Забыли что был рак

«Чего я хочу от нашего разговора? Прежде всего не пугать читателей — градус страха и так слишком высок. Я хотела бы открыто поговорить об онкологии как о проблеме, которая близка каждому из нас. И осознание этой близости повод не отступить назад, а, наоборот, сделать шаг вперед, чтобы увидеть: рак синоним не смерти, а нового этапа жизни.

Мне хотелось бы, чтоб мы стали более внимательны к себе и терпимы к своим эмоциям. Понимали, что иногда отчаяние — это просто этап, который нужно пройти ради продолжения жизни, но уже в новом и лучшем ее качестве… Никто не знает, что будет завтра — и в эту фразу стоит вложить не обреченность, а веру", —

Ведь эмоции даны нам не просто так, они позволяют быть живыми — чувствовать что-то каждый день, каждый миг.

Но мы живем в социальном мире, и он диктует нам свои установки: нужно быть хорошим, вернее, удобным для всех. Злиться нельзя, обижаться — плохо, много не радуйся — как бы плакать потом не пришлось, не ной, ты должен быть сильным.

И мы начинаем сдерживать эмоции, каждая из которых тем или иным образом отражается в нашем теле. Это похоже на сжатый добела кулак. Если долго держать его, а потом резко отпустить — вы почувствуете онемение руки, ее бессилие.

То же и с эмоциями: если вы долго сдерживаете эмоцию, вы перестаете ее чувствовать, но это не значит, что ее нет.

Неверно говорить: если вы все время обижаетесь, печалитесь, боитесь — это приведет к заболеванию. Вопрос только в том, умеем ли мы выражать и проживать все эти эмоции? Можем ли мы о них говорить? Умеем ли мы жить в принципе?

galiciya.com

— Внутренние конфликты, невысказанные противоречия, которые разрывают изнутри. Допустим, я хочу быть лучшей сотрудницей в отделе и получить повышение, но при этом я хочу быть хорошей мамой и проводить время с ребенком. Каждый раз задерживаясь по вечерам на работе, женщина чувствует себя виноватой, неправильной — и самообвинение становится еще одним разрушительным фактором.

Ведь как возникает вторичная выгода заболевания? Несмотря на боль, страх, разрушения, только при помощи болезни люди иногда получают то, к чему они на самом деле стремились — свободу от нелюбимой работы, перерыв в сумасшедшем ритме жизни, внимание и заботу близких.

Ну и детские психологические травмы… Не всегда то, что мы о них забыли, значит, что они исчезли и не влияют на нас.

— Если бы все было так просто, как бы это облегчало жизнь и врачам, и пациентам, и психологам! Достаточно было бы одного справочника, где расписано: рак горла — проглатывание эмоций, желудка — страх нового, онкология молочной железы — чрезмерная забота о близких.

Все значительно сложнее. Тело — зеркало переживаний. Другой вопрос: часто самому пациенту бывает довольно трудно понять и почувствовать — помним же о подавлении эмоций, — какая эмоция удержалась в теле. Это может совпадать с так называемой таблицей психосоматических заболеваний, а может и нет. Я иду за переживаниями клиента и верю им.

5dreal.com

— Родственники больного проходят те же стадии, что и он сам. Чувства могут различаться по интенсивности, по времени проживания каждого этапа. Элизабет Кюблер Росс выделила 5 стадий. Не все стадии идут последовательно друг за другом, некоторые очень сглажены, почти незаметны. Это процесс проживания.

Начинается все с шока и отрицания — нет, это не со мной, этого не может быть. Врач говорит о болезни, объясняет, что делать дальше, а пациент слышит только 25% — каждое четвертое слово. На этой стадии характерна внутренняя пустота.

Человек хочет выплеснуть гнев, а мы стараемся остановить это чувство. Он потерял точку опоры, а его убеждают: все будет хорошо, не переживай ты так! И так онкопациент (или родственник) чувствует себя непонятым и начинает изолироваться.

Но с кем мы торгуемся. Наша жизнь так непредсказуема.

Эта стадия очень опасна вот чем: в этот период люди легко верят шарлатанам, поддаются любому влиянию, уходят от схемы лечения — частично или полностью…

— Жизнь — это всегда выбор, который человек делает сам для себя. Вы не можете решить жить за другого…

И что делать? Ведь насильно никто не будет ее лечить. Да и неизвестно, может ли дать эффект принудительное лечение.

Все, что я как человек могу в этом случае, — выражать свое несогласие, говорить о причинах отказа, убеждать, что есть варианты. Объяснять, что в первую очередь нужно медицинское лечение, а дополнением к нему может быть и психотерапия, и вера, и питание, и фитотерапия.

На то, чтобы убедить больного, у родственников уходит много сил и энергии. А если учесть, что часть этих сил тратится на то, чтобы справиться со своими переживаниями, стоит ли удивляться эмоциональному бессилию близких?

static1.squarespace.com

Но потом наступает новый, главный этап — принятие. Все пережито, иллюзии разрушены, но ты нашел что-то новое и принял свою жизнь такой, какая она есть сегодня.

Но не все пациенты и родственники доходят до принятия. Многие застревают в круге гнев-торги-депрессия или на каком-то одном этапе.

— Близким важно заботиться о себе, находить место для собственной жизни, не отказываться от тех вещей, которые дают им спокойствие, устойчивость — например, хобби. Родственники чувствуют боль, страх, отчаяние. И важно, чтобы было место для любви, надежды и радости, тогда этим можно поделиться с тем, кто болеет.

А на самом деле родственникам пациента очень важно найти человека, с кем они могли бы проговаривать свои переживания ради себя и самого больного.

Это подобно кругам на воде: больной — в центре, ближайший круг — родственники и близкие друзья. Так вот, этот ближайший круг пускает переживаемую эмоцию дальше — передает ее своим друзьям, приятелям, создает новый круг. Иначе эмоция снова возвращается в центр и обрушивается на пациента.

— Я это мнение разделяю. Если больной знает, что он чувствует, понимает, где и насколько ему больно, чего он боится, тот, кто рядом с ним, может только догадываться и додумывать. А свои переживания добавляют ещё больший эмоциональный накал. Родственник больного теряет почву под ногами и просто не понимает, что говорить и делать, как помочь родному человеку и жить дальше.

Надо понимать, что разделение чувств в молчании дает большую близость, чем тысяча слов сочувствия.

s6.images.www.tvn.hu

Это непросто женщинам, но мужчинам еще сложнее. Ведь с детства они усваивают: мальчики должны быть сильными, мальчики не плачут, мальчики не имеют права жаловаться.

А тут взрослый мальчик сталкивается лицом к лицу с сильнейшими переживаниями — и не знает, как с этим быть.

Все эти истории о мужьях, которые позволяют себе запои во время болезни жены, холодность или резкость по отношению к ней, часто происходят не от того, что мужчины слабые, черствые, жестокие.

В этой ситуации ему нужно очень много ресурсов, чтобы поддержать свои прежние стереотипы и справиться с чувствами. Мужчины редко обращается к психологу, но хорошо если у них есть место, где они могут осознать свои чувства, поговорить о них и побыть с самим собой.

Ведь иногда анестезия (напиться, уйти с головой в работу, найти любой способ не чувствовать) становится для них единственным способом выживания в трудной эмоциональной ситуации.

— На самом деле, хочу сказать: не бывает так, чтобы человек оказался совершенно один. Понимаю, как это звучит, и поясню: то, что мы не видим тех, кто нас поддерживает, не значит, что их вовсе нет.

Просто зачастую мы хотим помощи от конкретного человека, которого нет рядом: мужа, который ушел; мамы, которой больше нет; сестры, с которой много лет нет никакого контакта.

Не получая отдачи от конкретного человека, мы чувствуем, что оказались одни в мире наедине со своей бедой.

А выясняется, что на самом деле нас поддерживают друзья, коллеги и даже соседи, которые приносят продукты, кормят твоего кота, искренне спрашивают, как дела, как самочувствие.

В большинстве случаев поддержка есть. Но человек просто не способен ее принять, и это может сделать его несчастным.

— Не рискну по одной причине: для каждого та или иная книга, фильм отзовутся по-своему. У каждого своя история. Для кого-то эта строчка или кадр станут облегчением, а для кого-то — дополнительным грузом.

Например, собственное творчество. Оно действительно исцеляет. Заниматься им — универсальная рекомендация.

Арт-терапия — очень бережный и щадящий метод, который помогает не говорить о тяжелых чувствах (это действительно бывает очень больно), а выражать их в чем-то конкретном, находить для них форму — будь то рисунок или фигурка из теста, кусок мыла, сделанный своими руками, кукла-помощник или связанный шарф.

А бывает, что люди поют и танцуют свою болезнь — выплескивают все чувства, которые она в них пробуждает. И это тоже работает. Танцовщица Анна Халприн, перенесшая рак в 51 год, буквально вытанцовывала все, что она ощущала — так Анна говорит в своих интервью. Сегодня ей 96 лет, и она полна сил, жажды жизни!

mayasakura.ru

Но вместе с тем он описывает, какие вещи о себе и о жизни этот рецидив позволил ему понять и принять, к каким истинам он пришел, с какой благодарностью проживал и этот опыт. Рецидив — это чаще всего про смирение. И про смысл жизни, глубокие изменения в ней…

Так вот: переживания человека в рецидиве нормальны, но аномальны для нас — нам трудно до конца осознать, что он чувствует. Это большая внутренняя работа — онкопациенты о жизни, о ее ценности знают больше!

Я знаю людей, которые пережили рецидив, восстановились после него, живут дальше и счастливы. Но было бы нечестно сказать, что я не знаю и тех, кто боролся до последнего, но не смог преодолеть болезнь. У каждого свои уроки рецидива.

И я сама себе задаю вопрос, а был ли счастлив Давид Серван-Шрейбер? Уверена, что да, несмотря на то, что 20 лет он находился в борьбе за жизнь. Он много сделал для других и для себя. Это не может оценить никто, кроме самого человека, столкнувшегося с рецидивом. Для некоторых даже часы счастья и принятия, осмысленности жизни, важнее десятков лет, потраченных впустую.

А на самом деле: как важно говорить об этом опыте выздоровления! В нашем обществе так сильна канцерофобия (патологическая боязнь онкологических заболеваний). Мы буквально заполнены до краев страхами и стереотипами.

Потому что страх — это не смерть, а то, как мы сами препятствуем жизни. Это тень, которая заслоняет от нас саму возможность любви, радости, света. Нужно мужество, чтобы пройти через свой страх насквозь и понять, что там, за ним, происходит настоящая жизнь. И не меньшая смелость необходима для того, чтобы рассказать об этом, произнести: я прошел через это, я справился, я живу!

okeydoc.ru

— Доказано, что люди, которые чувствуют любовь и счастье, даже простудами болеют реже и быстрее восстанавливаются после болезни.

Уверена, это внутреннее состояние: важно прислушиваться к себе, чаще спрашивать — а чего я хочу, как я живу, что я могу изменить для того, чтобы мне стало лучше?

Не скрою, я тоже иногда за нее прячусь. (Улыбается.)

Но дело вот в чем: времени вообще нет как такового. Его невозможно найти, его можно только выделить — на то, что для вас действительно важно.

— Нужно преодолеть три ступени: понимание, принятие, изменение. Когда мы долго отказываемся сделать это сами, на помощь часто приходит та самая вторичная выгода заболевания.

Но это слишком высокая цена за нереализованную жажду перемен, правда же?

Если вы заметили ошибку в тексте новости, пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter

Нормальные люди есть везде, — их только очень мало, и они не делают погоды.

Очень скоро я обнаружил, что Л.Ф.Лай не только струсила, прочтя моё грозное заявление, – но и разозлилась. Она всячески пакостила нам: отказалась отдать мне мамину карточку, когда я хотел пригласить частного врача, а выдала только ксерокопии – но не всей карточки, а некоторых страниц.

Мама больше всего страдала не от боли, даже не от тошноты, а от беспомощности, и особенно от того, что её все бросили. Она чувствовала, что её уже списали, считают не живым человеком, а трупом – и это её больше всего мучило.

Я тоже был в ужасном состоянии, в каком не был никогда в жизни. Всё это время – 4 месяца – я почти не спал. Ложился я на полу в маминой комнате, возле её кровати, потому что позвать меня из другой комнаты, когда ей нужно было, она не могла. Мы с мамой жили вдвоём, родственников здесь у нас нет. Никто никакой помощи нам не предложил. О том, что есть социальные службы, которые могли выделить маме сиделку, я узнал уже после смерти мамы.

На следующий день медсестра, явившаяся делать маме укол, пришла с охраной. Это были две другие медсёстры. Они встали в коридоре, по стойке смирно, выпучив глаза. Но потом одна из них застыдилась и вышла в подъезд, а за ней и вторая. Так они продолжали приходить – втроём, чтобы сделать один укол одной больной – но уже стеснялись заходить в квартиру. Потом уже и в подъезд перестали заходить – стояли на крыльце.

Они получили указания начальства – их надо выполнять. Рабы есть рабы: если им хозяин скажет прыгать на одной ножке и кукарекать – они будут прыгать и кукарекать.

Я, конечно, страшно нервничал, но как я мог мешать оказывать медицинскую помощь своему самому близкому человеку? Но им просто надо было отмазать Рутгайзера.

К слову, он тоже – вовсе не исчадие ада. Обычный российский чиновник-карьерист. Но он так испугался за свою карьерочку, что с испугу написал в прокуратуру заявление о том, что я мешаю оказывать медицинскую помощь моей маме! Мне звонили из прокуратуры и сообщили об этом. Говорила со мной сотрудница прокуратуры совершенно растерянным голосом: видимо, раньше никогда с подобным не сталкивалась. Она предложила мне приехать в прокуратуру – дать объяснения. Я просто повесил трубку.

И я отказался от больницы. Сейчас я думаю, что это было большой ошибкой. Ухаживать за умирающим от рака можно только в больнице. Но нам никто не объяснил, как ужасны могут быть последние недели. А они были ужасны. Мама не могла уже даже говорить. И, кроме Ирины Анатольевны, мы никому не были нужны.

Мама умерла 20 августа, около 19-00. Я был рядом с ней, когда она перестала дышать.

Я почти ничего не сказал здесь о ней как о человеке. Приведу только одну деталь: в конце июля исполнялось 74 года её подруге и нашей соседке, Лидии Евгеньевне Васильевой. Мама тогда уже не могла даже сама повернуться в постели и едва могла говорить. Но она вспомнила о дне рожденья Лидии Евгеньевны и сказала мне, чтобы я ей позвонил, поздравил её и извинился, что она сама не может этого сделать. Она ни на что не жаловалась. Только последние дни она часто начинала горько, как младенец, плакать, потому что она ничего уже не могла мне сказать и не могла пошевелиться: страшная болезнь сделала её беспомощной, как новорожденный ребёнок, – а она была очень гордым человеком, и это было для неё мучительно тяжело.

В России к онкологическим больным относятся так же, как в Афганистане: просто оставляют умирать без действенной помощи. Исключением отчасти являются только Москва и Петербург, где есть хосписы. Больше их нигде нет. Эвтаназия в России под запретом. Я думал – ещё в июле – что нужно просто перерезать маме вены, потому что иного способа избавить её от мучений нет. Но сделать этого не смог.

Так что – сдавайте своевременно анализы на онкомаркёры – если вам больше 50 лет, то, как минимум, каждые 5 лет – независимо от своего физического состояния: рак на начальных стадиях никак себя не проявляет – а анализ его выявит.

То же касается и онкологических больных. Имел неосторожность заболеть – подыхай без помощи, сам виноват. Это Россия. Тут не должно быть иллюзий.

Я обращался, куда только мог: ещё при жизни мамы и после её смерти. Получил десятки отписок, в том числе из администрации президента. Все подтвердили, что врачи поликлиники № 2 действовали АБСОЛЮТНО ПРАВИЛЬНО.

Что такое рак

Рак — это когда в организме человека одна из клеток взбунтовалась и завербовала другие клетки. Так появляется и увеличивается опухоль. Почему эта клетка взбунтовалась? Этот вопрос до сих пор является предметом исследования ученых.

Есть масса факторов, влияющих на возникновение болезни, но важно понять: линейных связей между тем, что у нас на слуху (плохая экология, расплата за грехи, сквернословие, психосоматика, стрессы, курение, порча) и возникновением злокачественного новообразования нет.

Рак — это болезнь, а болезнь нужно лечить. Существуют несколько способов лечения рака, основные из которых — хирургическое вмешательство, химиотерапия и лучевая терапия. У врачей существует четкий протокол, какой вид терапии нужен при конкретном заболевании. В отличие от простуды (и то, не всегда), вылечиться от рака своими силами нельзя, в том числе, с помощью альтернативных методов (силой мысли, настойкой из крысиных хвостов на коньяке и т.д.).

Взбунтовавшиеся клетки никак не перепрыгнут из организма одного человека в организм другого. Рак не передается через чашку, полотенце и подушку.

Заразиться раком невозможно.

Когда мне было 9 лет, у меня обнаружили нелимфобластный лейкоз (злокачественное заболевание кровеносной системы). Началось все с обычной простуды. Мы вызвали терапевта на дом, он осмотрел меня и прописал антибиотики. Прошло 2 недели, а мое состояние не улучшалось. Меня госпитализировали. По результатам анализов врачи определили, что у меня в крови завышены лейкоциты в тысячу раз. Стало понятно, что речь уже идет не о банальной простуде, а об онкологическом диагнозе. Меня перенаправили лечиться в профильную больницу.

До болезни я была обычным ребенком, училась в школе, у меня были друзья. Когда меня госпитализировали, я буквально поселилась в больнице.

Мои друзья переживали за меня, звонили мне, навещали. Мама была со мной в больнице круглосуточно. Даже когда не было дополнительной койки, она сдвигала стулья и спала на них. Мама не отходила от меня ни на шаг. Страшно представить, что она переживала в тот период. Я видела, как она страдает, и чувствовала себя виноватой. Моей маленькой сестре тогда был годик, а мама проводила все время со мной вместо того, чтобы быть с ней. Уже тогда, в 9 лет, я осознавала, что это нечестно по отношению к сестре. Я вообще многое осознавала раньше, чем другие дети. Болезнь заставила меня повзрослеть раньше времени.

Лечение длилось год. За это время я прошла 4 курса химиотерапии. Химиотерапия — болезненная процедура. Это боль по всему телу, не столько от самой химиотерапии, а от побочных эффектов. Боль, слабость, рвота. Я принимала лекарства, нейтрализующие побочные эффекты, но они не всегда помогали.

Несмотря на то количество поддержки, которое я получала, меня не покидало чувство одиночества, оторванности от мира, я была одна, на больничной койке.

Я лежала в палате с другими детьми с похожими диагнозами. Время от времени кто-то из детей пропадал из палаты. Нам никто не объяснял причин. Спустя время я поняла, что они умирали.

Страх

Вам страшно, и это нормально. Потому что рак — это страшно. Это заболевание вызывает чувство неопределенности, а неопределенность пугает. Неизвестно, как и на что (в том числе, на лечение) отреагирует организм. В нашей культуре так сложилось, что нужно быть смелым, а бояться — стыдно. Нельзя быть слабым, нужно быть сильным. Люди часто остаются наедине со своими страхами. Страх есть и у пациента, и у его родных. И это не стыдно, это нормально. На удержание при себе страха (как и других сильных чувств) человек тратит много ресурсов, которыми можно распорядиться иначе.

Очень не хватало информации. Ребенок толком не понимает, что с ним происходит. Ребенку объясняют все максимально обтекаемо, без конкретики. Лично мне этого было мало. Мне хотелось, чтобы со мной говорили, как со взрослым человеком. Хотелось ответов, но вместо них было много недосказанности.

С момента моего выздоровления уже прошло много времени. Я поступила на психфак. Меня интересовала онкопсихология. Я написала две большие работы на тему особенностей оказания психологической помощи людям, столкнувшимся с онкологией.

Моя магистерская диссертация посвящена особенностям оказания психологической помощи в отделении детской онкологии. По результатам проведенных мной исследований я выяснила, что такие дети гораздо раньше задумываются о смерти (обычно дети задумываются о смерти лет в 13-14). Дети также говорили о желании покончить с собой, чем тяжелее состояние, тем острее было желание, чтобы все это прекратилось.

Информирование

В ситуации с онкологическим диагнозом, проинформирован — значит, вооружен.

Трудно удержаться от того, чтобы не начать искать информацию о проблеме в интернете. Трудно относиться критически к информации в тот момент, когда вы сильно обеспокоены и ищете что-то вовне, на что можно опереться. По интернету гуляет много неутешительной информации про онкологию: про летальный исход, про равнодушие и бездействие врачей и т.д.

Откуда брать информацию? В первую очередь, от лечащего врача. Задавать вопросы.

Мы не всегда способны воспринимать информацию, когда внутри нас такое творится. Важно держать в уме, что сам по себе разговор с врачом — это тоже волнительно, поэтому есть смысл подготовиться к нему, например, записать в блокноте вопросы, которые важно задать. Держать в уме, что в состоянии волнения можно задать вопрос, растеряться, и уже дома обнаружить, что вопрос остался открытым (тут еще чувство стыда и вины может подключиться). Важно прояснять то, что непонятно: я понял всё, а вот это понял не до конца, объясните, пожалуйста. Набраться смелости и спросить. Это сэкономит кучу нервов и ресурсов. Врачи, как правило, за конструктивный диалог.

На линии я работаю уже 2,5 года. Я отдежурила свыше 3 тысяч часов. Это стало возможным благодаря тому, что за моими плечами большой опыт проработки своих трудностей в личной терапии в качестве клиента. Мне повезло: несмотря на все тяготы переживания болезни, у меня было очень много поддержки со стороны близких. Это помогло избежать некоторых психологических травм, с которыми обычно сталкиваются онкопациенты.

Когда я пришла работать на горячую линию, у меня не было страха. Благодаря моему внутреннему опыту и психологической проработке, я была уверена, что у меня все получится. И получилось! Это не что-то, что я узнала из книжек, а что я прожила и прочувствовала. Я прекрасно понимаю, что мой опыт отличается от опыта других людей, но также есть и что-то, в чем мы похожи. Опыт психотерапии и большое желание помогать делают меня готовой помочь абонентам, в какой бы ситуации они ни находились.

Поспать, поиграть, если состояние позволяет и хочется пойти погулять — гуляйте. Онкология — непредсказуемое заболевание, никто не знает, успеет ли этот человек насладиться жизнью.

Соматопсихика

Соматопсихика — это когда соматическое состояние пациента влияет на его психологическое самочувствие. Если человеку больно физически, это совершенно точно отразится на его психике. Поведение и настроение онкологического пациента может меняться по несколько раз на дню. У пациента могут быть внезапные приступы агрессии, слезы, приливы энергии и слабость. Родственникам важно помнить, что дело не в них — это нормальное поведение, когда человек болеет. Просто держать в уме то, что так бывает, и это нормально.

Родителям я посоветую не забывать про себя. Дети часто становятся центром нашей жизни. Когда ребенок болеет, вся жизнь взрослого выстраивается вокруг болезни. Важно не забывать делать то, что нужно вам. Элементарно не забывать о своих витальных потребностях — о еде и сне (а в подобной ситуации очень просто про это забыть). Обращаться за помощью в бытовых вопросах — попросить сходить в магазин, побыть с ребенком хоть несколько часов.

Одна из самых распространенных ошибок родственников взрослых онкопациентов — гиперопека. Родственники часто принимают решения за самого пациента. Хотят его вылечить своими силами, невзирая на официальную медицину, часто прибегают к альтернативным методам лечения, таскают пациента по врачам, по бабкам-знахаркам, по заграницам. Их тоже можно понять — это попытка зацепиться за каждый шанс. Человек не принимает сложившуюся ситуацию, для него главное — бороться, неважно, как. Порой родственники это делают не столько для пациента, а для себя. За этим деланием они упускают самое важное — возможность просто побыть с близким. Необходимо сверяться с самим пациентом, не просто слушать, а слышать его.

Контроль

Наличие достоверной информации о ходе и характере заболевания позволяет хоть что-то контролировать. В ситуации, когда в жизнь человека так или иначе врывается онкологический диагноз, многое выходит из-под контроля, будущее становится неопределенным и пугающим.

Однако контроль бывает разным. Многие родственники онкологических пациентов начинают относиться к ним как к немощным, беспомощным, больным, несмотря на то, что человек может многое делать самостоятельно.Такое отношение пагубно сказывается как на пациенте, так и на его близких. Пациенту важно хоть что-то в своей жизни держать под контролем: иметь свои желания и воплощать их, участвовать в жизни семьи, самостоятельно принимать решения. Когда к пациенту начинают относиться как к немощному, у него может возникнуть чувство вины и стыда. Чувствовать себя обузой неприятно. Да и самим родственникам гиперопека ничего хорошего не даст. Энергия, которую можно было бы потратить на что-то другое, вбухивается в то, что только разрушает отношения. Да и эмоциональное выгорание никто не отменял.

Если родственник умирает, очень важно разговаривать. Говорить все, что хочется сказать. Ценить каждую минуту, проведенную с ним. Говорить от чистого сердца. Плакать, если плачется. Делиться с человеком своей любовью и теплом. Это самое важное, что вы можете дать ему.

Моя мама умерла от лейкемии, когда мне был 21 год.

Всё началось с того, что у мамы внезапно изменилось поведение. Она стала вести себя агрессивно. Что-то происходило, но я не понимал, что.

Мама лечилась около 2,5 лет. Последние 3 месяца она постоянно была в больнице. Больница находилась на приличном расстоянии от дома. Я каждый день навещал ее, привозил ей суп. В больнице, конечно, кормили, но я всё равно возил маме суп. Врезался в память момент, когда я ехал в институт сдавать экзамен и чувствовал, как у меня в сумке в посудине плескался этот суп…

Моя помощь также заключалась в том, что я выносил судно, ходил в аптеку, ходил за памперсами, присматривал за мамой.

За 2 недели до маминой смерти стало понятно, что болезнь неизлечима. Ее состояние становилось все хуже и хуже.

До последнего момента нам казалось, что ей станет лучше.

Помощь в быту

Я часто слышу от близких онкологических пациентов о том, как тяжело, когда такое количество бытовых вопросов ложатся на их плечи.

Помощь в бытовых вопросах (кстати, наряду с информированием) — это то, в чем нуждаются родственники пациентов в первую очередь.

Вечером, накануне, медсестра предложила мне лечь с мамой в одной палате, в ней даже была свободная койка. Медсестра дала мне понять, что этой ночью все может закончиться. Но я был ужасно уставшим и очень хотел домой, в свою кровать. Помню, что той ночью был сильный ливень. В 5 утра мне позвонили из больницы и сказали, что мама умерла.

Позже я прочитал, что с людьми в коматозном и полукоматозном состоянии можно общаться. Если бы я знал это тогда, мы могли бы пообщаться. Мама могла бы сказать что-то важное. Мне было очень, очень обидно. Я сильно винил себя. Я много плакал, когда думал об этом.

Чувство вины

Феномен чувства вины заключается в том, что оно вылезает везде, где только можно. В ситуации, когда кто-то из близких заболел раком, чувство вины обязательно бороздой пройдется по каждому члену семьи.

По пациенту — за то, что стал обузой для близких (даже если это не так), что заставляет своих родственников переживать (кстати, это одна из самых громких причин, по которой пациенты не хотят сообщать свой диагноз членам семьи).

По родственникам — за то, что допустили, что близкий заболел (хотя, как мы помним, нет линейных связей между этими вещами), даже за то, что они здоровы, а близкий нет.

Если близкий умирает, чувство вины в разы обостряется:

• Я недостаточно сделал для того, чтобы он поправился.
• Я была плохой матерью.
• Как я смею продолжать жить, когда он умер?
• Его смерть — наказание за мои грехи.

Порой, когда близкий человек находится на терминальной стадии заболевания, родственники начинают усиленно таскать его по врачам, водить к народным целителям, подвергают человека болезненным и бесполезным процедурам именно, чтобы не чувствовать вину.

Что делать с чувством вины? Помнить, что оно иррационально. Сколько бы вы ни делали, всегда будет казаться, что этого недостаточно. Если вы отловили его в себе, не отмахивайтесь. Просто признайте, что оно есть, и помните, что оно иррационально.

Я долго горевал, кажется, полтора или два года. Сразу после смерти матери я переживал отрицание и шок. Трудно было до конца осознать, что ее не стало. Было очень тяжело. Я много плакал по ночам. Меня мучило чувство вины.

Я злился на маму.

После ее смерти я обнаружил на ее банковском счету большую сумму денег. При этом мама стирала руками, хотя она могла себе позволить купить стиральную машину.

Мама очень хотела побывать в Париже. Хотела поехать, но не поехала. Хотя финансово она могла себе это позволить. Помню, я как-то смотрел один французский фильм. Дома почему-то были круассаны. Мама любила и круассаны, и французские фильмы. Я задумался, смотрела ли мама этот фильм. А потом осознал, что он вышел уже после ее смерти. Это случилось несколько лет спустя. Я запомнил этот момент, так как тогда я плакал последний раз, вспоминая о маме.

Осознавал ли я тогда эти потребности, не будучи психологом? Нет, не было даже мыслей об этом. Про стадии горевания я тоже узнал намного позже. Может быть, эти знания помогли бы мне пережить ее смерть. О самоподдержке и заботе о себе я даже не задумывался.

Порой я закрывался. Многие психологи по праву считают студенческий возраст подростковым. Эмоции, максимализм, защитные реакции. Открыто говорить про чувства я не был способен, хотя, возможно, это бы мне помогло.

Я хочу дать совет тем, чей близкий неизлечимо болен. Я в какой-то момент осознал, что вместе с человеком уходят его воспоминания. Например, ты в детстве делал то-то и то-то, вел себя так-то и так-то. Таких сообщений в живом общении очень много. Ты узнаешь себя из этого. Когда мама умерла, я понял, что мне не у кого спрашивать про эти вещи.

Вместе с ней ушел ее взгляд, ее воспоминания, не только обо мне, но и о ней, о маленьких ценных деталях ее жизни, о которых некому больше рассказать. Ушла часть моей жизни, часть меня.

Мой совет заключается в следующем: побольше общаться с родственником, который умирает, задавать ему вопросы. Это важнее любого наследства, это то наследство, которое является частью вас, вашей жизни, вашей семьи.

Искренность

Искренность — это вообще удивительная штука. Человеческая психика так устроена, что каким-то невероятным образом улавливает фальшь. Особенно в этом преуспели дети и люди, которые болеют.

Говорить нужно искренне.

Хочется поддержать, но не знаете, как? Так и скажите: я хочу поддержать тебя, что-то сделать для тебя, но я в растерянности, и не знаю, в чем ты сейчас нуждаешься.

Задавать прямые вопросы: что я могу для тебя сделать? Что тебе сейчас хочется?

Подчеркиваю: если это действительно важно вам в данный момент.

Не нужно говорить только лишь бы сказать. Это все прекрасно считывается. Не всегда есть желание говорить по душам, поддерживать, быть опорой, и это тоже нормально. Порой и близкому нужна опора и поддержка. В эти моменты вы не перестаете любить того, кто болеет. Важно держать это в уме. Любая недосказанность и фальшь отражаются на психологическом климате в семье. Как это происходит? Лично у меня нет ответа. Есть такое свойство у человеческой психики. Этого достаточно.

Нужно обращаться за психологической помощью, чтобы этот период своей жизни прожить более осознанно. Это не кошмарный сон, это часть реальности. Если родственник проходит лечение, и есть вероятность выздоровления, нужно все равно себя психологически поддерживать. В подобной ситуации сложно поддержать себя самостоятельно. Поскольку ты целиком и полностью находишься в сложившейся ситуации, это практически невозможно.

Сейчас я работаю психологом. С учетом моего непростого опыта, это стало возможным благодаря тому, что на протяжении 7 лет (почти всю свою сознательную жизнь) я прорабатывал все свои трудности на личной психотерапии. Это помогло мне пережить и осознать свой опыт и состояться, как специалисту. Говоря о психотерапии, я точно знаю, о чем говорю.