Раковый корпус чем люди живы
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 262 259
- КНИГИ 605 640
- СЕРИИ 22 719
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 570 530
Александр Исаевич Солженицын
Однако во всей республике сейчас не могли ему помочь нигде, кроме этой клиники.
– Но ведь у меня – не рак, доктор? У меня ведь – не рак? – с надеждой спрашивал Павел Николаевич, слегка потрагивая на правой стороне шеи свою злую опухоль, растущую почти по дням, а снаружи всё так же обтянутую безобидной белой кожей.
– Да нет же, нет, конечно, – в десятый раз успокоила его доктор Донцова, размашистым почерком исписывая страницы в истории болезни. Когда она писала, она надевала очки – скруглённые четырёхугольные, как только прекращала писать – снимала их. Она была уже немолода, и вид у неё был бледный, очень усталый.
Это было ещё на амбулаторном приёме, несколько дней назад. Назначенные в раковый даже на амбулаторный приём, больные уже не спали ночь. А Павлу Николаевичу Донцова определила лечь, и как можно быстрей.
Не сама только болезнь, непредусмотренная, неподготовленная, налетевшая как шквал за две недели на безпечного счастливого человека, – но не меньше болезни угнетало теперь Павла Николаевича то, что приходилось ложиться в эту клинику на общих основаниях, как он лечился уже не помнил когда. Стали звонить – Евгению Семёновичу, и Шендяпину, и Ульмасбаеву, а те в свою очередь звонили, выясняли возможности, и нет ли в этой клинике спецпалаты, или нельзя хоть временно организовать маленькую комнату как спецпалату. Но по здешней тесноте не вышло ничего.
И единственное, о чём удалось договориться через главного врача, – что можно будет миновать приёмный покой, общую баню и переодевалку.
Несмотря на морозец, две женщины в застиранных бумазейных халатах стояли на открытом каменном крыльце – ёжились, а стояли.
Начиная с этих неопрятных халатов всё было здесь для Павла Николаевича неприятно: слишком истёртый ногами цементный пол крыльца; тусклые ручки двери, захватанные руками больных; вестибюль ожидающих с облезлой краской пола, высокой оливковой панелью стен (оливковый цвет так и казался грязным) и большими рейчатыми скамьями, на которых не помещались и сидели на полу приехавшие издалека больные – узбеки в стёганых ватных халатах, старые узбечки в белых платках, а молодые – в лиловых, красно-зелёных, и все в сапогах и в галошах. Один русский парень лежал, занимая целую скамейку, в расстёгнутом, до полу свешенном пальто, сам истощавший, а с животом опухшим, и непрерывно кричал от боли. И эти его вопли оглушили Павла Николаевича и так задели, будто парень кричал не о себе, а о нём.
Павел Николаевич побледнел до губ, остановился и прошептал:
– Капа! Я здесь умру. Не надо. Вернёмся.
Капитолина Матвеевна взяла его за руку твёрдо и сжала:
– Пашенька! Куда же мы вернёмся. И что дальше?
– Ну, может быть, с Москвой ещё как-нибудь устроится…
Капитолина Матвеевна обратилась к мужу всей своей широкой головой, ещё уширенной пышными медными стрижеными кудрями:
– Пашенька! Москва – это, может быть, ещё две недели, может быть, не удастся. Как можно ждать? Ведь каждое утро она больше!
Жена крепко сжимала его у кисти, передавая бодрость. В делах гражданских и служебных Павел Николаевич был неуклонен и сам, – тем приятней и спокойней было ему в делах семейных всегда полагаться на жену: всё важное она решала быстро и верно.
А парень на скамейке раздирался-кричал!
– Может, врачи домой согласятся… Заплатим… – неуверенно отпирался Павел Николаевич.
– Пасик! – внушала жена, страдая вместе с мужем, – ты знаешь, я сама первая всегда за это: позвать человека и заплатить. Но мы же выяснили: эти врачи не ходят, денег не берут. И у них аппаратура. Нельзя…
Павел Николаевич и сам понимал, что нельзя. Это он говорил только на всякий случай.
По уговору с главврачом онкологического диспансера их должна была ожидать старшая сестра в два часа дня вот здесь, у низа лестницы, по которой сейчас осторожно спускался больной на костылях. Но, конечно, старшей сестры на месте не было, и каморка её под лестницей была на замочке.
– Ни с кем нельзя договориться! – вспыхнула Капитолина Матвеевна. – За что им только зарплату платят!
Павел Николаевич остался стоять в вестибюле. Боязливо, лёгким наклоном головы направо, он ощупывал свою опухоль между ключицей и челюстью. Такое было впечатление, что за полчаса – с тех пор как он дома в последний раз посмотрел на неё в зеркало, окутывая кашне, – за эти полчаса она будто ещё выросла. Павел Николаевич ощущал слабость и хотел бы сесть. Но скамьи казались грязными, и ещё надо было просить подвинуться какую-то бабу в платке с сальным мешком на полу между ног. Даже издали как бы не достигал до Павла Николаевича смрадный запах от этого мешка.
И когда только научится наше население ездить с чистыми аккуратными чемоданами! (Впрочем, теперь, при опухоли, это уже было всё равно.)
Страдая от криков того парня и от всего, что видели глаза, и от всего, что входило через нос, Русанов стоял, чуть прислонясь к выступу стены. Снаружи вошёл какой-то мужик, перед собой неся поллитровую банку с наклейкой, почти полную жёлтой жидкостью. Банку он нёс не пряча, а гордо приподняв, как кружку с пивом, выстоянную в очереди. Перед самым Павлом Николаевичем, чуть не протягивая ему эту банку, мужик остановился, хотел спросить, но посмотрел на котиковую шапку и отвернулся, ища дальше, к больному на костылях:
– Милай! Куда это несть, а?
Безногий показал ему на дверь лаборатории.
Павла Николаевича просто тошнило.
Раскрылась опять наружная дверь – и в одном белом халате вошла сестра, не миловидная, слишком долголицая. Она сразу заметила Павла Николаевича, и догадалась, и подошла к нему.
– Простите, – сказала она через запышку, румяная до цвета накрашенных губ, так спешила. – Простите, пожалуйста! Вы давно меня ждёте? Там лекарства привезли, я принимаю.
Павел Николаевич хотел ответить едко, но сдержался. Уж он рад был, что ожидание кончилось. Подошёл, неся чемодан и сумку с продуктами, Юра – в одном костюме, без шапки, как правил машиной, – очень спокойный, с покачивающимся высоким светлым чубом.
– Пойдёмте! – вела старшая сестра к своей кладовке под лестницей. – Я знаю, Низамутдин Бахрамович мне говорил, вы будете в своём белье и привезли свою пижаму, только ещё не ношенную, правда?
– Это обязательно, иначе ведь нужна дезинфекция, вы понимаете? Вот здесь вы переоденетесь.
Она отворила фанерную дверь и зажгла свет. В каморке со скошенным потолком не было окна, а висело много графиков цветными карандашами.
Юра молча занёс туда чемодан, вышел, а Павел Николаевич вошёл переодеваться. Старшая сестра рванулась куда-то ещё за это время сходить, но тут подошла Капитолина Матвеевна:
– Девушка, вы что, так торопитесь?
– Странное какое имя. Вы не русская?
– Вы нас ждать заставили.
– Простите, пожалуйста. Я сейчас там принимаю…
– Так вот слушайте, Мита, я хочу, чтоб вы знали. Мой муж… заслуженный человек, очень ценный работник. Его зовут Павел Николаевич.
– Павел Николаевич, хорошо, я запомню.
– Понимаете, он и вообще привык к уходу, а сейчас у него такая серьёзная болезнь. Нельзя ли около него устроить дежурство постоянной сестры?
В своей следующей повести "Раковый корпус" Солженицын в полной мере реализует семантические возможности жанра социально-психологической повести. Ее персонажи, собранные в одной палате для онкологических больных, представляют собой микромодель всего советского социума. Каждый из них - жертва или палач, или просто зритель - несет на себе печать государственной системы, которая так или иначе повлияла на его духовный облик. И все они поражены смертельной болезнью. Поставив своих героев в "пороговую ситуацию", автор совершает своего рода вскрытие источников духовной болезни, анализ ее характера, выявляет, возможно ли ее излечение и какою ценою оно добывается. Отношение к смерти, то есть к взыскательному суду над собой по самой "последней мере", определяет способность или неспособность человека к покаянию. Русанов, который в свое время "дал материал" в органы на своего друга и вообще, рьяно работая "по анкетным делам", немало судеб покалечил, ни о каком раскаянии и не задумывается, он окончательно законсервировался в сознании собственной непогрешимости. И потому, хотя Павел Николаевич выписывается из больницы, полон надежд, однако, врачи-то знают, что он обречен. А вот Ефрем Полдуев, чью совесть разбередила Толстовская притча "Чем люди живы?", сдвинулся внутри себя и испытал муку раскаяния перед теми несчастными зэками, которых он гнобил, и вспомнил слова одно из них: "И ты будешь умирать, десятник!" А интеллигент Шалубин сам, без чьей-либо подсказки казнит себя в том, что двадцать пять лет гнулся и молчал. Эти люди очищаются покаянием и через покаяние духовно возвышаются над физической своей смертью. [Лейдерман Н.Л. 2010: С.296-297.]
В "Раковом корпусе" почти не запечатлена гулаговская реальность. Здесь показывается жизнь, скованная не колючей проволокой, а как бы самой природой. Угроза безвременной гибели нависает над человеком уже не со стороны всемогущего государства с его репрессивным аппаратом, а изнутри человеческой телесности, способствуя образованию в ней злокачественной опухоли. Будни ракового корпуса писатель рисует спокойными, сдержанными красками, избегая искусственной драматизации. Но вблизи небытия, в тоскливом ожидании больными своей участи для Солженицына заключена возможность постановки самых главных, "последних" вопросов человеческого существования, прежде всего о смысле жизни. Болезнь не считается с социальным статусом, ей безразличны идейные убеждения, национальности, и именно в этом, внезапном и бесспорном обнажении изначального природного равенства всех перед смертью становится особенно очевидной социальная извращенность в идеологический примитив. В противовес тотальной идеологии автор открывает единую человеческую участь, иные критерии добра и зла, иное понимание человеческого предназначения. "Чем жив человек?" и "Для чего живет человек?" - эти вопросы пронизывают повествование.
Не случайно появление в больничной палате томика Л. Толстого. Солженицын открыто обращается к его духовному опыту позднего творчества с его религиозно-этическими исканиями, напоминает о гуманистической правде русского ХIХ века с его христианской идеей, о толстовском "главном законе" - любви человека к человеку.
Русанов - фигура в романе не случайная. Он представитель нового правящего класса. Он мыслит не иначе как газетными штампами и лозунгами. Зло, которое он несет в себе, им самим совершенно не осознается. Так обнажая, нередко сатирическими средствами, русановскую внутреннюю мертвенность и духовную нищету, писатель призывал к выздоровлению всего общества, зараженного идеологическим вирусом. Авторское отрицание в "Раковом корпусе" серьезно и сильно, но все-таки не оно задает тон. Тоска по жизни, не задавленной железной пятой государства, не втиснутой в узкие рамки идеологических норм, по ее вольному течению и самопроявлению слышна в повести едва ли не больше, чем в других сочинениях Солженицына.
Жизнь не хочет знать о смерти, считаться с ней, не хочет видеть ее мук. Человек отталкивается от смерти, отдаваясь порывам жизни, ее сладким волнениям, страстям, радостям. В "Раковом корпусе" писатель меньше всего является нравоучителем. Он словно приветствует все живое, снимая паутину с того, что привычно наполняет человеческое существование, согревает и осмысливает его, делает людей ближе друг к другу, но что в каждодневной сутолоке и замороченности человек перестает ощущать как дарованное ему благо. Сталкивая в повести своих персонажей, автор показывает, что они не стеснены никакими высшими духовными ценностями, они способны смять все на своем пути. Им чужда идея раскаяния, одна из заветных для самого Солженицына. В повести она прочерчивает водораздел между живой душой и омертвевшей, между персонажами, в которых совесть спит или совсем атрофировалась, и теми, в ком она бодрствует или пробудилась. Совесть выступает как чувство глубинной связи с другими людьми, как душевная расположенность к ним, как сострадательность, как обращенность к добру и истине. Вот мера, которой мерит писатель человеческое существование, достоинство личности. Отчасти это и ответ на вопросы, которыми задается Олег Костоглотов: "Какова все-таки верхняя цена жизни? Сколько можно за нее платить, а сколько нельзя?" В этом отношении Солженицын продолжает воспитательную линию русского романа, мощную у Л. Толстого и Ф. Достоевского, но почти заглохшую в советской литературе. [Довнор А.И. 2003: С.232-235.]
Фактически в этой повести онкологический корпус - это исповедальня, место для причастия, последняя возможность выяснить собственную падшесть, ограбленность. Как мы уже указали выше, Солженицын и сам пережил потрясение, которое, видимо, и его заставило оглянуться на Голгофу, где испил всю полноту чаши смертной Христос. В болезни, настигшей писателя, была заключена некая загадка: она выглядела в его глазах местью природы за какое-то "торможение" и опрощение человека, за предписанную старость среди молодости! Он сказал однажды: " Рак - это рок всех отдающихся жгучему, желчному, обиженному, подавленному настроению. В тесноте люди живут, а в обиде гибнут. Есть такая точка зрения у онкологов: раковые клетки всю жизнь сидят в каждом из нас, а в рост идут, как только пошатнется. Скажем, дух". С этой точки зрения - кто пошатнул дух, кто заложил клетки "старости" в людей? - автор и всматривается в пассажиров роковой палаты №13. Можно сказать, что какая-то закоренелая, долговременная теснота, духота, обида сдавливала жизнь всех, кто попадал сюда. Вся повесть в известном смысле - это непрерывный этический, даже "богоискательный" процесс, порой гротескно отражающий все предшествующее бытие героев. [Чалмаев В.А. 1994: С.129,133-134.]
Это уж было к обеду.
Не хотелось Ефрему ни ходить, ни говорить. Как будто что в него вошло и повернуло там. И где раньше были глаза – теперь глаз не было. И где раньше рот приходился – теперь не стало рта.
Первую-то, грубую, стружку с Ефрема сняла больница. А теперь – только строгай.
Всё так же, подмостясь подушками и подтянув колена, а при коленах держа закрытую книгу, Ефрем смотрел на пустую белую стенку. День наружный был без просвета.
На койке против Ефрема с самого укола спал этот белорылый курортник. Накрыли его потяжелей от озноба.
На соседней койке Ахмаджан играл с Сибгатовым в шашки. Языки их мало сходились, и разговаривали они друг с другом по-русски. Сибгатов сидел так, чтоб не кривить и не гнуть больную спину. Он ещё был молодой, но на темени волосы прореженные-прореженные.
А у Ефрема ни волосинки ещё не упало, буйных бурых – чаща, не продерёшься. И до сих была при нём вся сила на баб. А как бы уже – ни к чему.
А вот по этой чудной книге так получалось, что Ефрем же во всём и виноват.
Зажгли прежде времени свет.
Проснулся этот чистюля с желвью под челюстью, вылез лысой головёнкой из-под одеяла и поскорей напялил очки, в которых выглядел профессором. Сразу всем объявил о радости: что укол перенёс он ничего, думал хуже будет. И нырнул в тумбочку за курятиной.
На кого-нибудь другого хотел бы смотреть Ефрем, но для того надо было всем корпусом поворачивать. А прямо смотреть – он видел только этого поносника, как тот глодает курячью косточку.
Поддуев закряхтел и осторожно повернул себя направо.
Сибгатов и Ахмаджан подняли головы от шашек. Ахмаджан ответил уверенно, весело, он выздоравливал:
– Довольствием. Продуктовым и вещевым.
До армии он жил только в ауле и говорил по-узбекски. Все русские слова и понятия, всю дисциплину и всю развязность он принёс из армии.
– Ну, ещё кто? – хрипло спрашивал Поддуев. Загадка книги, неожиданная для него, была-таки и для всех нелёгкая. – Кто ещё? Чем люди живы?
Старый Мурсалимов по-русски не понимал, хоть, может, ответил бы тут лучше всех. Но пришёл делать ему укол медбрат Тургун, студент, и ответил:
Прошка чернявый из угла навострился, как в магазинную витрину, даже рот приоткрыл, а ничего не высказывал.
– Ну, ну! – требовал Ефрем.
– Ну, пацан! – подбодрял Ефрем.
– Так, по-моему, – медленно выговаривал Дёмка, как учителю у доски, чтоб не ошибиться, и ещё между словами додумывая. – Раньше всего – воздухом. Потом – водой. Потом – едой.
Так бы и Ефрем ответил прежде, если б его спросили. Ещё б только добавил – спиртом. Но книга совсем не в ту сторону тянула.
Опять-таки верно, всю жизнь так думал и Ефрем.
А Сибгатов вздохнул и сказал, стесняясь:
– Как это? – удивился Ефрем.
– Ну, родными местами… Чтоб жить, где родился.
– А-а-а… Ну, это необязательно. Я с Камы молодым уехал, и нипочём мне, есть она там, нет. Река и река, не всё ль равно?
– В родных местах, – тихо упорствовал Сибгатов, – и болезнь не привяжется. В родных местах всё легче.
– А что? А что? – отозвался приободренный Русанов. – Какой там вопрос?
Ефрем, кряхтя, повернул себя налево. У окон были койки пусты и оставался один только курортник. Он объедал куриную ножку, двумя руками держа её за концы.
Так и сидели они друг против друга, будто чёрт их назло посадил. Прищурился Ефрем.
– Вот так, профессор: чем люди живы?
Ничуть не затруднился Павел Николаевич, даже и от курицы почти не оторвался:
– А в этом и сомнения быть не может. Запомните. Люди живут: идейностью и общественным благом.
И выкусил самый тот сладкий хрящик в суставе. После чего, кроме грубой кожи у лапы и висящих жилок, ничего на костях не осталось. И он положил их поверх бумажки на тумбочку.
Ефрем не ответил. Ему досадно стало, что хиляк вывернулся ловко. Уж где идейность – тут заткнись.
И, раскрыв книгу, уставился опять. Сам для себя он хотел понять – как же ответить правильно.
– А про что книга? Что пишут? – спросил Сибгатов, останавливаясь в шашках.
Но читать вслух было трудно и длинно, и, подмощённый подушками, он стал перелагать Сибгатову своими словами, сам стараясь ещё раз охватить:
– В общем, сапожник запивал. Вот шёл он пьяненький и подобрал замерзающего, Михайлу. Жена ругалась – куда, мол, ещё дармоеда. А Михайла стал работать без разгиба и научился шить лучше сапожника. Раз, по зиме, приезжает к ним барин, дорогую кожу привозит и такой заказ: чтоб сапоги носились, не кривились, не поролись. А если кожу сапожник загубит – с себя отдаст. А Михайла странно как-то улыбался: там, за барином, в углу видел что-то. Не успел барин уехать, Михайла эту кожу раскроил и испортил: уже не сапоги вытяжные на ранту могли получиться, а только вроде тапочек. Сапожник за голову схватился: ты ж, мол, зарезал меня, что ты делаешь? А Михайла говорит: припасает себе человек на год, а не знает, что не будет жив до вечера. И верно: ещё в дороге барин окочурился. И барыня дослала к сапожнику пацана: мол, сапог шить не надо, а поскорей давайте тапочки. На мёртвого.
Ефрем перестал рассказывать и перевёл набрякшие глаза на лысого. Ему то и досаждало, что лысый едва ли не угадал. В книге написано было, что живы люди не заботой о себе, а любовью к другим. Хиляк же сказал: общественным благом.
Содержание
- 1 Цитаты
- 1.1 Часть первая
- 1.2 Часть вторая
- 2 Примечания
Кто не тянет, с того и не спросишь, а кто тянет — и за двоих потянет. — Пословица
. Обязательное условие: переносить лечение не только с верой, но и с радостью! С радостью! Вот только тогда вы вылечитесь! — Донцова
Этот закон, вероятно, имеет и всеобщий характер: всякий делающий всегда порождает и то, и другое — и благо, и зло. Один только — больше блага, другой — больше зла.
Дурак любит учить, а умный любит учиться. — Пословица деда Костоглотова
И почему же, спрашивал теперь Дёмка тётю Стёфу, почему такая несправедливость и в самой судьбе? Ведь есть же люди, которым так и выстилает гладенько всю жизнь, а другим — всё перекромсано. И говорят — от человека самого зависит его судьба. Ничего не от него.
— От Бога зависит,— знала тётя Стёфа.— Богу всё видно. Надо покориться, Дёмуша.
— Так тем более, если от Бога, если ему всё видно — зачем же тогда на одного валить? Ведь надо ж распределять как-то.
Но что покориться надо — против этого спорить не приходилось. А если не покориться — так что другое делать?
— Ну, а правда, как ты думаешь? Для чего… человек живёт? Нет, этой девчонке всё было ясно! Она посмотрела на Дёмку зеленоватыми глазами, как бы не веря, что это он не разыгрывает, это он серьёзно спрашивает.
— Как для чего? Для любви, конечно!
— Но ведь…— с захрипом сказал он (просто-то стало просто, а выговорить всё же неудобно),— любовь-это ж… Это ж не вся жизнь. Это ж… иногда. С какого-то возраста. И до какого-то…
— А с какого? А с какого? — сердито допрашивала Ася, будто он её оскорбил.— В нашем возрасте вся и сладость, а когда ж ещё? А что в жизни ещё есть, кроме любви? …Это наше всегда! и это сегодня! А кто что языками мелет — этого не наслушаешься, то ли будет, то ли нет. Любовь!! — и всё!! — Дёмка и Ася
Но не тот живёт больше, кто живёт дольше. — Вадим
Нельзя быть таким слишком практичным, чтобы судить по результатам, — человечнее судить по намерениям.
Вот так и жить… — радоваться тому, что есть! Тот и мудрец, кто доволен немногим. Кто — оптимист? Кто говорит: вообще в стране всё плохо, везде — хуже, у нас ещё хорошо, нам повезло. И счастлив тем, что есть, и не терзается. Кто — пессимист? Кто говорит: вообще в нашей стране всё замечательно, везде — лучше, только у нас случайно плохо.
— Ну говори же, говори,— просил он.— Ну, что в Москве? Как ты съездила?
— Ах! — Алла покружила головой, как лошадь от слепня. — Разве Москву можно передать? …В Москве нужно жить! Москва — это другой мир! В Москву съездишь — как заглянешь на пятьдесят лет вперёд! Ну, во-первых, в Москве все сидят смотрят телевизоры…
— Скоро и у нас будут.
— Скоро. Да это ж не московская программа будет, что это за телевизоры! Ведь прямо жизнь по Уэльсу: сидят, смотрят телевизоры! Но я тебе шире скажу, у меня такое ощущение, я это быстро схватываю, что подходит полная революция быта! — Русанов с дочерью
Один раз на свете живём — зачем жить плохо? Надо жить хорошо. — Чалый
— …У меня вот нет ни хрена — и я горжусь этим! И не стремлюсь! И не хочу иметь большой зарплаты — я её презираю!
— Тш-ш! Тш-ш! — останавливал его философ.— Социализм предусматривает дифференцированную систему оплаты.
— Идите вы со своей дифференцированной! — бушевал Костоглотов. — Что ж, по пути к коммунизму привилегии одних перед другими должны увеличиваться, да? Значит, чтобы стать равными, надо сперва стать неравными, да? Диалектика, да?
Он выступил на крылечко, — и остановился. Он вдохнул — это был молодой воздух, ещё ничем не всколыхнутый, не замутнённый! Он взглянул — это был молодой зеленеющий мир! Он поднял голову выше — небо развёртывалось розовым от вставшего где-то солнца. Он поднял голову ещё выше — веретёна перистых облаков кропотливой, многовековой выделки были вытянуты черезо всё небо — лишь на несколько минут, пока расплывутся, лишь для немногих, запрокинувших головы, может быть — для одного Олега Костоглотова во всём городе.
А через вырезку, кружева, перышки, пену этих облаков — плыла ещё хорошо видная, сверкающая, фигурная ладья ущерблённого месяца.
Это было утро творения! Мир сотворялся снова для одного того, чтобы вернуться Олегу: иди! Живи! — Костоглотов выходит из больницы
…Олег шёл по солнечной стороне около площади, щурился и улыбался солнцу.
Ещё много радостей ожидало его сегодня.
Это было солнце той весны, до которой он не рассчитывал дожить. И хотя вокруг никто не радовался возврату Олега в жизнь, никто даже не знал — но солнце-то знало, и Олег ему улыбался. Хотя б следующей весны и не наступило никогда, хотя б эта была последняя — но ведь и то лишняя весна! и за то спасибо!
Никто из прохожих не радовался Олегу, а он — всем им был рад! Он рад был вернуться к ним! И ко всему, что было на улицах! Ничто не могло показаться ему неинтересным, дурным или безобразным в его новосотворённом мире! Целые месяцы, целые годы жизни не могли сравняться с одним сегодняшним вершинным днём. — Костоглотов гуляет по городу
муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение
Урок в 10 классе по теме:
Подготовила учитель русского языка и литературы Белова Ирина Фёдоровна
Оформление урока : портрет А.И.Солженицына, отзывы о писателе, выставка книг, газетные публикации.
Слово учителя об истории создания произведения.
Кто же он, Александр Исаевич Солженицын?
В России всегда были люди, которые не могли молчать тогда, когда молчание было единственным способом выжить. Один из таких людей - Александр Исаевич Солженицын, выдающийся русский писатель, публицист и общественный деятель.
Российский читатель узнал о нем в начале шестидесятых, после публикации в журнале “Новый мир” рассказа “Один день Ивана Денисовича”.
Специального литературного образования А. И. Солженицын не получил, но последние два предвоенных года проучился на филологическом факультете Московского института философии и литературы. Был призван в армию, окончил артиллерийское училище. Незадолго до окончания войны, в феврале 1945 года, в Восточной Пруссии уже капитана А. И. Солженицына обвиняют по политической статье, арестовывают, а дальше - тюрьма и лагерь.
Лагерный срок закончился в день смерти Сталина, и тут же обнаружился рак; по приговору врачей жить оставалось меньше месяца. Это был страшный момент в жизни писателя. В близости смерти, в ожидании своей участи А. И. Солженицын видел возможность постановки самых важных, последних вопросов человеческого существования. Прежде всего — о смысле жизни. Болезнь не считается с социальным статусом, ей безразличны идейные убеждения, она страшна своей внезапностью и тем, что делает всех равными перед смертью. Но А. И. Солженицын не умер, несмотря на запущенную злокачественную опухоль, и считал, что “возвращенная ему жизнь с тех пор имеет вложенную цель”.
Солженицын написал повесть о людях, стоящих на пороге смерти, об их последних мыслях, действиях. Время действия ограничено несколькими неделями, место действия- стенами больницы. Одна из ее тем - это то, что, каков бы ни был человек, плохой или хороший, получивший высшее образование или, наоборот, необразованный; какую бы должность он ни занимал, когда его постигает почти неизлечимая болезнь, он перестает быть высокопоставленным чиновником, превращается в обыкновенного человека, который просто хочет жить. Солженицын описывал жизнь в раковом корпусе, в самой страшной из больниц, где лежат люди, обреченные на смерть. Наряду с описанием борьбы человека за жизнь, за желание просто сосуществовать без боли, без мук, Солженицын, всегда и при любых обстоятельствах отличающийся своей тягой к жизни, поднял множество проблем. Их круг достаточно широк: от смысла жизни, отношения между мужчиной и женщиной до назначения литературы.
Герои и их прототипы. (Слово учителя)
Некоторые персонажи повести имеют реальные прототипы:
Вера Корнильевна Гангарт — лечащий доктор Ирина Емельяновна Мейке;
Кременцов — старик Кременцов, борода академика Павлова (глава 17);
Елизавета Анатольевна (глава 34) — Елизавета Денисовна Воронянская.
Проверка знания текста повести .
5. Беседа по тексту.
- Каков центральный вопрос, ответ на который ищут все герои произведения?
- О чём спорят центральные герои повести - Олег Костоглотов и Павел Русанов? К каким выводам приводит читателя А.И.Солженицын?
- Кто в повести является выразителем идей А.И.Солженицына? (Олег Костоглотов).
- Солженицын старался показать разные взгляды своих героев на жизнь. Каковы их жизненные принципы?
- В чем только ни видят смысла жизни герои: в любви, в зарплате, в квалификации, в родных местах и в Боге. На этот вопрос отвечают не только пациенты ракового корпуса, но и врачи-онкологи, борющиеся за жизнь больных, каждый день сталкивающиеся со смертью. Приведите примеры.
- В последней трети повести появляется герой, заслуживающий особого внимания - Шулубин. Беседа с Шулубиным заставляет Олега Костоглотова задуматься. С предателями, подхалимами, приспособленцами, доносчиками и тому подобными людьми все очевидно и не нуждается ни в каких объяснениях. А вот жизненная правда Шулубина показывает Косоглотову другую позицию. Какова эта позиция?
- Ребята, а как вы думаете, чем жив человек?
6. Обобщение.
6. Домашнее задание:
Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Сафронов А.В.
Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Сафронов А.В.
ROMANTIC DISCOURSE IN A.I. SOLZHENITSYN’S “CANCER WARD” (RYAZANIAN PERIOD)
A.I. Solzhenitsyn ’s “Cancer Ward” is one of the most significant works of the writer created in Ryazan. The writer raised such eternal problems as the sense of life, love and death, morality of the regime, material and spiritual poverty of the Post-Stalin Russia, possibility of complete recovery and its price. Endless discussions on routine and existential problems can be traced back to F. Dostoevsky’s philosophical novels. A.I. Solzhenitsyn places his characters in a cancer ward to reveal spiritual ailments they suffer from and to analyze their nature. The author never moralizes. He depicts the reality both realistically and symbolically. His novel can be treated as a social psychological research, an investigation of love. Speaking about his characters (Podduev, Russanov, Zatsyrko, Chaly, Kostoglotov and others), he depicts their love in a spiritual, sensual, and routine way. Neither of the love stories is finished. Using little details, his characters' dialogues, and symbols, A.I. Solzhenitsyn tries to show a possibility of curing the soviet society of its social cancer.
1 Решетовская Н. А. Отлучение. Из жизни Александра Солженицына. Воспоминания жены. М.: Мир книги, 1994. 368 с. С. 120.
3 Решетовская Н.А. Отлучение. Из жизни Александра Солженицына. Воспоминания жены. С. 83.
- те, кого толстовский вопрос не волнует, ответ для них изначально ясен (Русанов, Чалый);
- герои, которые разочаровались в прежних идеалах и судят себя за неправильно прожитую жизнь, смутно догадываясь о существовании какого-то иного, нематериального ее смысла (Ефрем Поддуев, Шулубин);
- молодые герои, которые только в начале размышлений об этой проблеме (Вадим Зацырко, Демка, Ася);
- Олег Костоглотов, герой, чья жизненная позиция - с противоречиями, поисками и метаниями — близка автору.
4 Слово пробивает себе дорогу: сб. ст. и док. об А.И. Солженицыне, 1962-1974 / сост. В. Глоцер, Е. Чуковская. М.: Русский путь, 1998. 387 с.
Русанов сдержанно ведет себя с сыновьями, не испытывает теплых чувств, вспоминая о дочерях. Но и другие члены его семьи мертвы, кукольны, схематичны. Они предстают как люди слишком идеальные даже с точки зрения советской морали, будто не были никогда Павел Николаевич и его жена молодыми, не было между ними влюбленности, романтики, объятий и поцелуев. Читателю принципиально невозможно представить интимную жизнь супругов Русановых до того момента, как мы встречаемся с ними в повести, как будто так они всегда и жили, такими и появились на свет. Не вызывает сомнения, что бесполость Русанова никак не связана с религиозным умерщвлением плоти или коммунистическим аскетизмом; в других сферах он вполне гедонистичен (вещи, квартира, еда, больничный уход, власть).
9 Урманов А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына // Между двумя юбилеями (1998-2003). М.: Русский путь, 2005.
11 Темпест Р. Американский Солженицын // Первое сентября. Литература. 2008. № 22. 16-30 нояб.
12 Урманов А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына. С. 382.
13 Солженицын А.И. Раковый корпус. М.: Астрель, 2011. 508 с. С. 135.
16 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 252.
17 Там же. С. 254.
18 Там же. С. 257.
19 Урманов А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына // Между двумя юбилеями (1998-2003). М.: Русский путь, 2005. С. 376.
20 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 276-277.
21 Там же. С. 285-286.
22 Там же. С. 100.
23 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 137.
24 Там же. С. 188.
25 Там же. С. 395.
- Целуй! Целуй! — ждала, требовала она.
27 Там же. С. 123.
28 Там же. С. 123-124.
29 Набоков В.В. Приглашение на казнь. Лолита / вступ. ст. В.А. Пронина. М.: Пресса, 1994. С. 277-278.
30 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 379.
31 Там же. С. 356.
32 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 357.
«- Эротический момент есть и у современных авторов. Он не лишний, — строго возразила Авиета. — В сочетании и с самой передовой идейностью.
Ж. Нива, опираясь на мнение Ж. Де Пройап, утверждает, что Зоя и Вега — это Эрос в двух своих аспектах, чувственном и духовном 41. Если в любви Веры Гангарт преобладают самоограничение и жертвенность, то Зоя — девушка земная, плотская, чувственная, в их отношениях с Олегом нет той хрупкости-недосказанности, которая царит между Костоглотовым и Гангарт. «Среди Зоиных подруг, а медичек особенно, была распространена та точка зрения, что от
33 Урманов А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына. С. 375.
34 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 130.
36 Там же. С. 357.
37 Там же. С. 160, 183-184.
38 Там же. С. 263.
39 Там же. С. 232.
41 Нива Ж. Солженицын. М.: Художественная литтература, 1992. 191 с. С. 87.
« - Вы. не горюйте. Скоро всё это кончится.
- Что — э т о? — изумился Олег.
- Как что? Отметки. Ссылка. Ко-мен-дан-ты! — беззаботно улыбался он. Женаты?
- И хорошо! — убеждённо сказал комендант. Со ссыльными жёнами потом обычно разводятся — и целая канитель. А вы освободитесь, вернётесь на родину — и женитесь!
42 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 143.
43 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 407.
44 Темпест Р. Американский Солженицын.
45 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 431.
46 Там же. С. 432.
47 Там же. С. 440.
48 Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования. М., 1990. Т. 3. Ч. ^Ш. С. 418-419.
49 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 462.
50 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 464.
В финале повести в кармане Костоглотова две бумажки с адресами Зои и Веги, но, как и у Веги, естественным выходом из непростой ситуации для него становится отказ, жертва своим во имя чужого.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
51 Там же. С. 422.
52 Там же. С. 460.
53 Там же. С. 466.
54 Там же. С. 472-473.
55 Там же. С. 252.
56 Темпест Р. Американский Солженицын.
57 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 476.
58 Нива Ж. Солженицын. С. 66.
59 Солженицын А.И. Раковый корпус. С. 474.
60 Там же. С. 411.
И ЭЛЕКТРОННЫХ РЕСУРСОВ
2. Гаркавенко, О.В. Христианские мотивы в творчестве А.И. Солженицына [Текст] : автореф. дис. . канд. филол. наук. — Саратов, 2007.
4. Крылов, В.И. Солженицын: от Рязанского кремля до Донского монастыря [Текст]. — Рязань : Литера М, 2011. — 238 с.
5. Нива, Ж. Солженицын [Текст]. — М. : Художественная литература, 1992. — 191 с.
6. Решетовская, Н.А. Отлучение. Из жизни Александра Солженицына. Воспоминания жены [Текст]
— М. : Мир книги, 1994. — 368 с.
7. Сараскина, Л.И. Александр Солженицын [Текст]. — М. : Молодая гвардия, 2008. — 922 с.
9. Слово пробивает себе дорогу [Текст] : сб. ст. и док. об А.И. Солженицыне, 1962-1974 [Текст] / сост. В. Глоцер, Е. Чуковская. — М. : Русский путь, 1998. — 387 с.
10. Солженицын, А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования [Текст]. — М., 1990.
11. Солженицын, А.И. Раковый корпус [Текст]. - М. : Астрель, 2011. — 508 с.
12. Темпест, Р. Американский Солженицын [Текст] // Первое сентября. Литература. — 2008. — № 22.
13. Урманов, А.В. Концепция Эроса в творчестве А. Солженицына [Текст] // Между двумя юбилеями (1998-2003). — М. : Русский путь, 2005.
1. Arkatova, A.E. "Chudo dukhovnosti" Very Gangart (o poehtike odnogo zhenskogo personazha v povesti A. Solzhenitsyna "Rakovyj korpus") [Text] ["The miracle" of spirituality of Vera Gangart (on poetics one female character in the novel A. Solzhenitsyn "Cancer ward")] // Bulletin of Ryazan state university named for S.A. Yesenin. — 2013. — N 3/40.
3. Garkavenko, O.V. KHristianskie motivy v tvorchestve A.I. Solzhenitsyna [Text] : Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoj stepeni kandidata filologicheskikh nauk [Christian motifs in the works of A.I. Solzhenitsyn : Abstract of dissertation for the degree of candidate of philological sciences]. — Saratov, 2007.
4. Krylov, V.I. Solzhenitsyn: ot Ryazanskogo kremlya do Donskogo Monastyrya [Text] [V.I. Solzhenitsyn from Ryazan Kremlin to the Donskoy Monastery]. — Ryazan : Litera M, 2011. — P. 238.
5. Niva [Cornfield] Zh. Solzhenitsyn [Text]. — M. : Art. Lit., 1992. — 191 p.
6. Reshetovskaya, N.A. Otluchenie. Iz zhizni Aleksandra Solzhenitsyna: Vospominaniya zheny [Text] [From the life of Alexander Solzhenitsyn: The memories of his wife]. — M. : Book World, 1994. — 368 p.
7. Safronov, A.V. "Put'" kak zhanr i "put'" kak sud'ba (Aleksandr Solzhenitsyn i geroi "lagernoj" prozy) [Text] ["Way" as a genre and "path" as destiny (Alexander Solzhenitsyn and heroes "camp" prose)] // The legacy of A.I. Solzhenitsyn in the modern cultural space of Russia and abroad (to the 95 anniversary since the birth of the writer): The collection of materials of International scientific-practical conference, 16-17 Dec. 2013) / Russian state university named for S.A. Yesenin. — Ryazan : Concept, 2014. — P. 201-208.
8. Saraskina, L.I. Aleksandr Solzhenitsyn [Text]. — M. : Molodaya gvardiya, 2008. — 922 p.
9. Slovo probivaet sebe dorogu [Text] [The word pushes its way] : Sb. st. i dok. ob A.I. Solzhenitsyne, 1962-1974 — a collection of articles and documents about A.I. Solzhenitsyn, 1962-1974 / ed. V. Glotser, E. Chukovskaya. — Moscow : Russian way, 1998. — 387 p.
10. Solzhenitsyn, A.I. Rakovyj korpus [Text] [Cancer ward]. — M. : Astrel, 2011. — 508 p.
11. Solzhenitsyn, A.I. Arkhipelag GULAG. Opyt khudozhestvennogo issledovaniya [Text] [the GULAG Archipelago. The experience of artistic research]. — M., 1990. — Vol. 3, part V, VI VII.
12. Tempest, R. Amerikanskij Solzhenitsyn [Text] [American Solzhenitsyn] // Pervoe sentyabrya. Literatura. — 2008. — 16-30 noyabrya. — N 22. — First of September. Literature. — 2008. — 16-30 November. — N 22.
13. Urmanov, A.V. Kontseptsiya Erosa v tvorchestve A. Solzhenitsyna [Text] [The concept of Eros in the works of Solzhenitsyn] // Mezhdu dvumya yubileyami (1998-2003). — Between two anniversaries (1998-2003). — M. : Russian way, 2005.
ROMANTIC DISCOURSE IN A.I. SOLZHENITSYN'S "CANCER WARD"
A.I. Solzhenitsyn's "Cancer Ward" is one of the most significant works of the writer created in Ryazan. The writer raised such eternal problems as the sense of life, love and death, morality of the regime, material and spiritual poverty of the Post-Stalin Russia, possibility of complete recovery and its price. Endless discussions on routine and existential problems can be traced back to F. Dostoevsky's philosophical novels. A.I. Solzhenitsyn places his characters in a cancer ward to reveal spiritual ailments they suffer from and to analyze their nature. The author never moralizes. He depicts the reality both realistically and symbolically. His novel can be treated as a social psychological research, an investigation of love. Speaking about his characters (Podduev, Russanov, Zatsyrko, Chaly, Kostoglotov and others), he depicts their love in a spiritual, sensual, and routine way. Neither of the love stories is finished. Using little details, his characters' dialogues, and symbols, A.I. Solzhenitsyn tries to show a possibility of curing the soviet society of its social cancer.
Solzhenitsyn, Ryazanian period, crisis, sensual and spiritual, love as a master of death, female characters, soviet society, symbolism.
Читайте также: