Меня спас от рака головного мозга около 150 детей

• Recent Entries
• Archive
• Friends
• Profile
• Memories

Константин Хабенский спас от смерти 150 детей.

Мне предельно неинтересно внутреннее содержание мира актеров и режиссеров кино и театра, признаюсь. Благо, насмотрелась этого в Театральном институте, и до сих пор свежи некоторые впечатления.

Да, есть произведения, которые потрясают до глубины души, но заниматься тем, чтобы выяснять, чем в обычной жизни занимается режиссер или кто из актеров с кем живет, от кого ушел, пришел и так далее - мне претит.

Любимых актеров чрезвычайно мало или нет вообще Скорее, это те, кто либо вызывает глубокое восхищение и уважение (например, все актеры спектакля "Пристань" Вахтанговского театра), либо будоражат воспоминания детства, либо вызывает внутреннюю симпатию, какой-то душевный резонанс.

И Константин Хабенский относится к последней категории. Подозреваю, что не обошлось без старика Фрейда: Хабенский похож на моего папу в молодости.

И вот что важно сказать об этом человеке.

Константин Хабенский - не только потрясающий актер, но и Человек с большой буквы.

В 2007 у него родился сын, после чего его жена заболела раком. Он продал дом, все гонорары (тогда он играл главные роли в фильмах "Адмирал" и "Ирония судьбы-2" и др.) отдал на лечение, сам залез в долги.

Через год жена умерла. С тех пор он живет в обычной квартире, и почти весь свой заработок отдает на благотворительность.

На данный момент Константин Хабенский спас около 150 детей от рака головного мозга. В мае он приезжал в Казань только ради того, чтобы посетить смертельно больных детей.

Пару дней в Казани состоялась премьера ЕГО спектакля, и он спас еще четырех. Этот человек действительно заслуживает уважения.

Хабенский создал также сеть театральных студий для детей во многих городах России.

Он сам рассказывает о них так: "Детей в не будут учить постигать актерские высоты, не будут даже готовить в театральные вузы. Гораздо важнее просто научить их думать, фантазировать, правильно формулиро­вать свои мысли, владеть своим телом, по-новому взглянуть на мир, который их окружает."

И мне такая позиция тоже чрезвычайно близка.

Часто ли нам рассказывают СМИ о таких людях? Ну разве что вскользь. Это скучно. Ведь гораздо интересней копаться в мусоре - кто с кем развелся, сошелся и почему.

В общем, Хабенский - настоящий, одни из немногих таких! Сил ему, здоровья и всяческих успехов!

Хорошо бы собирать подобные истории об известных людях и распространять в качестве вдохновляющих примеров.

И в конце - не в качестве рекламы, а в качестве повода подумать:

Постепенно мы начинаем привыкать к тому, что онкологический диагноз ещё не означает конец жизни. Для излечившихся взрослых порой это новое начало. А дети, победившие тяжёлую болезнь, получают шанс на счастливое будущее.

Никаких последствий

Помочь врачам побеждать детский рак в Пермь из Москвы приехала онколог с 30-летним стажем Ольга Желудкова. Она один из главных специалистов в сфере лечения опухолей мозга у детей и председатель экспертного совета Благотворительного Фонда Константина Хабенского. Врач рассказала о том, почему все врачи должны знать основные признаки онкологических заболеваний и можно ли эффективно лечить опухоли мозга у детей в Перми.

Ольга Желудкова: Раньше считали, что опухоли мозга с трудом поддаются лечению. Сейчас это не так. 70% больных выздоравливают. Например, самая частая злокачественная опухоль у детей – медуллобластома. Её можно излечить полностью. Прежде мы говорили о том, что если не применять лучевую терапию, то такие пациенты имеют мало шансов на излечение. А сейчас можно обойтись только химиотерапией. И это важно, потому что для ребёнка в возрасте одного-двух лет лучевая терапия всегда токсична и приводит к тяжёлым последствиям в будущем. Мы лечим маленьких пациентов индивидуально, в зависимости от их возраста, результатов исследований и распространения опухоли. Проведя исследования опухоли и обследование ребёнка, мы можем сказать, какой прогноз, как это лечится, будут ли сложности. Нередки случаи, когда по ребёнку, который вылечился, никогда не скажешь, что у него была опухоль мозга. Послед­ствий практически никаких. Они сами становятся родителями, несмотря на перенесённую химиотерапию и облучения. Например, на Новый год я получила поздравления от мальчика, у которого была медуллобластома. Он рассказал, что женился и стал папой сына. Другая моя пациентка стала дважды мамой. Это большое счастье – ради этого мы и работаем.

Для меня важно, чтобы такие пациенты рассказывали о своём излечении. Это поможет вдохновить других. Но они далеко не всегда готовы это делать.

– С чем это связано?

– Боятся, что узнают род­ственники, знакомые, сослуживцы. Опасаются, что им нанесут психологическую травму. Поэтому хотелось бы, чтобы все в нашей стране понимали – опухоли мозга излечимы.

Ошибаться нельзя

– Есть ли шанс на полное, как у этого мальчика, излечение у больных детей в Пермском крае?

– Да, конечно. Опухоли центральной нервной системы успешно лечат в Перми по современным протоколам. Мы работаем с пермскими врачами в полном контакте, они отправляют на исследование в референсные центры томограммы, гистологические препараты для подтверждения диагноза. Это важно, потому что в онкологии ошибаться нельзя. В регионе есть детская нейрохирургическая служба, и она справляется со своими задачами.

Есть, конечно, и над чем работать. К примеру, в городе пока не проводят очень эффективную диагностику – ПЭТ (позитронно-эмиссионная томография. – Ред.). Пациентов отправляют в Москву или Санкт-Петербург. Но у меня есть информация, что в Перми планируют открыть ПЭТ-центр. В регионе нет и молекулярной диагностики. Сейчас небольшие блоки опухоли для анализа направляют в Институт им. Н. Н. Бурденко, научный центр рентгенорадиологии в Москву. Исследование дорогое, но родители маленьких пациентов за него не платят: деньги выделяют благотворительные фонды. Они же оплачивают процедуру протонной лучевой терапии, которую недавно начали проводить детям с опухолями головного мозга в Санкт-Петербурге. Видите ли, не все виды терапии целесообразно проводить в регионах, так как оборудование таких центров, хранение препаратов и т. д. обходятся очень дорого, а пациентов, которым это нужно, порой совсем мало.

Внимание к деталям

– А как обстоят дела с выявлением злокачественных опухолей мозга у детей? Педиатров, как известно, не хватает, времени на осмотр пациентов мало.

– Как вовремя заметить развитие рака мозга? Что должно насторожить врачей и родителей ребёнка?

– Прежде всего рвота, если она начинается вдруг и без причины, а потом повторяется. Можно, конечно, объяснить это тем, что ребёнок переел, но лучше всё-таки направить к неврологу или окулисту для осмотра или на МРТ. Также должна насторожить шаткость при ходьбе, когда ребёнок начинает спотыкаться. Нужно обращать внимание на ухудшение зрения, косоглазие. Например, мама одного нашего пациента заметила, что у ребёнка появилось косоглазие с одной стороны. Она пошла с ним на процедуру МРТ, и это был единственный случай, когда мы диагностировали опухоль ствола мозга величиной около сантиметра. То есть выявили заболевание рано.

Если у ребёнка злокачественная опухоль, то симптомы появляются в течение одного-двух месяцев: чаще проявляется рвота, головная боль, её интенсивность нарастает. При низкой степени злокачественности или при доброкачественной опухоли всё это порой длится годами. Ребёнок может посещать детский сад или школу. Нужно всегда обращать внимание на то, когда симптомы (рвота, головная боль) повторяются. Если вовремя заметить развитие заболевания, лечить его будет проще.

Мы поговорили с мамами подопечных Фонда Константина Хабенского. 15 февраля отмечается Международный день онкобольного ребенка.

Ольга и Полина

Полине почти восемь лет, она учится в первом классе. О том, что девочка перенесла несколько лет назад две операции по удалению глиомы головного мозга, напоминает только небольшой шрам, который едва заметен под волосами, и мамины переживания.

— Страх никогда не проходит, потому что, когда у тебя шрам на голове, всю жизнь будешь помнить, — рассказывает Ольга, мама Полины. — Когда прошел длительный курс лечения, естественно будет паранойя. Мы каждый месяц переливали кровь. Ежедневно сдавали анализы и ждали результатов. И в таком состоянии мы жили 2,5 года. Поэтому любой синячок поднимает все эти воспоминания. И как с этим ни работай, все равно есть страх. Наверное, нужно больше времени и длительной ремиссии. Нам когда-то отрезали пять лет, и они еще не прошли. И ты живешь на этой пограничной ситуации. А что дальше?

До того, как Полина заболела, Ольга долго работала в ресторанном бизнесе. Уволилась в один день после того, как ей позвонила воспитательница и сказала, что Полина странно на нее смотрит. Ольга собрала вещи и тут же поехала за ребенком, а через несколько дней их уже госпитализировали.

У Полины была эпилепсия от опухоли, которая проявлялась в том, что она сильно сглатывала и делала круглые глаза. Одна врач подумала, что это рефлюкс. Девочку осмотрели, сделали гастроскопию, но обнаружили только хеликобактер (бактерия, которая инфицирует различные области желудка и двенадцатиперстной кишки). Полгода они лечились от этого, но потом поняли, что дело в чем-то другом, потому что приступы к тому моменту трансформировались и усилились.

— Врач-гастроэнтеролог, которая нас вела, увидела этот приступ у Полины во время осмотра и сказала, что это не по ее части, нужен невролог. Мы пошли к неврологу, сделали энцефалограмму, но врач ничего не увидел, хотя там были маячки. В поликлиниках врачи видят статистику. Энцефалограмма — это такая кривая, как ЭКГ, и люди, которые читают эти энцефалограммы каждый день, лишнюю галочку заметят. А люди, которые сталкиваются с этим раз в три месяца, не обратят внимания. И в нашем случае так и произошло.

В какой-то момент девочка начала писаться в кровати, потому что приступы были уже очень сильными, и тогда Ольгу с Полиной увезли в больницу. Там их продержали в неврологии еще неделю.

— Я сама настояла на МРТ, потому что нам его не делали. Моя рекомендация мамам, которые сталкиваются с какой-то непонятной проблемой — брать и делать. Наши врачи привыкли делать не от сложного к простому, а наоборот. И пока они отрицали все самое простое, прошло очень много времени. За этот год скитаний опухоль проросла в хиазмальную область, откуда ее было очень тяжело удалить.

Ольга уверена: когда ставят такой диагноз, это испытание для родителей. И если родитель не справится, то ребенок не справится тоже.

— Если ты опустил руки, то твоя битва проиграна. Мало кто выздоравливает, если в них никто не верит. Я помню, как я сходила за результатами и поднялась в детское отделение неврологии, где сидела моя мама с Полиной. Когда я подняла глаза на свою дочь, то сразу поняла, почему так все происходит: почему у нее повернута голова вбок, почему один зрачок больше, а другой меньше, почему она уже не может рисовать. Я помню, что у меня потекли слезы, я спустилась вниз, села в машину и заорала. Ты уже не думаешь о будущем, ты не понимаешь, что нужно дальше делать.

Когда Полину с Ольгой перевели в нейрохирургию, она познакомилась с другой мамой, которая попала сюда чуть раньше. Глядя на нее и ее сына, Ольга смогла собраться.

— Спасало обсуждение по ночам с другими мамами каких-то очень приземленных вещей: педикюра, косметики. Важно оказаться в хорошей компании.

Мы чаевничали по ночам рядом с палатой и не касались той темы, которая свела нас вместе. И когда ты засыпаешь с улыбкой на лице, ты и просыпаешься с ней. И ребенок уже не видит испуганные глаза мамы, которая боится всего на свете.

После больницы Ольга с Полиной попали в Научно-исследовательский институт нейрохирургии имени академика Н.Н. Бурденко.

В Бурденко Полине провели две операции.

— Нам сказали, что может быть что угодно, даже паралич. А потом мне из реанимации позвонил врач и сказал, что руки и ноги шевелятся. И это был шок. И в первый, и во второй раз. Я просила, чтобы не было пареза, потому что мама решает, чего она хочет: удалить всю опухоль или сохранить ребенку возможность ходить, говорить, видеть. Некоторые просят максимально удалить опухоль, не думая о последствиях. Врач объясняет: можно удалить все, но в этом случае может быть паралич или другие осложнения. И тогда ты спрашиваешь, а можно ли удалить так, чтобы таких осложнений не было. И врач говорит: можно, но будет нужна лучевая терапия.

Через месяц после операций их выписали. Потом началась лучевая терапия, а после нее — химиотерапия. Ребенок стал возвращаться к жизни. Но после болезни ребенка нужно чем-то себя занимать.

— Если ты сам себя не смотивируешь, то тебя не смотивирует никто. Я понимаю, как тяжело родителям, которые это пережили. Потому что не хватает жажды жизни. Особенно если ситуация не слишком утешительная. Очень важны друзья, которые не дают тебе расслабиться. Заставляют мыть полы, стирать шторки, выходить на улицу, ходить за молоком — заставляют заниматься простыми бытовыми вещами. Нужен такой волшебный пинок, который вытолкнет тебя из той зоны, где люди страдают, туда, где люди не страдают. Большинство мам, которых я знаю, — это такие люди, которые берут себя за шкирку и вытаскивают. Даже если случилось самое страшное. Фонд Хабенского в этом плане очень помогает, потому что продолжает поддерживать не только во время лечения, но и если родители потеряли детей.

Чтобы отвлечься, Ольга переклеивала дома обои, разбирала и выкидывала старые вещи. А потом случайно нашла себе работу.

Когда они лежали в больнице, Ольга познакомилась с мамой другого ребенка, у которого была опухоль мозга. В марте прошлого года она вышла замуж за ее брата.

— Когда Полина болела, я была очень собрана, старалась держать ее в рамках и была с ней достаточно строгой. Когда наступила ремиссия, я расслабилась и стала более сентиментальной по отношению к ней. Я не вижу некоторых вещей, которые видит мой муж, которые нужно корректировать в соответствии с ее возрастом. За это я ему сильно благодарна.

В любой момент у тебя могут отобрать самое ценное

Алена и Аня

Когда Аня заболела, ей было 12 лет. Врачи не могли поставить диагноз. Сначала сказали, что у девочки гастрит, и усиленно лечили его. Невролог направила посмотреть глазное дно и сказала, что оно увеличено, но объяснила это тем, что у девочки сейчас пубертатный период, и просто выписала ноотропные препараты.

— У Ани была рвота, периодические головокружения и болела голова, — рассказывает ее мама Алена. — Я думала сначала, что она просто не хочет учиться. Но она стала отказываться есть, и мы стали предполагать, что у нее анорексия. Она стала худеть. Мы думали, что это может быть психологическое расстройство. С папой они мало общались, потому что он живет в другом городе. А перед тем, как у нее все эти симптомы проявились, он приехал в Москву. Они встретились, он пообещал, что будет каждый месяц приезжать. Но обещания он не выполнил. Она сама случайно узнала, что он снова приезжал в Москву, но ей даже не позвонил. И складывалась такая картина, что ее состояние было вызвано еще и этим. Поэтому мы решили отправить ее с бабушкой в Индию, учеба скатилась, а врачи не давали никакой конкретики.

Через месяц в Индии у Ани стал болеть глаз и изменилась походка, потому что опухоль сильно разрослась. Как только ее отвезли в больницу, ей сделали МРТ, поставили диагноз и в течение суток прооперировали.

— Когда ты находишься в этой ситуации, эмоции зашкаливают, но ты понимаешь, что нужно действовать, потому что слезами делу не поможешь, — вспоминает Алена. — 19 декабря ее прооперировали, а 21-го утром я уже была у нее. Мне быстро сделали визу. Весь полет я ревела, упершись в спинку впереди стоящего кресла. Это было самое сложное время, потому что ты летишь семь часов и нечего делать, кроме как анализировать все это.

Когда Аня лежала в больнице в Индии, к ним приезжали русские, которые живут там годами, помогали с переводом и морально поддерживали. Алена говорит, что она даже рада, что все случилось там, что Аню прооперировали за один день, что не нужно было ждать.

Сложнее всего маме с дочкой было уже после того, как закончилось лечение.

— Тебе уже никуда не нужно бежать, тебе уже не нужно ничего достигать. У меня еще есть дети. Младшей было на тот момент два года. И мне нужно было разрываться между больницей и детьми. А когда лечение закончилось, мы с Аней просто провалились. Она не видела смысла в жизни, не понимала, что ей делать. Я тоже сидела в таком состоянии подвоха: у меня трое детей, и вроде бы все хорошо, у Анечки ремиссия, но не покидало чувство, что в любой момент у тебя могут отобрать самое ценное. Болезнь забирает энергию, выбрасывает из полноценной социальной жизни. Но несмотря на внутреннее состояние отсутствия радости, я все равно была с улыбкой на лице, я не могла позволить себе при детях быть унылой.

В итоге Алена с Аней обратились к психологу, который направил их к психиатру. Дочке выписали антидепрессанты, потому что у нее вся энергия уходила на агрессию. Ее все раздражало вокруг, она не чувствовала никакой радости.

— Вроде все позади, но тебя как будто вырвали из обычной жизни, — рассказывает Алена. Антидепрессанты помогли Ане стать радостной, но нужно было постоянно увеличивать дозу, потому что без этого она снова начинала вести себя агрессивно.

- У меня больше нет апатии. Я поверила, что все хорошо. Но тот опыт никогда не забудется, потому что это часть нашей жизни.

После этого кораблекрушения нам пришлось все восстанавливать, чтобы снова запустить наш корабль в море.

В прошлом году Алена решила пойти учиться и поступила в магистратуру, чтобы изучать психологию. Она не знает, будет ли заниматься частной практикой, считает, что экономическое образование вместе с психологией — это хороший симбиоз. Помимо этого, она волонтерит в одном из благотворительных фондов и помогает потенциальным подопечным собирать документы для лечения.

Ане сейчас 16 лет. Вернуться в школу после болезни ей было тяжело, в шестом классе она училась на дому. В седьмом она перешла на дистанционное онлайн-обучение. Сейчас они с мамой решили сделать перерыв. Аня ходит на дополнительные занятия и рисует.

— Ей не просто влиться в коллектив, потому что она старше своих одноклассников. К тому же в школе шумно, и ей тяжело, — рассказывает Алена. — Но она хочет закончить 8-й и 9-й классы и переехать из Москвы в Калининград. У нее там друзья появились после реабилитационных программ. И там живет ее бабушка, с которой у нее очень тесная связь.

Поначалу Алену расстраивала ситуация со школой. Она пыталась как-то своим авторитетом заставить Аню учиться.

— В итоге я приняла ситуацию и поняла, что она все равно найдет свое дело, может быть, какое-то прикладное. Необязательно всем в университет идти, а если она потом захочет, то никогда не будет поздно.

Можете жалеть себя, но кроме вас никто ничего не сделает

Галина и Захар

В тот день, когда у сына Галины обнаружили опухоль мозга, умерла мама ее мужа. Во время разговора она плакала, но муж смог ее успокоить.

Захар, сын Галины, заболел в первом классе. Когда врачи в Самаре, куда мама с сыном приехали из Тольятти, обнаружили опухоль, они сказали, что операцию делать нельзя.

— Очень часто звонили родственники, мне приходилось каждому все рассказывать. В какой-то момент я очень устала и попросила просто передавать друг другу информацию. Иногда хотелось отвлечься, а из-за этих звонков приходилось каждый раз все это проговаривать. Днем я улыбалась, а ночью включала воду в ванной и ревела так, что, как я говорила, плитка отваливалась. Вес набирала я конкретно. Месяца за два я поправилась на 15 кг.

Так как в Самаре операцию делать не стали, Галина повезла сына в Москву в Центр Бурденко. Там ему сделали операцию, но сначала было неясно, какая это опухоль. А потом провели анализы, и врач сказала, что злокачественная.

Лучевую и химиотерапию провели Захару в Самаре. Во второй класс он пошел вместе со своими одноклассниками. Пока проходило лечение, Галина решала с ним задачи.

— Некоторые мамы на меня смотрели, как на сумасшедшую. Дело на выживание идет, а она мучает ребенка задачками.

Сейчас Захару 16 лет, и он учится в Бауманском лицее. В Москву он переехал вместе с мамой в августе.

— Я ехала не зарабатывать, а быть при сыне, чтобы он мог комфортно себя чувствовать, чтобы он тратил все свои силы на учебу.

Страх, конечно, есть до сих пор, хотя это уже уходит.

Первое время в Москве Галине было тяжело: проводила сына, а потом сидишь и ждешь, когда же он придет. Сейчас она устроилась в школьный буфет, но когда она только начинала искать работу, самооценка ее сильно упала. У нее есть специальность — педагог дошкольного образования. Семь с половиной лет она проработала в детдоме. Потом открыла свой небольшой магазин детской одежды в Тольятти, но с переездом с сыном в Москву его пришлось закрыть.

Галина мечтает, что, когда сын поступит в институт, она вернется домой. Он хочет поступать на факультет робототехники. Возвращаться в Тольятти он не хочет, но и в Москве задерживаться не планирует, Москва — не центр Вселенной. Один из городов, которые привлекают Захара, — Новосибирск.

С сыном они очень близки. Они часто куда-нибудь ездят гулять и покупают по дороге мармелад.

Галина не знает, были бы у них такие отношения, если бы Захар не болел, может быть, это никак не связано, а может быть, именно поэтому они стали так близки. Но болезнь заставила маму Захара по-другому взглянуть на некоторые вещи.

— Не знаю, стала бы я делать что-то безвозмездно, например, быть волонтером фонда, если бы всего этого не произошло. Раньше, наверное, я бы не стала тратить на других свое время. А сейчас стала трепетнее относиться к людям. И по-другому стала относиться к материальным ценностям. Сейчас для меня самое важное — это положительные эмоции.

Российские врачи начали успешно лечить детей с нейробластомой группы высокого риска – на поздних стадиях заболевания. Для этого применяется метод, который включает в себя тандемную (двойную) аутологичную трансплантацию костного мозга и иммунотерапию новым лекарством со специфическими антителами к клеткам опухоли. Эффективность этого метода доказана американскими онкологами. В России его применили впервые, и все четыре ребенка, получившие такое лечение, сейчас здоровы. Хотя выживаемость детей с этим диагнозом обычно не превышает 40%.

Нейробластома — это высокозлокачественная опухоль нервной системы, встречающаяся в основном у детей до пяти лет, потому что она начинает развиваться еще в эмбрионе. Опухоль способна к быстрому агрессивному течению и развитию метастазов. При этом выживаемость детей с III и IV стадиями и генетическими перестройками не превышает 40%. Всего в России ежегодно выявляется около 600 новых случаев нейробластомы, из них 150 — в III и IV стадиях заболевания.

В России начали использовать высокоэффективный метод лечения нейробластомы группы высокого риска, который значительно увеличивает шансы маленьких пациентов на выживание — до 70%. В Национальном медицинском исследовательском центре онкологии имени Н.Н. Петрова (Санкт-Петербург) для борьбы с такими опухолями применили уникальное сочетание тандемной трансплантации костного мозга и иммунотерапии новым лекарством со специфическими антителами к клеткам опухоли.

Этот метод разработали и внедрили в США врачи онкологической группы по лечению рака у детей (COG). Клинические исследования шли с 2006 года, а их результаты опубликовали в 2017-м, после наблюдения за выздоровевшими пациентами в течение нескольких лет. Лечение получили 652 ребенка.

В НМИЦ онкологии таким методом пролечили четырех детей в возрасте от двух до трех лет с IV стадией нейробластомы. Все они живы, находятся в ремиссии. С момента завершения лечения первого ребенка прошло 1,5 года.

Этим пациентом стал двухлетний Никита Уринов. Мальчик поступил в детское отделение НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова в августе 2016 года. На тот момент у него были поражены кости, костный мозг, печень и почки. Никита получил стандартное комплексное лечение, но через четыре месяца при очередном обследовании у мальчика выявили метастаз размером в три сантиметра в головном мозге. Тогда в НМИЦ онкологии ему провели стереотаксическое облучение и иммунотерапию специфическими антителами к клеткам нейробластомы – препаратом, входящим в протокол лечения по американской методике. Метастаз в мозге исчез.

По словам заведующей отделением химиотерапии у детей НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова, доктора медицинских наук Светланы Кулёвой, лечение с применением новой методики не обходится без осложнений.

— Тандемная трансплантация — это высокодозная химиотерапия, и ее влияние на быстроделящуюся ткань в несколько раз больше, чем обычной.

В основном страдают клетки крови, поэтому появляется анемия, тромбоцитопения, лейкопения, — пояснила врач. — Но с этим мы справляемся, потому что у нас очень хорошо развита служба сопроводительного лечения. Надо помнить, что мы ведем борьбу за жизнь ребенка, поэтому побочные эффекты — не повод для отказа от терапии.

Сейчас в НМИЦ онкологии к лечению новым методом готовят еще двух детей. Пока число пациентов, которые смогут получить помощь по новой методике, зависит от благотворительных фондов. Причина в том, что препарат для иммунотерапии не зарегистрирован в России.

По его словам, эту болезнь и так лечили максимально агрессивно, так что дальнейшая интенсификация старой терапии невозможна. Таргетная терапия тоже малоприменима, потому что только в 15–20% случаев удается обнаружить мишень для такого воздействия.

А вот иммунотерапия с использованием специфических антител, напротив, является применимой у большинства пациентов. Таким образом, совершенствование технологии трансплантации костного мозга в совокупности с применением иммунотерапии является перспективным и многообещающим подходом в лечении пациентов с нейробластомой высокого риска, способным значительно улучшить выживаемость больных.

В Институте Склифосовского бросили вызов одной из самых агрессивных опухолей головного мозга — глиобластоме. Ее трудно обнаружить, она маскируется под здоровые ткани. Поэтому диагноз ставится, как правило, слишком поздно. Но врачи искали новые подходы в лечении, и один из них оказался эффективным. Он уже подарил несколько лет жизни одному из пациентов и надежду — тысячам.

Несколько лет назад Владимиру в Институте Склифосовского удалили глиобластому — опухоль мозга размером с куриное яйцо. Потом были облучение, химиотерапия. Но прогнозы медиков не обнадеживали. Давали год, максимум 1,5. Прошло четыре.

Но недавно болезнь снова вернулась. Потребовалась повторная операция. Огромная опухоль практически вросла в крупные сосуды. Сложнейшая задача для хирургов: максимально аккуратно убрать ее, при этом не повредив артерию. Сколько времени займет операция — предсказать невозможно:

В операционной только ультрасовременная аппаратура. Нейронавигация — это множество датчиков, считывающих электрические сигналы мозга, что помогает буквально заглянуть в его глубину и определить точную локализацию опухоли. Каждое движение хирург сверяет с виртуальной картой.

А вместо скальпеля хирургический пылесос. Он всасывает частички опухоли словно ненужный мусор, сохраняя при этом здоровую ткань. Это жизненно важные зоны мозга, отвечающие за движение. Если их повредить, человек навсегда останется инвалидом. И порой борьба идет за каждый миллиметр.

На экран транслируется картинка, которую видит хирург в микроскоп. Хорошо видно опухоль, которая светится красным, так хирург определяет ее точные границы. Эффект свечения получают благодаря специальному лекарству. Оно накапливается в опухоли, что помогает обнаружить и удалить раковые клетки, невидимые человеческому глазу. Чем больше таких клеток уберет хирург, тем дольше будет жить пациент после операции.

Глиобластома — самая коварная и агрессивная злокачественная опухоль головного мозга. Она стремительно растет, ежедневно появляются миллионы новых раковых клеток. Долгое время они маскируются под здоровую ткань. И даже современные методы исследования не всегда позволяют увидеть опухоль на ранних стадиях развития.

В последние годы глиобластому выявили у нескольких российских звезд: Жанны Фриске, Дмитрия Хворостовского, Михаила Задорнова. Разумеется, малоизвестных людей среди пациентов еще больше. Если опухоль не удалить, человек погибает примерно через три месяца. Во всем мире, как и в России, пытаются найти способ борьбы с тяжелой болезнью, и часто именно наши специалисты помогают, казалось бы, безнадежным больным.

В клинике Склифосовского сегодня применяют новейшие операционные технологии, используют современные химиопрепараты и точечное облучение — комплекс мер, открывающий новые возможности для борьбы с онкологическими заболеваниями.

На следующий день после операции Владимир уже ходил по палате. А через неделю его отпустят домой. Конечно, говорить о полном излечении нельзя, мужчину будут наблюдать. Но уже сейчас понятно: результаты операции превзошли самые смелые ожидания специалистов. И это дарит надежду многим пациентам на долгую и, главное, полноценную жизнь.