Один выпрыгнул с седьмого этажа, другой застрелился из охотничьего ружья, третий повесился, четвертый перерезал себе горло. Их ничто не связывало. Кроме одного. Все они были неизлечимо больны. Многие оставили предсмертные записки.

    Вице-мэр столицы по социальным вопросам Леонид Печатников связал всплеск онкологических суицидов с весенним обострением психических нарушений.


    Телефонная няня

    Моя собеседница знает ситуацию не понаслышке. На телефон линии 8-800-100-01-91 каждый месяц поступает около 80 звонков на тему суицида. Телефонная служба работает с 2007 года. За это время приняли около 50 тысяч звонков, и количество растет скачкообразно. На линии круглосуточно дежурят психологи, в сложных случаях возможна консультация юриста, а с 2010 года к благому делу подключились православные священники. Звонок, естественно, бесплатный, независимо от географии. Время общения не лимитируется: кто-то укладывается в несколько минут, а кому-то требуется не меньше двух часов.

    Недавно позвонила молодая женщина из провинциального городка: последняя стадия рака. Она в панике: что будет с ее ребенком, который бывшему мужу не нужен? Психолог предложил выслать историю болезни в федеральный онкологический центр. Вдруг ошибка в диагнозе? Через некоторое время женщину вызвали в Москву на консультацию, но возникла новая проблема: нет денег на поездку. В процессе беседы выяснилось, что в городке есть кабельный канал, который смотрят все. Вместе с консультантом составили письмо-обращение и кинули клич о помощи на ТВ. Люди собрали деньги на поездку в Москву. Результат обследования: доброкачественная опухоль.

    — Люди оказываются один на один с болезнью. Вот человеку объявили диагноз и отправили домой. Он находится в шоковом состоянии, глубокой растерянности и не знает, что делать, — рассказывает Ольга Гольдман. — Кому-то не выписывают рецепт, потому что нужного лекарства нет в аптеке. А это прямое нарушение прав пациента, который должен быть обеспечен лекарствами на основании медицинской потребности. Кто-то боится хосписа, думая, что там его похоронят. Есть лежачие больные. Они очень изолированные. Хорошо, если за ними ухаживают один-два родственника. Людям жизненно необходимо обыкновенное человеческое участие, поговорить, может быть, послушать стихи, а иногда слить злобу. Когда наш абонент ругается в трубку, это хорошо, потому что потом ему будет легче. Пусть он лучше выплеснет агрессию на психолога, чем на родных.

    Существует международный протокол оказания психологической помощи людям с суицидальными намерениями. Сначала необходимо убедиться в том, что человек находится в безопасности. Чем больше абонент на линии, тем меньше шансов, что он прыгнет из окна. Здесь надо понимать: человек, который позвонил в глубоком отчаянии, все равно цепляется за жизнь. Значит, можно найти выход. Необязательно в окно.

    Известно, что большинство больных проходит через пять основных стадий психологической реакции. Сначала отрицание или шок (человек не верит в диагноз), затем гнев (ищет виноватых), потом торг (если я брошу курить, уверую в Бога, я поправлюсь?), следом депрессия и, наконец, принятие (мобилизация сил).

    Диагноз рак делает больного изгоем. Наступает изоляция. От человека боятся заразиться, хотя онкологические заболевания в подавляющем большинстве незаразны. Ему приходится пройти через унижения, чтобы получить то, что положено. Хорошо, когда есть близкие, готовые за него бороться, но и их силы не бесконечны. Любой родник может иссякнуть. В этой ситуации как кислород необходим человек, который понимает, что с тобой происходит, — онкопсихолог.

    — Онкопсихология возникла в середине 80-х на Западе, и оказалось, что больные, которых сопровождают психологи, лучше вылечиваются, а у пациентов, находящихся в терминальной стадии, улучшается качество жизни, — рассказывает Ольга Гольдман. — Когда людям объявляют диагноз, они уверены в том, что умрут, и не хотят обрекать себя на страдания. Многие решаются свести счеты с жизнью в конце болезни, в ее терминальной стадии, чтобы не мучить близких. Количество заболевших в нашей стране несколько выше, чем в Европе, но проблема в том, что в России слишком много случаев диагностируется лишь на 3–4-й стадиях, когда лечение менее успешное и очень дорогое. У нас нет системы выявления заболевания на ранних стадиях.

    Точка невозврата

    По выборочным данным доктора Гнездилова, около 10–15% раковых больных на различных этапах осуществляют попытку самоубийства. Истинные цифры, конечно, латентные, потому что ни близкие, ни врачи не афишируют этот факт: человек ведь все равно был обречен, просто ушел раньше срока.

    Особенно впечатляют данные опроса врачей-онкологов. В случае обнаружения у себя злокачественной опухоли большинство выбрали бы суицидальный выход.

    Точку невозврата ставят не только больные в терминальной стадии, но и те, у кого были шансы если не излечиться, то прожить долгие годы. Ведь за последние 15 лет онкология невероятно шагнула вперед. Но каково это — потерять работу, поставить крест на привычном образе жизни, а потом непрерывно унижаться, вымаливая лекарства в бесконечных очередях, чувствуя, что ты теперь никто. Больному, которому прописаны наркотические анальгетики, приходится еще и отчитываться за потраченные медикаменты. Он может от боли лезть на стену, но не дай бог использовать лишнюю таблетку, ампулу или пластырь! Если человек попадает в больницу, его моментально снимают с обезболивающих в районной поликлинике. А вдруг он теперь получит двойную дозу! Но в стационаре практически не бывает морфина в таблетках — и больному будут колоть по часам внутривенно, то есть добавят новые страдания.


    Экономия происходит еще и из-за отсутствия информированности врачей, а нередко и родственников больного, которые боятся, как бы он не стал наркоманом. Знаете, у скольких раковых больных, живущих на наркотических анальгетиках, развивается зависимость? У одного на 100 000 человек! Это статистика.

    — Чтобы наркоману получить какой-нибудь кайф от пластыря, ему нужно обклеиться с ног до головы. Специфика этих анальгетиков в том, что препарат поступает медленно, маленькими дозами, а наркоману нужно большую дозу и прямо сейчас. Алексей Беляев, директор НИИ онкологии в Санкт-Петербурге, приводит цифры: доля медицинских анальгетиков в нелегальном обороте наркотиков составляет всего 0,7%. А онкологических больных 2,5 миллиона! Из них около 500 000 каждый год умирают, то есть проходят через сильнейшую боль, через все круги ада, чтобы 0,7 процента не получили эти препараты! — возмущается Ольга Гольдман.

    Когда человек обрушивает на психологов ворох своих проблем, сбившихся в лавину, способную подтолкнуть любого на самый край, они пытаются отыскать хоть какой-нибудь позитив, соломинку, за которую можно ухватиться.

    Есть технологии, позволяющие показать человеку его же ситуацию, но с другой стороны, под иным углом. И тогда он поймет, что есть вещи, ради которых стоит жить. Дождаться внуков, поговорить с другом, помириться с родными, увидеть летний дождь.


    Первая заповедь

    Это сообщение появилось на одном из форумов в прошлом году. Не знаю, жива ли еще молодая женщина, отправившая SOS незнакомым людям. А в том, что это был именно крик о помощи, можно не сомневаться.

    — Мы научились лучше понимать больного на его стадии психологических переживаний, чтобы пройти с ним путь до принятия болезни и духовного усвоения. Каждая болезнь несет не только боль и страдания, но имеет еще и духовные свойства. Задача священника — помочь человеку воцерковиться, поучаствовать в таинствах: исповеди, причастии, что даст силы преодолеть страх болезни, страх смерти. А если он обречен и неизлечим, то подготовить его без паники встретить решающий момент своей жизни — вхождение в вечность. Смерть — не конец, а дверь в новую жизнь.

    — Если тяжелая болезнь — расплата за грехи, то как быть с детьми? Они за что страдают?

    — Приход болезни — это все-таки тайна судьбы. Но страдания посылаются не как наказание или кара, а как некая задача. Мы говорим, что в болезни есть опыт духовного роста. У ребенка тоже активная духовная жизнь. Через страдания он выходит на тот уровень, которого взрослым не достигнуть. У ребенка нет греховного опыта, ему не нужно воспринимать болезнь как искупление. Мы верим в то, что этим детям Господь готовит особенную судьбу, болезнь их приблизила к Богу, и вошли они в царствие небесное чистыми, как ангелы. В этом и есть духовный смысл болезни. Нельзя так понимать, что Он взял и наказал ребенка болезнью. Тогда мир был бы ужасен, а Бог невыносим.

    Если бы этот ребеночек, который умер, дожил до 100 лет, он этих страданий не избежал бы или их больше было бы. Можно сказать, он экстерном прошел жизненный курс. Мне приходится посещать стариков, которые десятилетиями молятся о смерти, просят Бога избавить их от страданий. Но самые тяжелые переживания даже не у того, кто болеет. Порой человек готов отдать всего себя ради выздоровления близкого, и эти люди тоже нуждаются в помощи.

    — Что самое главное в разговоре с человеком, готовым себя убить?

    — Волшебных слов нет. Люди часто забывают, что помимо болезни тела есть еще болезнь души, нередко еще более сильная. Эта боль с суицидом не прекратится, потому что душа вечна. Поэтому нужно помочь душе не роковым способом, а средствами, которые предлагает церковь. Если боль связана с его грехами, неправильным выстраиванием отношений с близкими, самим собой, с Богом, задача священника помочь ему навести порядок. Тогда не захочется уходить из жизни, он будет терпеть боль, потому что увидит в ней духовный смысл. У нас был прихожанин Саша Стронин, который через болезнь вышел не только на новый духовный уровень восприятия жизни, он стал миссионером. Болезнь открыла ему возможность помогать другим людям. Немощный, в инвалидной коляске, он источал силу. Очень часто такие люди более чутки к страданию других.

    — Люди звонят в отчаянии, дают выход негативным эмоциям, гневу, не считаясь с тем, что собеседник — священник.

    — Даже сквернословят. Если бы здоровый человек позволил себе такое, я бы сразу прекратил этот разговор. Тут я не могу положить трубку, потому что я, может быть, поставлю точку в его жизни. Приходится терпеть.

    — Отец Андрей, мы знаем, что самоубийство считается тягчайшим грехом. Но раковые больные испытывают такую адскую боль, которая может уничтожить человека как личность.

    . По официальной статистике, 505 тысячам человек в России в год впервые диагностируют рак.

    Выходит, примерно раз в минуту.

    То есть пока вы читаете эти строки — один человек как минимум уже получил страшное известие.

    Опубликован в газете "Московский комсомолец" №26512 от 25 апреля 2014

    Онкопсихология? Нет, не слышал

    В начале февраля из наградного пистолета застрелился контр-адмирал Вячеслав Апанасенко. В предсмертной записке он написал, что в своей смерти винит правительство и Минздрав. У адмирала была последняя стадия рака поджелудочной железы, он мучился страшными болями, и жена пыталась получить для него морфин. Она целый день ходила по кабинетам и собирала подписи, до закрытия поликлиники не успела получить всего одну.

    Недоступность обезболивающих — одна из причин, по которым больные раком сводят счеты с жизнью.

    — В месяц мы получаем около двух тысяч звонков. Это много, — говорит Ольга Гольдман. Она — профессиональный менеджер и руководитель проекта, но об онкологических заболеваниях говорит как врач.

    — Больных в стране 2 миллиона — это очень большая цифра. Вокруг них еще семьи и ближайшее окружение. Так что на каждого больного приходится в среднем еще по четыре человека, которые страдают от его проблем — ведь именно близкие должны поддерживать его. Это все наши клиенты. В российской медицине пока не понимают, что при поддержке психолога лечение протекает лучше. Если человек выздоравливает, для него предусмотрена реабилитация. Но она тоже подразумевает сугубо телесные вещи, а психолога — нет. В вузах даже нет такой специальности. Мы, конечно, ведем курсы и даем сертификаты, но скольких мы можем обучить?

    — Частота самоубийств онкобольных гораздо выше, чем в среднем среди населения, — продолжает Ольга. — Человек не верит, что выживет, он не знает, как жить, когда, например, все женские органы удалили. Вот кто он теперь? У кого-то хватает сил жить с этим и бороться, у кого-то — нет. В том, что за две недели покончили с собой восемь человек, нет ничего удивительного. Вообще-то у нас в любые две недели так. Это регулярно происходит. У меня из двух тысяч звонков в месяц 4% суицидальные, т. е. 80 человек. Есть масса причин — экзистенциальные, социальные, бывает и психоз. Объяснить все весной — просто замести проблемы под ковер, вместо того чтобы организовать психологическую поддержку. Меж тем психолог может помочь улучшить качество жизни онкобольных. Немногие понимают, насколько это важно. Все привыкли терпеть боль и не обращать на себя внимания. Это наша история, наша культура — в России принято терпеть. В нашей культуре человек — это винтик, у него не должно быть личности, он должен какую-то функцию выполнять. А если у этого винтика отломалась половина ноги, все, до свидания!

    Заблудившийся волонтер-психолог находит офис. Сотрудница уводит его в маленькую закрытую комнатку с перегородками, где проходят сеансы телефонной психотерапии. Ольга рассказывает о тонкостях подобных консультаций:

    — На разных стадиях онкологического заболевания нужно работать по-разному. Если человек только получил диагноз, мы должны помочь ему поверить в то, что он сможет вылечиться. На начальных стадиях мы настраиваем его на борьбу с болезнью. На последних — говорим о качестве жизни. Большинство звонит на последних стадиях. 66% звонков от женщин. Половина звонков от родственников, половина — от самих больных. Если тем, кто лечится, еще оказывается хоть какая-то поддержка, то родственникам — нет. А ведь родственник — это ключевой человек в жизни больного. Это как в самолете: когда выбрасываются маски, нужно сначала ее надеть взрослому, а потом ребенку.

    Квоты и рак прямой кишки

    Бадма Башанкаев — колопроктолог. Он сидит за столом в окружении схем и моделей устройства человеческих внутренностей. Сейчас он работает в одной из самых дорогих и престижных московских клиник и о государственной медицине отзывается неоднозначно.

    — Какова система оказания помощи онкологическим пациентам в государственной клинике? Пациент приходит с онкологическим диагнозом, его смотрят, говорят, что берут на операцию. Для пациентов с московской регистрацией это бесплатно в московских онкологических больницах. Регионы тоже имеют свои онкоцентры, и там лечат своих жителей. Однако люди традиционно тянутся в Москву, и если пациент — житель другого региона и решил получить помощь, например, в РНЦХ им. Петровского, ему нужна квота. Это обязательство государства оплатить затраты учреждения на лечение пациента. 150 тысяч рублей.

    — Это много или мало?

    По словам Башанкаева, система квот иногда сложно коррелирует с клятвой Гиппократа:

    — Больница или институт говорит: мы сделаем две тысячи операций в этом году. Государство выделяет деньги на две тысячи квот. И квоту закрывают любым способом, делают даже операции, которые можно было не делать. Или протоколируют операцию, которая подходит под квоты, а на самом деле сделают немного другое. Например, у больного раком прямой кишки печень и легкие нафаршированы метастазами. Мировая практика говорит, что, если метастазы нерезектабельны, то не надо человека мучить — операция не слишком продлит ему жизнь. У нас же квота закрывается, а пациент умирает где-то тихонько через полгода. Зато перед государством мы отчитываемся, что провели тысячу операций. А смысл?

    На одном из мониторов Башанкаева открыта международная профессиональная база публикаций, и даже половина книг и бумажек на столе, кажется, на английском. В госучреждениях тоже наверняка применяют зарубежную технику и препараты и читают иностранные руководства, но с 1 апреля может вступить в действие постановление правительства, запрещающее бюджетникам пользоваться даже салфетками и иглами, произведенными за пределами Таможенного союза.

    — Это странно, надеюсь, что этого никогда не будет, в ближайшие 10 лет не будет точно.

    — То есть никакого противостояния?

    — Никакого противостояния российского и иностранного оборудования и препаратов нет и быть не может, — Башанкаев неожиданно пропадает под столом и достает похожий на инопланетный бластер прибор с раздвоенным тонким концом.

    — Это гармонический скальпель. Очень хорошо помогает выделять ткани, и ничего не кровит. Средняя кровопотеря у меня на операции — 30-50 мл. Без него могут терять литры. Пол-литра крови считается мелочью при такой операции. А ведь это стресс для пациента.

    По мнению Башанкаева, главная проблема российской онкологии отнюдь не в иностранных препаратах и медицинской технике:

    Когда речь заходит о суициде, Башанкаев говорит очень деликатно, словно боится открыто оправдать или осудить такие действия неизлечимых больных:

    — Онкобольной не умирает моментально, красивый и молодой, как Виктор Цой — раз и все. Дочь моего знакомого умирала 12 лет, и все это время на обезболивающих. Ну какая психика это выдержит? Вы только представьте, что завтра у вас не будет завтра. Или оно есть, но лучше бы его не было. Мы можем строить планы на лето, думать, какую прическу в четверг сделать, а они всего этого не могут. Не дай бог вам walk in my shoes, как говорится. Отом, каким должно быть качество жизни, вам лучше поговорить с паллиативщиками — врачами паллиативной помощи. У нас с ними такой contradiction: я хирург — иду спасать жизнь, а они — обеспечивают качество жизни уходящим пациентам.

    У последней черты

    Работа Артема Морозова начинается, когда пациент прекращает активное лечение и когда становится ясно, что время его жизни существенно ограничено.

    Паллиатолог отвечает за психологическое состояние пациента, за его обезболивание и качество жизни в последние дни. В России с этим плохо — отчасти потому, что паллиативной медициной всерьез занялись сравнительно недавно.

    Одна из причин, по которой мы столько жили без паллиативной медицины (а многие до сих пор продолжают), кроется в культурном коде, считает Артем:

    — Для наших людей очень характерно стоическое терпение боли. В нашем менталитете наркотики, пусть и обезболивающие, — признак смерти. Это пошло еще из советской практики, когда к проблеме боли относились очень халатно. Только когда человек залезал на стену, ему начинали колоть препарат омнопон — морфий с большим количеством примесей. Наркотики воспринимались как абсолютное зло, а между тем просто не было адекватных обезболивающих. Сейчас наркотические анальгетики стали гораздо совершеннее, но наши пациенты все равно очень неоднозначно воспринимают такое лечение. В паллиативе смерть — не поражение. Поражение — это боль, грязь и унижение, как сказала Нюта Федермессер. Тяжелее не когда умирает пациент, а когда знаешь, что физически можно помочь человеку, но он от тебя закрыт, — говорит Артем Морозов. — Но когда люди видят, что ты помогаешь им справиться с болью, они открываются. 70 процентов всей проблемы — хроническая боль.

    За свою практику Морозов помнит только одного пациента, покончившего с собой:

Читайте также: