Ужасы человек с опухолью

Чуть ли не единственный источник актуальной и свежей информации - лекции известного российского египтолога Виктора Солкина, которые, к счастью, регулярно появляются в ютубе . О медицине Египта, о возможностях врачей прошлого и последних открытиях Виктор Солкин рассказал kp.ru.


Бог бальзамирования Анубис, склонившийся над мумией. Роспись саркофага, 11 в. до н.э. Каир, Египетский музей. Фото: Виктор Солкин

- К сожалению, сегодня мало говорят о том, что достижениями современной медицины мы обязаны Древнему Египту, - отмечает Виктор Солкин. - Это самая древняя медицина в истории человечества, берущая начало еще в 4 тысячелетии до новой эры.

Слава о врачебном искусстве египтян шла по всему миру. Нередко при дворах иностранных царей главным магом, лекарем и толкователем снов был именно египтянин. И это, в общем-то понятно: развитие медицины связано с ритуалами бальзамирования и, в отличие от многих других культур, Египет не питал страха перед изучением человеческого тела.

Главная проблема - зубы

Исследователи констатируют: состояние зубов большинства мумий оставляет желать лучшего. И это притом, что страсть к гигиене была огромна: египтяне совершали омовения дважды в день, а зубы чистили особым составом, смесью пальмового масла с натроном - сочетанием соды и соли.

Но даже зубная паста не спасала, и виной тому был хлеб, который делался при помощи зернотерки: приспособление состояло из двух кусков известняка, крупицы которого всегда попадали в тесто и стирали зубы. Добавляло вреда и то, что египтяне были сладкоежками и не отказывали себе в финиках и меде.

От стоматологических проблем не были застрахованы даже фараоны! Когда в середине прошлого века медицинское освидетельствование проходила мумия Рамсеса II Великого , у ученых возникло серьезное подозрение, что фараона могли свести в могилу именно зубы. Из-за абсцесса у него была сильно повреждена челюстная кость.


Мумия Рамсеса II Великого в Египетском музее в Каире. 13 в. до н.э. Фото: Виктор Солкин

Врачи имели своеобразное представление о кариесе. Полагали, что в зубы попадает червь, которого нужно изгонять натроном. Но если червь победил, тогда шли другим путем: например, заменяли зубы протезами. Удивительно, что у некоторых мумий были обнаружены искусно сделанные золотые мосты с использованием чужих зубов или зубов, сделанных из слоновой кости. Мосты смотрелись достаточно стильно, в виде тонкой золотой полоски. Таким эффектным решением проблемы в древнем мире не мог похвастаться никто.

Рецепты красоты от египетских врачей

Египтяне знали массу рецептов, многие из которых используются до сих пор. Особенно востребованными эти рецепты оказались в косметологии: папирусы, посвященные рецептам красоты, изучали, к примеру, в домах Лореаль и Елены Рубинштейн .

Для замедления старения или, как значилось в письменных источниках, "чтобы волосы не становились седыми", использовали человеческую плаценту. В основе множества снадобий лежало молоко ослицы, очень жирное и положительно влияющее на кожу. Технология приготовления препарата подчас была очень сложной. Чтобы получить средство от пигментных пятен, например, нужно было замешать лепешку из молока ослицы с компонентами 16 трав, особым образом испечь и поставить на паровую баню до образования масла на поверхности. Именно этим маслом и следовало мазать лицо. Рецепт, актуальный для Африки , где женщины страдали от сильного солнца, оказался работающим: его проверяли современные исследования.

Поразительно, но в Древнем Египте существовали даже тесты на беременность. Предлагалось взять девственную землю, содержащую песок и минимум грунта, засеять ее пшеницей и ячменем и полить мочой. Если женщина была беременна - всходы ускорялись и появлялись в указанное в папирусе время. Большее прорастание ячменя свидетельствовало в пользу мальчика, пшеницы - девочки.

Этот тест проверяли ученые из Германии и сами удивились большой его точности. Из 32 примеров успешными оказались 22.

Одной из ярких красавиц древности была царица Тейе, бабушка Тутанхамона. Миниатюрная женщина, ростом чуть выше 160 сантиметров, она и после смерти сохранила красоту. Ее тело было вызолочено, ногти покрашены терракотовым лаком на основе охры и смолы кедрового дерева. В отличие от большинства мумий, у Тейе сохранились хорошие зубы и - главное - потрясающие густые волосы. Но, как отмечают исследователи, в копне волос обнаружились вши и гниды. Паразиты были еще одной напастью египтян, и именно борьбой с ними объяснялась привычка большинства брить голову наголо.


Голова статуи царицы Тейе, бабушки Тутанхамона. 14 в. до н.э. Берлин, Египетский музей. Фото: Виктор Солкин

Черви и другие паразиты

Неверно полагать, будто египетские художники изображали на фресках какого-то абстрактного человека. Нет, запечатлевались конкретные люди и подчас детализация была поразительной. Например, на ряде фресок с рабочими, рыбаками и охотниками, древний художник изобразил людей с различными грыжами. А некоторые рисунки явственно указали врачам на филяриоз. Это заболевание развивается на фоне паразитирования в организме человека нитевидных червей, которые часто локализуются в гениталиях.

Древние папирусы не обошли вниманием паразитов, описав около 14 видов от круглых червей, до тех, что вызывали главную проблему Египта - шистоматоз. Паразиты, вызывающие шистоматоз, обитают в прибрежных водах Нила и проникают через кожу, разрушая мочеполовую систему человека. Неслучайно французские солдаты, прибыв в Египет ужаснулись. Их поразило, что египетские мужчины "кровоточат, как женщины". С этой кровью промежуточные формы паразита попадают в воду, где цикл повторяется, когда паразит находит себе нового хозяина. Сейчас Египет покончил с шистоматозом, но долгое время это было настоящей напастью.


Крышка саркофага придворного карлика Джедхора. 4 в. до н.э. Каир, Египетский музей. Фото: Виктор Солкин

При таких проблемах с паразитами неудивительно особое отношение к жидкостям из другого тела. Например, кровь имела магическое значение: даже тряпки, оставшиеся после бальзамирования - собирались в мешок, закрывались скульптурным изображением умершего и отправлялись в гробницу. Врачебные инструменты использовались лишь один раз. Богатые люди, обращаясь к врачу, заказывали инструменты, свободные от магического воздействия чужой крови. Сегодня очевидно, что такая "магия крови" имела и гигиеническое значение.


Скульптурная группа придворного карлика Сенеба с женой и детьми. 25 в. до н.э. Каир, Египетский музей. Фото: Виктор Солкин

Проблемы с костями

Египтяне верили, что всем людям дан талант, который кто-то находит, а кто-то нет. Но если у человека увечье, то ему дана еще одна дополнительная сущность - магическая сила. Носителями магических сил считались карлики. Их было много, их очень любили. Сохранились скульптурные изображения придворных карликов, например, господина Сенеба, придворного карлика, жившего в 25 веке до н. э. или саркофаг карлика Джедхора, любимца одного из царей в 4 веке до н. э. Часто маленькие люди становились ювелирами, ведь ювелирное искусство подразумевало работу с магией, необходимой для создания амулетов и украшений.

Больше всего исследователям известно о заболеваниях костей жителей древнего Египта. О заболеваниях внутренних органов сказать что-то трудно, ведь внутренние органы не могли сохраниться до наших дней. Но в этом смысле примечательна мумия Менхеперра, жреца бога Амона, который жил в 11-10 веке до н э. У него был спинной туберкулез, от которого буквально обрушился позвоночник. Это стало одним из самых ярких примеров костного туберкулеза в Египте.


Мумия царицы Тейе. Фото сделано во время находки мумии в 1898 году. Милан, Центр египтологии миланского университета, архив Виктора Лоре

Известны и другие случаи костных болезней. Ученые установили, что обезображенная ступня мумии фараона Саптаха, молодого человека, жившего на рубеже 13-12 вв. до н э. - это следствие полиомиелита.


Мумия царя Саптаха со следами полиомиелита конечностей. 12 в. до н.э. Каир, Египетский музей. Фото: Catalogue General Antiquites Egyptiennes du Musee du Caire: The Royal Mummies. - Le Caire, 1912.

Египетские врачи умели блестяще сращивать кости, и наряду с зубопротезированием, применяли протезирование частей тела. Так, например, женщине, жившей в 15 веке до н. э., потерявшей большой палец ноги, сделали палец из дорогого черного дерева. Нельзя сказать, что женщине стало легче ходить, но в сандалии такой палец смотрелся органично. Страсть к целостности тела привела к тому что этот протез ушел в гробницу.


Протез пальца ноги мумии египтянки, жившей в 15 в. до н.э. Фото: Египетский музей в Каире, архив.

Кодекс древнеегипетского врача

Это удивительное свидетельство научного прорыва, тем более необычное, учитывая, что к функции мозга египтяне относились поверхностно и до Гиппократа функция мозга так и не была определена. При бальзамировании мозг вынимался специальными крючками через ноздри и это была единственная часть тела, которая выбрасывалась.

Если современные доктора часто используют канцелярит, то египтяне отдавали предпочтение "метафориту", пользуясь очень поэтичной терминологией. Они считали, что у раны есть губы, уста и глотка, а задача врача - сшить губы раны, чтобы она не говорила. "Хорошая рана - это молчащая рана", - считали доктора прошлого.


Медицинский папирус Эберса. 16 в. до н.э. Лейпцигский университет, архив

Чума приходила в Египет неоднократно и самая страшная эпидемия случилась в 14 веке до н.э. в эпоху Аменхотепа III. Это был период расцвета торговли, когда корабли бороздили моря, но вместе с крысами привозили с собой и чуму. Болезнь в первую очередь выкосила людей, живущих скоплениями: воинство, жречество и художников. После чумы в Фивах был упадок искусства, так, что царскому дому пришлось завозить мастеров искусства из других регионов.


Статуя Сехмет – львиноголовой богини воздаяния, покровительницы чумы и, одновременно, медицины. 14 в. до н.э. Турин, Египетский музей. Фото: Виктор Солкин

Однако анализ показал другое. Женщиной-фараоном была та, на чьем теле отпечаталась болезнь. Она прожила долгую жизнь, была очень полной, страдала от зубных абсцессов и страшного онкологического заболевания. Огромной опухолью была покрыта вся ее поясница, так, что следы опухоли сохранились даже на мумии.


Пустулы на коже лица мумии Рамсеса V. Каир, Египетский музей. Фото: Catalogue General Antiquites Egyptiennes du Musee du Caire: The Royal Mummies. - Le Caire, 1912.

Мумии больше не разворачивают

Сегодня египтологи с ужасом говорят о развлечении викторианской Англии , когда гостей приглашали на "разворачивание мумии". После застолья в зал вносили мумию, разворачивали ее, а потом - выкидывали или использовали в растертом виде, путая слова "мумия" с "мумие" и категорически не понимая, что у смолы, добытой в иранских нагорьях и у мумий - разное происхождение.

На рубеже 20-21 века на смену варварскому "разворачиванию" потехи ради появились неинвазивные методы, которые позволяют раскрыть секреты мумии, не разрушая ее.

Как отмечает Виктор Солкин, древние египтяне владели уникальными знаниями, основной массив которых был попросту забыт в Средние века. Многие вещи из Древнего мира вошли назад в эпоху Возрождения, через арабские источники, когда люди стали потихоньку вспоминать то, что прекрасно знали полторы тысячи лет тому назад.


Визуализация результата томографического исследования мумии жрицы Чесмутенгебтиу, жившей в 10 в. до н.э. Видны амулеты, положенные между погребальных пелен мумии. Фото: Британский музей, архив

P.S. Редакция " КП " ждет вопросов для Виктора Солкина. В будущих публикациях известный египтолог ответит на все, что интересует наших читателей.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Анализ ДНК почти сотни египетских мумий шокировал ученых

Оказалось, что древние египтяне совсем не из Африки родом (подробности)

Ученые воссоздали голос египетского жреца, жившего три тысячи лет назад


  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5


Я вообще-то всегда знал, что рано или поздно мне придется сделать эту операцию – как сейчас помню, вернулся домой – лицо опухшее – этакое утро в китайской деревне, и кожа на носу треснула. Смешно сейчас подумать, что это я, четырнадцатилетний дурак полез к чеченцу на две головы выше меня ради какой-то девочки, которую я потом никогда в жизни не видел. Но нос мне в итоге сломали.

И вот уже здесь, в Мюнхене, годам к двадцати пяти, у меня начались регулярные головные боли. Спал я тоже с трудом – постоянно стучало в висках, храпел я так, что наутро болело небо. Как будто этого было недостаточно, все чаще я ловил себя на мысли, что у меня слегка приоткрыт рот, словно я олигофрен какой-то – воздуха, вдыхаемого носом, совсем не хватало. И вот, однажды, придя к врачу, я выяснил, что мне необходима операция. Искривленная перегородка продолжала расти, был немалый риск, что одной из ноздрей я лишусь, а хрящевая ткань напополам с костью изуродует меня до неузнаваемости, разрастаясь мерзким нарывом прямо у меня на лице. Честно скажу – семье пришлось меня поуговаривать – все-таки это была моя первая в жизни операция, по крайней мере, в сознательном возрасте. Но все уверяли меня, что немецкие больницы не имеют ничего общего с тем, что я видел в России, что операция плевая, и вообще - нельзя запускать свое здоровье. Так, подгоняемый напутственными речами, я оказался на аллее, ведущей в Гросхадерн. Больница была просто громадной. Мне еле хватало глаз, чтобы объять ее размеры – она вздымалась этакой хромированной стеной над больничным парком, разрасталась в сторону уже более приземистыми парковками, станцией скорой помощи, приемной и достроенными недавно хирургическими отделениями, что нависали на колоннах прямо над столовой для персонала в парке. Я почти устал, идя по коридору до отделения G, в которое мне дали направление. К тому же сумка от ноутбука у меня слишком тяжелая и неудобная – плечо мне тянуло вниз так, будто меня перекосил ДЦП. На двенадцатом этаже меня встретила медсестра и показала палату, предложив располагаться. Палата была просторная и уже как будто обжитая – тут книга на прикроватном столике, там букет цветов в вазе, наушники на подушке. Сложив вещи в шкаф, я запер его на простенький чемоданный замок в четыре цифры, я начал осматривать свою новую обитель на ближайшие четыре – пять дней.

Задумывались ли вы когда-нибудь, насколько глубоко можно засунуть человеку в нос вязальную спицу? Ответ прост: целиком. Это было, наверное, самое мерзкое из того, что я когда-либо испытывал – холодная металлическая трубка сначала вошла в ноздрю, потом застопорилась, но старенький доктор, чем-то похожий на писателя Чехова, что-то крутанул, слегка надавил, и тут я испугался, что сейчас мне проткнут мозг – проталкивая какие-то сгустки, расширяя мою плоть, эта спица ушла в мою голову целиком. От боли из глаз моих потекли слезы, поэтому я не видел, что за изображение вывел пожилой двойник Антона Павловича на стену, при этом изъясняясь малопонятными терминами.

В общем и целом, план операции был таков – сломать перегородку, вынуть хрящи, соскоблить наросшую кость и срезать кожу, которой уже начала зарастать малоиспользуемая ноздря. Когда я, наконец, вернулся в палату, мой сосед уже обедал. Со спины он казался каким- то ненастоящим, нереальным – маленькое тельце восседало на стуле, казавшимся непомерно громадным по сравнению с тщедушным телом, только громадная, неровная голова возвышалась над спинкой стула, непомерно тяжелая, раздутая вправо. Я сел напротив соседа и протянул ему руку, поздоровавшись. Сосед представился Паулем. Рука у него была маленькая и слабая – можно было разглядеть каждую косточку под тонкой кожей. Я старался не пялиться, но Пауль помимо воли притягивал взгляд – так не можешь остановиться, глядя на калек и уродцев. Маленький человечек без возраста был похож на ребенка, больного прогерией – синие вены глубокими трещинами бороздили бледную кожу, лицо было стянуто к правой стороне перевязкой, закрывавшей правую часть головы и глаз. Бедняга без аппетита поглощал принесенный медсестрой обед – какой-то салат, бобы и обезжиренный йогурт. Мой обед оказался внушительнее – фрикадельки с соусом, картошка фри, булочка, чай и что-то похожее на консервированные ананасы. Обедать рядом с Паулем было сложно – тот постоянно всхлипывал, втягивал в себя текущую из носа слизь, неловко обращался с вилкой и собственной челюстью – его бобы то и дело валились изо рта обратно на тарелку, видать, он еще не до конца отошел от наркоза. Я съел все, кроме желтой дряни, которую я по ошибке принял за ананасы – это оказались маринованные в меду и горчице чищенные огурцы. Меня едва не стошнило, когда я попытался проглотить эту гадость. Зажав рот, я убежал сплюнуть мерзость в унитаз, сосед, похоже, принял мою реакцию на свой счет и забрал еду к себе на прикроватный столик, не сказав мне ни слова.

Сигарета почти не ощущалась, я продолжал жевать фильтр еще добрые две минуты, прежде чем понял, что докурил. Сделав селфи, я удивился. Ожидая увидеть снова то же распухшее лицо, что я наблюдал в зеркале после драки, в которой мне сломали нос, вместо этого я заметил лишь слегка распухший нос. Кто-то заботливо подвесил мне валик из бинтов под нос, подвесив завязки на уши. Валик весь пропитался кровью. Вот я дурак – только сейчас до меня дошло, что курение расширяет сосуды и провоцирует кровотечение. Не без труда найдя дорогу в палату, я свалился на кровать – наверное, с самого детства мне не было в кровати так уютно. В какой-то момент мне потребовалось в туалет – я стащил штаны да так и прошагал через всю палату, благо никого в тот момент внутри не было. В общем, от наркоза я отходил тяжко. Меня потом приходили осматривать, рассказали, как ухаживать за носом. Из забавного – запретили сильно тужиться в туалете. В общем, воспоминания у меня остались о дне операции весьма обрывочные. То ли дело ночь.

Весь вечер у палаты соседа стояли какие-то люди – то ли коллеги, то ли друзья. Сквозь сон я слышал, что они его с чем-то поздравляют, жмут руку, кажется, даже открыли шампанское. В конце концов, когда посетители ушли, Пауль выключил свет и тоже лег спать. Я повернулся в сторону его кровати и что-то заставило меня открыть глаза. У кровати Пауля снова стояла какая-то полная фигура и немного раскачивалась. Какого черта! Мне не хотелось ни с кем ссориться, но совесть же тоже надо иметь – здесь люди спать хотят, а тут какие-то танцы! Включив фонарик на мобильнике, я направил его в сторону кровати и застыл в ужасе. Тело одеревенело, как тогда под наркозом, я выпучил глаза до боли в висках, чувствуя, как от напряжения, кровь вытекает из носа на недавно замененный тампон. За кроватью ширилось, пританцовывало и взмахивало конечностями нечто. То, что это не человек, было ясно сразу – у человека должны быть хотя бы голова. Эта тварь уродливой грудой вздымалась над тщедушным человечком на койке, еле заметным под одеялом, словно на кровати лежит одна лишь голова. И вот, одной из конечностей создание потянулось к правой стороне головы Пауля – той самой, укрытой бинтовыми повязками. Чувствуя необходимость что-то сделать, я, не в силах пошевелить одеревеневшими мышцами, собрал всю свою волю в кулак, чтобы направить ее в пересохшее горло и выдавил из себя:

Существо недоуменно застыло, после чего, тяжело переступая, утекло куда-то в стену, а я провалился в сон.

Весь следующий день мерзкая галлюцинация преследовала меня – куда не посмотрю – на мешки ли в тележке уборщицы, на камень ли в парке – всюду мне мерещилось тяжеловесное жирное безголовое тело с руками-ветками. Пауль выглядел сегодня бодрее обычного, мы даже немного разговорились за обедом. Смотреть на него было все еще страшно, особенно, когда он сказал, что ненамного старше меня – около двадцати восьми, кажется. От наркоза я должен был отойти, но звенящая пустота в мыслях все еще мешала думать. Пауль рассказал, что ему вырезали опухоль за глазницей, теперь приводят лицо в порядок. Я слушал его рассказы о химиотерапии и операциях, стараясь подбадривать и сочувствовать, но сам не мог отделаться от леденящего ужаса осознания, что человек, мой ровесник, когда-то любивший горные лыжи и серфинг теперь превратился в уродливую лысую куклу с раздутой головой и тонкими руками-палочками. В какой-то момент чувство такта отказало мне, и я спросил, остался ли глаз на месте. Пауль, будто тоже осознал, насколько безвозвратно уничтожено его тело, покачал головой, и остаток обеда мы провели в молчании.

Больница – на редкость скучное место. Я сходил покурить, наверное, раз пятнадцать. Врачи, казалось, перестали мной интересоваться – единственный осмотр, в день после операции оказался последним. Я несколько раз стучался на сестринский пост и просил меня выписать, но мне отвечали, что кровотечения могут быть опасны и мне придется задержаться. Разумеется, не скука гнала меня прочь из больницы. Я боялся снова лечь спать в этой палате и снова увидеть эту жуткую дрянь, нависавшую над моим соседом. До середины ночи я просидел перед ноутбуком с наушниками, боясь даже повернуться в сторону Пауля, ожидая в любую секунду увидеть распухшую тушу утопленника, склонившуюся над сломанной куклой, когда-то бывшей человеком.

Он пришел неожиданно. Каким-то еле заметным движением на периферии зрения. Вот я оборачиваюсь, и он уже стоит над спящим человеком. Головы нет, только черная дыра, будто голову давным-давно срубили, вместо рук какие-то переплетения веток и корней, торчащих из безразмерной туши, покрытой трупными пятнами. На этот раз моей решимости можно было позавидовать – словно непослушной собаке я громким шепотом крикнул:

-Фу! Нельзя! Пошел вон!

Но на этот раз мерзкая тварь не исчезла в черном пятне на стене. Вместо этого, тяжело переступая ногами-колоннами, пританцовывая так, что жир колыхался, подобно мерзкому бледному морю, нечто медленно приближалось ко мне. Я перешел на крик, приказывая твари остановиться, уйти, но оно продолжало гулко топать ко мне. Вот тянется бесформенное переплетение веток к моему лицу, вонзается в мне в левый глаз, и я кричу, а жадная раззявленная дыра, кажется, усмехается. Утром медсестра, приносившая завтрак, обнаружила меня на полу. Я соврал, что у меня случился обморок, меня снова осмотрели врачи, даже сделали рентген. После рентгена кто-то словно сменил пластинку у самой реальности. В глазах врачей появилось странное сочувствие, медсестры регулярно спрашивали у меня о моих ощущениях, пичкали какими-то таблетками. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно – кровь шумела в ушах, голова ужасно болела, а на левый глаз будто что-то давило изнутри. Пару раз я и правда потерял сознание, один раз в палате, и маленький человечек, победивший рак, клятвенно пообещал теперь не оставлять меня одного – даже выходил со мной курить, хотя не курил сам – говорил, что знает, как сильно можно удариться, один раз неудачно упав в обморок.

Я понимал, что происходит – любой бы понял, верно? Я отогнал болезнь от своего соседа, и та теперь перекинулась на меня. Какая-то тварь, распространяющая рак, присосалась к моему соседу, и я помешал ее трапезе – вынул надкушенный бутерброд изо рта, и теперь она мстила – теперь этот кусок жира вознамерился забрать мою жизнь. Нет уж, такого я не планировал – я не хотел ценой своей жизни спасать почти незнакомого мне человека.

Ночи я дождался с большим трудом. В конце концов, если я верну добычу – тварь ведь должна отстать? Я подготовился с вечера, отослал Пауля ужинать, чтобы мне никто не мешал, сказал, что ко мне приедет мама и посидит со мной. Сосед мой спал под успокоительным – его все еще мучили боли, поэтому можно было не бояться, что тот проснется. Я включил аудиокнигу в наушниках, чтобы не уснуть раньше времени. Вот, маленький человечек вернулся с сестринского поста, зажимая тонкую ручку ватным тампоном – ему сделали укол. Осталось совсем немного. Я правильно рассчитал – он и правда уснул, стоило уродливой голове коснуться подушки. Немного подождав, я встал и подошел к его кровати. Он дышал хрипло и неровно – словно жизнь едва теплилась в тщедушном тельце. Не может же быть этот остаток от человека быть достоин жизни больше меня? Осторожно, чтобы не разбудить, я размотал повязки на его голове. Взору моему предстала исполосованная скальпелями плоть и склизкая пустая дырка на месте глаза – то место, где раньше покоилось смертоносное скопление клеток. Одну за другой, я начал втыкать ветки в пустую глазницу. Маленький человечек проснулся, начал кричать и брыкаться, но я с легкостью заткнул ему рот, а коленом прижал к кровати. С неумолимостью самого рака, я продолжал давить на острые палки, пока несчастный не затих. Теперь-то я должен излечиться, верно?


  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5


Я вообще-то всегда знал, что рано или поздно мне придется сделать эту операцию – как сейчас помню, вернулся домой – лицо опухшее – этакое утро в китайской деревне, и кожа на носу треснула. Смешно сейчас подумать, что это я, четырнадцатилетний дурак полез к чеченцу на две головы выше меня ради какой-то девочки, которую я потом никогда в жизни не видел. Но нос мне в итоге сломали.

И вот уже здесь, в Мюнхене, годам к двадцати пяти, у меня начались регулярные головные боли. Спал я тоже с трудом – постоянно стучало в висках, храпел я так, что наутро болело небо. Как будто этого было недостаточно, все чаще я ловил себя на мысли, что у меня слегка приоткрыт рот, словно я олигофрен какой-то – воздуха, вдыхаемого носом, совсем не хватало. И вот, однажды, придя к врачу, я выяснил, что мне необходима операция. Искривленная перегородка продолжала расти, был немалый риск, что одной из ноздрей я лишусь, а хрящевая ткань напополам с костью изуродует меня до неузнаваемости, разрастаясь мерзким нарывом прямо у меня на лице. Честно скажу – семье пришлось меня поуговаривать – все-таки это была моя первая в жизни операция, по крайней мере, в сознательном возрасте. Но все уверяли меня, что немецкие больницы не имеют ничего общего с тем, что я видел в России, что операция плевая, и вообще - нельзя запускать свое здоровье. Так, подгоняемый напутственными речами, я оказался на аллее, ведущей в Гросхадерн. Больница была просто громадной. Мне еле хватало глаз, чтобы объять ее размеры – она вздымалась этакой хромированной стеной над больничным парком, разрасталась в сторону уже более приземистыми парковками, станцией скорой помощи, приемной и достроенными недавно хирургическими отделениями, что нависали на колоннах прямо над столовой для персонала в парке. Я почти устал, идя по коридору до отделения G, в которое мне дали направление. К тому же сумка от ноутбука у меня слишком тяжелая и неудобная – плечо мне тянуло вниз так, будто меня перекосил ДЦП. На двенадцатом этаже меня встретила медсестра и показала палату, предложив располагаться. Палата была просторная и уже как будто обжитая – тут книга на прикроватном столике, там букет цветов в вазе, наушники на подушке. Сложив вещи в шкаф, я запер его на простенький чемоданный замок в четыре цифры, я начал осматривать свою новую обитель на ближайшие четыре – пять дней.

Задумывались ли вы когда-нибудь, насколько глубоко можно засунуть человеку в нос вязальную спицу? Ответ прост: целиком. Это было, наверное, самое мерзкое из того, что я когда-либо испытывал – холодная металлическая трубка сначала вошла в ноздрю, потом застопорилась, но старенький доктор, чем-то похожий на писателя Чехова, что-то крутанул, слегка надавил, и тут я испугался, что сейчас мне проткнут мозг – проталкивая какие-то сгустки, расширяя мою плоть, эта спица ушла в мою голову целиком. От боли из глаз моих потекли слезы, поэтому я не видел, что за изображение вывел пожилой двойник Антона Павловича на стену, при этом изъясняясь малопонятными терминами.

В общем и целом, план операции был таков – сломать перегородку, вынуть хрящи, соскоблить наросшую кость и срезать кожу, которой уже начала зарастать малоиспользуемая ноздря. Когда я, наконец, вернулся в палату, мой сосед уже обедал. Со спины он казался каким- то ненастоящим, нереальным – маленькое тельце восседало на стуле, казавшимся непомерно громадным по сравнению с тщедушным телом, только громадная, неровная голова возвышалась над спинкой стула, непомерно тяжелая, раздутая вправо. Я сел напротив соседа и протянул ему руку, поздоровавшись. Сосед представился Паулем. Рука у него была маленькая и слабая – можно было разглядеть каждую косточку под тонкой кожей. Я старался не пялиться, но Пауль помимо воли притягивал взгляд – так не можешь остановиться, глядя на калек и уродцев. Маленький человечек без возраста был похож на ребенка, больного прогерией – синие вены глубокими трещинами бороздили бледную кожу, лицо было стянуто к правой стороне перевязкой, закрывавшей правую часть головы и глаз. Бедняга без аппетита поглощал принесенный медсестрой обед – какой-то салат, бобы и обезжиренный йогурт. Мой обед оказался внушительнее – фрикадельки с соусом, картошка фри, булочка, чай и что-то похожее на консервированные ананасы. Обедать рядом с Паулем было сложно – тот постоянно всхлипывал, втягивал в себя текущую из носа слизь, неловко обращался с вилкой и собственной челюстью – его бобы то и дело валились изо рта обратно на тарелку, видать, он еще не до конца отошел от наркоза. Я съел все, кроме желтой дряни, которую я по ошибке принял за ананасы – это оказались маринованные в меду и горчице чищенные огурцы. Меня едва не стошнило, когда я попытался проглотить эту гадость. Зажав рот, я убежал сплюнуть мерзость в унитаз, сосед, похоже, принял мою реакцию на свой счет и забрал еду к себе на прикроватный столик, не сказав мне ни слова.

Сигарета почти не ощущалась, я продолжал жевать фильтр еще добрые две минуты, прежде чем понял, что докурил. Сделав селфи, я удивился. Ожидая увидеть снова то же распухшее лицо, что я наблюдал в зеркале после драки, в которой мне сломали нос, вместо этого я заметил лишь слегка распухший нос. Кто-то заботливо подвесил мне валик из бинтов под нос, подвесив завязки на уши. Валик весь пропитался кровью. Вот я дурак – только сейчас до меня дошло, что курение расширяет сосуды и провоцирует кровотечение. Не без труда найдя дорогу в палату, я свалился на кровать – наверное, с самого детства мне не было в кровати так уютно. В какой-то момент мне потребовалось в туалет – я стащил штаны да так и прошагал через всю палату, благо никого в тот момент внутри не было. В общем, от наркоза я отходил тяжко. Меня потом приходили осматривать, рассказали, как ухаживать за носом. Из забавного – запретили сильно тужиться в туалете. В общем, воспоминания у меня остались о дне операции весьма обрывочные. То ли дело ночь.

Весь вечер у палаты соседа стояли какие-то люди – то ли коллеги, то ли друзья. Сквозь сон я слышал, что они его с чем-то поздравляют, жмут руку, кажется, даже открыли шампанское. В конце концов, когда посетители ушли, Пауль выключил свет и тоже лег спать. Я повернулся в сторону его кровати и что-то заставило меня открыть глаза. У кровати Пауля снова стояла какая-то полная фигура и немного раскачивалась. Какого черта! Мне не хотелось ни с кем ссориться, но совесть же тоже надо иметь – здесь люди спать хотят, а тут какие-то танцы! Включив фонарик на мобильнике, я направил его в сторону кровати и застыл в ужасе. Тело одеревенело, как тогда под наркозом, я выпучил глаза до боли в висках, чувствуя, как от напряжения, кровь вытекает из носа на недавно замененный тампон. За кроватью ширилось, пританцовывало и взмахивало конечностями нечто. То, что это не человек, было ясно сразу – у человека должны быть хотя бы голова. Эта тварь уродливой грудой вздымалась над тщедушным человечком на койке, еле заметным под одеялом, словно на кровати лежит одна лишь голова. И вот, одной из конечностей создание потянулось к правой стороне головы Пауля – той самой, укрытой бинтовыми повязками. Чувствуя необходимость что-то сделать, я, не в силах пошевелить одеревеневшими мышцами, собрал всю свою волю в кулак, чтобы направить ее в пересохшее горло и выдавил из себя:

Существо недоуменно застыло, после чего, тяжело переступая, утекло куда-то в стену, а я провалился в сон.

Весь следующий день мерзкая галлюцинация преследовала меня – куда не посмотрю – на мешки ли в тележке уборщицы, на камень ли в парке – всюду мне мерещилось тяжеловесное жирное безголовое тело с руками-ветками. Пауль выглядел сегодня бодрее обычного, мы даже немного разговорились за обедом. Смотреть на него было все еще страшно, особенно, когда он сказал, что ненамного старше меня – около двадцати восьми, кажется. От наркоза я должен был отойти, но звенящая пустота в мыслях все еще мешала думать. Пауль рассказал, что ему вырезали опухоль за глазницей, теперь приводят лицо в порядок. Я слушал его рассказы о химиотерапии и операциях, стараясь подбадривать и сочувствовать, но сам не мог отделаться от леденящего ужаса осознания, что человек, мой ровесник, когда-то любивший горные лыжи и серфинг теперь превратился в уродливую лысую куклу с раздутой головой и тонкими руками-палочками. В какой-то момент чувство такта отказало мне, и я спросил, остался ли глаз на месте. Пауль, будто тоже осознал, насколько безвозвратно уничтожено его тело, покачал головой, и остаток обеда мы провели в молчании.

Больница – на редкость скучное место. Я сходил покурить, наверное, раз пятнадцать. Врачи, казалось, перестали мной интересоваться – единственный осмотр, в день после операции оказался последним. Я несколько раз стучался на сестринский пост и просил меня выписать, но мне отвечали, что кровотечения могут быть опасны и мне придется задержаться. Разумеется, не скука гнала меня прочь из больницы. Я боялся снова лечь спать в этой палате и снова увидеть эту жуткую дрянь, нависавшую над моим соседом. До середины ночи я просидел перед ноутбуком с наушниками, боясь даже повернуться в сторону Пауля, ожидая в любую секунду увидеть распухшую тушу утопленника, склонившуюся над сломанной куклой, когда-то бывшей человеком.

Он пришел неожиданно. Каким-то еле заметным движением на периферии зрения. Вот я оборачиваюсь, и он уже стоит над спящим человеком. Головы нет, только черная дыра, будто голову давным-давно срубили, вместо рук какие-то переплетения веток и корней, торчащих из безразмерной туши, покрытой трупными пятнами. На этот раз моей решимости можно было позавидовать – словно непослушной собаке я громким шепотом крикнул:

-Фу! Нельзя! Пошел вон!

Но на этот раз мерзкая тварь не исчезла в черном пятне на стене. Вместо этого, тяжело переступая ногами-колоннами, пританцовывая так, что жир колыхался, подобно мерзкому бледному морю, нечто медленно приближалось ко мне. Я перешел на крик, приказывая твари остановиться, уйти, но оно продолжало гулко топать ко мне. Вот тянется бесформенное переплетение веток к моему лицу, вонзается в мне в левый глаз, и я кричу, а жадная раззявленная дыра, кажется, усмехается. Утром медсестра, приносившая завтрак, обнаружила меня на полу. Я соврал, что у меня случился обморок, меня снова осмотрели врачи, даже сделали рентген. После рентгена кто-то словно сменил пластинку у самой реальности. В глазах врачей появилось странное сочувствие, медсестры регулярно спрашивали у меня о моих ощущениях, пичкали какими-то таблетками. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно – кровь шумела в ушах, голова ужасно болела, а на левый глаз будто что-то давило изнутри. Пару раз я и правда потерял сознание, один раз в палате, и маленький человечек, победивший рак, клятвенно пообещал теперь не оставлять меня одного – даже выходил со мной курить, хотя не курил сам – говорил, что знает, как сильно можно удариться, один раз неудачно упав в обморок.

Я понимал, что происходит – любой бы понял, верно? Я отогнал болезнь от своего соседа, и та теперь перекинулась на меня. Какая-то тварь, распространяющая рак, присосалась к моему соседу, и я помешал ее трапезе – вынул надкушенный бутерброд изо рта, и теперь она мстила – теперь этот кусок жира вознамерился забрать мою жизнь. Нет уж, такого я не планировал – я не хотел ценой своей жизни спасать почти незнакомого мне человека.

Ночи я дождался с большим трудом. В конце концов, если я верну добычу – тварь ведь должна отстать? Я подготовился с вечера, отослал Пауля ужинать, чтобы мне никто не мешал, сказал, что ко мне приедет мама и посидит со мной. Сосед мой спал под успокоительным – его все еще мучили боли, поэтому можно было не бояться, что тот проснется. Я включил аудиокнигу в наушниках, чтобы не уснуть раньше времени. Вот, маленький человечек вернулся с сестринского поста, зажимая тонкую ручку ватным тампоном – ему сделали укол. Осталось совсем немного. Я правильно рассчитал – он и правда уснул, стоило уродливой голове коснуться подушки. Немного подождав, я встал и подошел к его кровати. Он дышал хрипло и неровно – словно жизнь едва теплилась в тщедушном тельце. Не может же быть этот остаток от человека быть достоин жизни больше меня? Осторожно, чтобы не разбудить, я размотал повязки на его голове. Взору моему предстала исполосованная скальпелями плоть и склизкая пустая дырка на месте глаза – то место, где раньше покоилось смертоносное скопление клеток. Одну за другой, я начал втыкать ветки в пустую глазницу. Маленький человечек проснулся, начал кричать и брыкаться, но я с легкостью заткнул ему рот, а коленом прижал к кровати. С неумолимостью самого рака, я продолжал давить на острые палки, пока несчастный не затих. Теперь-то я должен излечиться, верно?

Читайте также: