Иосиф райхельгауз болен раком

Иосиф Райхельгауз.Просто Грязь.

Примечательный эпизод произошёл на вечернем шоу Владимира Соловьёва от 21 февраля. Режиссёр Иосиф Райхельгауз, протестуя против очевидного, решил доказать политологу Дмитрию Куликову силовым методом, что одесский Алексей Гончаренко (известный также под именем Лёшика Скотобазы), – честный и достойный человек.

Вспомним…Миллионы людей внимательно просмотрели видео, снятое бандеровскими выродками сразу после расправы над людьми в одесском Доме профсоюзов 2 мая 2015 года.Миллионы людей слышали за кадром голос Гончаренко радостно снимавший обгорелые тела под собственные же восторженные комментарии.

И вот теперь режиссёр Райхельгауз убеждает не верить своим глазам.

Алексей Гончаренко делает на память фото своей жертвы

В студии Соловьёва с режиссёром пытались вступить в полемику донецкий политолог Владимир Корнилов и его российский коллега Дмитрий Куликов. Основные реплики,где выделялся истошный визг Райхельгауза:

— Гончаренко убийца или пособник!

— Вывсёврётиии. Это фейк! Это ложь! Его там не было!

-Да, но Гончаренко снимал стрим в Доме профсоюзов…

— Вывсёврётиии. Он туда пришёл позже!

— Враньё! Не верю ни единому слову!

— У нас все ходы записаны!

— Вывсёврётиии! Вы тут каждое воскресенье врёте! Вы пропагандисты! Щас как дам в рожу!

Собственно,смотрите видеозапись передачи…Дальнейшие комментарии излишни…

Итак — о нашем подопечном..Официальная биография..

В 1965 году Райхельгауз стал артистом вспомогательного состава Одесского ТЮЗа. В 1966 году приехал в Ленинград и поступил на режиссёрский факультет ЛГИТМиК. И вновь, в том же году, был отчислен за профнепригодность. В 1965—1966 годах был рабочим сцены в Ленинградском БДТ им. Горького. В 1966 году поступил на факультет журналистики Ленинградского государственного университета, где смог наконец заняться режиссурой: стал руководителем студенческого театра ЛГУ.

Сентябрь 2012 г.Райхельгауз вручает премию Гончаренко

О психологической мотивировке поведения биологических объектов, подобных Райхельгаузу (Улицкой,Макаревичу, Зубову, Невзорову и т.д.), о причинах их патологической русофобии, о мотивах, заставляющих их принимать сторону кровавых палачей и убийц на Украине, довольно точно написал Андрей Дмитриев в своей статье:

«Коллективный Райхельгауз — это самое убедительное эстетическое высказывание людей с хорошими лицами.

Подобное же всегда тянется к подобному.Один из сгустков этой смрадной протоплазмы всегда(зачастую бессознательно) встаёт на защиту другого такого же зловонного ошмётка…

Личное дело

Иосиф Леонидович Райхельгауз (71 год) родился в Одессе в семье выходцев из первого советского еврейского колхоза имени Андрея Иванова, где его дед, в честь которого мальчика и назвали Иосифом, занимал пост председателя. Отец во время войны был танкистом, дошел до Берлина и написал свое имя на Рейхстаге. После войны работал водителем. Мать Фаина Иосифовна была машинисткой-стенографисткой. Она хорошо пела, имела прекрасный слух и все детство Иосифа водила его с сестрой в Одесский оперный театр.

С детства, по его собственному признанию, Иосиф Райхельгауз был хулиганом и задирой. В четыре года разбил стекло на доске почета в колхозе имени Иванова, не обнаружив своего деда среди передовиков, в пять был отчислен из детского сада за безобразное поведение, а в двенадцать пытался на самодельном судне переплыть на другую сторону Черного моря и увидеть Турцию.

В 1966 году приехал в Ленинград и поступил на режиссёрский факультет ЛГИТМиКа. И вновь был отчислен за профнепригодность – на этот раз через несколько месяцев.

В 1965—1966 годах был рабочим сцены в Ленинградском БДТ им. Горького. В 1966 году поступил на факультет журналистики Ленинградского государственного университета, где смог, наконец, заняться режиссурой: стал руководителем студенческого театра ЛГУ.

В 1968 году Иосиф Райхельгауз бросил университет и перебрался в Москву, где поступил на режиссёрский факультет ГИТИСа, в мастерскую Марии Кнебель и Андрея Попова. Одновременно она также работал в качестве режиссёра в знаменитом студенческом театре МГУ и руководил концертными студенческими бригадами по обслуживанию строителей сибирских ГЭС.

«К своему стыду, к "Современнику" мы в то время относились прохладно, считая его театром без режиссуры: собрались актеры и играют для себя. Тогда все повально увлекались великим Эфросом, Товстоноговым. Возможно, поэтому знакомство с этим театром я тоже принял как-то несерьезно: перед Галиной Волчек и Олегом Табаковым я, 25-летний, предстал без робости.

С 1974 года преподавал актёрское мастерство в первой студии Олега Табакова.

С 1975 года Райхельгауз вместе с Анатолием Васильевым руководил Театром на Мытной.

С 1976 года начал преподавать мастерство актёра в ГИТИС им. Луначарского.

С 2003 года руководит режиссёрской и актёрской мастерской на кафедре режиссуры в ГИТИСе. С 2004 года — профессор.

Иосиф Райхельгауз регулярно проводит мастер-классы, театральные сессии, читает лекции в ведущих учебных заведениях за рубежом: Ротчестерском университете (США) , Высшей театральной школе г. Лозанны (Швейцарии), Консерватории г. Марселя (Франция), Тегеранском университете (Иран).

Чем знаменит

Театр неоднократно и успешно гастролировал, участвовал в престижных фестивалях в Германии, Франции, Америке, Израиле, Финляндии, Австралии, Канаде, Южной Корее, Венгрии, Болгарии, Индии и других странах.

Также театр первым начал проводить различные клубные вечера. В свое время Райхельгауз пригласил Булата Окуджаву и устроил ему юбилей. С тех пор в театре ежегодно проводят вечера в честь Окуджавы. Также он придумал отмечать 19 октября - лицейский день: на сцену выходят люди самых разных профессий и читают свои и чужие стихи.

Более десяти лет режиссер руководил мастерской артистов театра и кино Всероссийской киноакадеимии – ВГИК. На протяжении многих лет и в настоящее время Иосиф Райхельгауз возглавляет режиссерскую и актерскую мастерские на кафедре режиссуры РУТИ-ГИТИС.

О чем надо знать

Прямая речь

О театре: «Разговоры о смерти театра существуют примерно столько же, сколько существует театр. На мой взгляд, бывает живой театр и мертвый театр. И живой будет нужен всегда.

7 фактов об Иосифе Райхельгаузе

Материалы об Иосифе Райхельгаузе

Мы часто пишем об опыте преодоления болезни, боли, страха. И к режиссеру Иосифу Райхельгаузу пришли, чтобы вызвать его на откровенный разговор об этом. И решили начать беседу с чудес — ведь человек привычно измеряет то, чего никак не ожидает, в категориях чуда.

И чудо произошло. Мы увидели человека, который не скрывает своих мыслей, чувств, сомнений — не скрывает их прежде всего от себя, не боясь показаться смешным. Это признак настоящей жизни, которая никогда не перестает — пусть вечность никто из людей в полноте осознать не может.

Не чудо, а повод для сомнений

— Иосиф Леонидович, вы заболели и выздоровели. И рассказали об этом на своем юбилейном вечере в сентябре как о чуде. По крайней мере, некоторые ваши зрители это именно так восприняли. Скажите, а что вы вкладываете в это понятие? Случались в вашей жизни еще чудеса?

— Чудес в моей жизни никогда не случалось. Не было такого никогда, чтобы я не мог объяснить происхождения чего-то — самого прекрасного или самого чудовищного.

Сначала я не мог понять, почему я, спортивный человек, ежедневно занимающийся плаванием, боксом вдруг смертельно заболел?

Но, как мне кажется, нашел причину, хотя доктора могут меня и поругать за это. Считаю, что моя внезапная острая болезнь возникла из-за очень сильного эмоционального потрясения. Подтверждение этому я нахожу в наблюдениях за окружающими — рак в большинстве случаев следует за потрясениями.

Чудо я пытаюсь перевести в рациональное, мотивированное и подтвержденное событие. А то, что можно объяснить, чудом не является.

Для меня чудо — это жизнь человека вообще. Я прожил прекрасную, чудесную жизнь! Для меня чудо, например, то, как человек мыслит. Или чудо родственной любви.

Своих родителей, которые уже умерли, я очень люблю. И дочерей люблю, и жену, с которой прожил большую часть жизни.

Но когда появилась девочка Соня, со мной стало происходить что-то невероятное: если я не вижу ее день-два, то начинаю нервничать. Я испытываю к ней невозможное, необъяснимое чувство, которого до этого никогда не испытывал.

Материализация фантазий

Есть у меня странное качество, которое я не могу объяснить. Я фантазирую, мечтаю — и через какое-то время фантазии материализуются. Началось это в детстве.

С родителями в детстве жил в Одессе, в крохотной коммунальной квартире. В юности у меня была фантазия про дом, в котором буду жить я, мама, папа, родные и близкие. К этому дому шел практически всю жизнь.

Тогда я и начал строить настоящий дом. И вот уже лет 20 живу в идеальном доме из моей фантазии. Дом очень простой, но там есть все, чего я хотел: зимний сад, кусок огорода на крыше, довольно большой бассейн, дубы, старые березы, яблони, из плодов которых я варю варенье.

И таких осуществленных фантазий у меня очень много. У меня нет ощущения, что я не могу с кем-то познакомиться, не могу что-то сделать. Но я это к чему: я убежден, что каждый человек — режиссер своей собственной жизни. И каждый отвечает за себя сам.

При этом хорошо понимаю, что я — талантливый режиссер, профессиональный. Но не гениальный. Крепкий, интересный — да. Мог бы я стать гениальным? Может и мог. Стать, а не родиться.

Я понимаю, что гений живет по определенным бытовым законам. Хочу я жить как гений? Без семьи, без детей, без друзей, без быта? Нет. Не хочу. Хочу жить так, как живу сейчас.

У меня есть друг — вот он гений. Занят профессией всегда, круглосуточно.

Но профессия и то, что достигается ею, для меня не стоит жизни.

— А что стоит?

— Сама жизнь. Встречи с внучкой, дочками, моими друзьями.

Счастье, когда я могу в воскресенье не ходить в театр, а остаться в своем любимом прекрасном доме, куда ко мне приедут дети.

Маленькая трехлетняя девочка Соня мне все объяснила, когда наша старая собака умерла.

— Каждый из нас умрет. Вас это пугает, мучает?

— Мучает. Не пугает, но мне жаль, что меня не будет. И понимаю, что меня не просто не будет.

Есть гениальные открытия на уровне формулы, на уровне закона, на уровне Станиславского, но даже у великого Мейерхольда много банальных мыслей, умозаключений, фраз. Не удивительно, что режиссеры, которые когда-то были вершиной режиссуры, сегодня полузабыты. То же произойдет и со мной.

Мои мама и папа похоронены на маленьком сельском кладбище недалеко от моего дома. Для меня смерть — переход в иное качество, под землю. И это тоже часть жизни. Конечно, мне хочется, чтобы я сам перешел в это иное качество как можно позже. Но то, что время для этого придет — несомненно.

— Некоторые творческие люди, писатели, например, несколько идеалистически полагают, что спасутся от смерти, увековечив себя в своих творениях. Например, поэты останутся в словах.

— Сейчас мы с вами сидим перед портретом Булата Окуджавы. Мне посчастливилось в последние годы с ним много и часто общаться, бывать у него дома, мы вместе отмечали праздники. Я с огромным удовольствием читаю сейчас его блестящие, прекрасные, глубочайшие, уникальнейшие стихи. И я счастлив в эти моменты. А сам Окуджава где в тот момент, когда читают его стихи?

— В стихах же!

— Это мы с вами понимаем. Но что Софоклу и Еврипиду до того, что какой-то режиссер в XXI веке поставил их пьесы? Что, они смотрят на нас сверху и видят? Сказки. Лекарство, успокоение…

То, что они смотрят откуда-то — не докажешь. Верить можно только в саму жизнь, которая есть сейчас. Только в реального человека, который эту жизнь проживает, меняет, создает.

— Но сам талант откуда-то же берется в человеке!

— Думаю, что талант, во-первых, складывается из физиологии. Есть голос — нет голоса, есть слух — нет, есть мозги — нет мозгов.

А во-вторых, талант — это технология. Каждая профессия — и музыкант, и живописец, и режиссер, и артист — это технология. Например, я учу артистов правильно существовать на сцене, учу их соблюдению определенных законов. И хлеб печь, и борщ варить, и срубить дерево, сделать из него доску — все это делается по определенным законам. Ведь кто-то сделает из дерева уникальное изделие, а кто-то доской из дерева забьет дырку в заборе.

— Но нет ли в таланте, наоборот, нарушения закона? И разве это не чудо?

— Да, есть нарушение. Но это не чудо, потому что нарушение закона через некоторое время становится законом. И всё. Какое же это чудо? Например, раньше на сцене играли с занавесом. А потом Мейерхольд предложил играть без занавеса — нарушил закон. Сейчас уже все забыли про Мейерхольда и давно играют без занавеса.

В Израиле лечат медсестры

— И все-таки, как вы себе объясняете, что ваша болезнь ушла?

В Израиле, в отличии от России, больного не оставляют одного. Рядом с ним должны быть либо родственники, либо медсестра, либо врач.

Человек, когда болен, перестает собой управлять, становится беспомощным. Когда рядом есть кто-то, кто ведет, то это мобилизует пациента. Помогает ему.

— Когда вы узнали о своей болезни, о чем подумали, что почувствовали?

— Страха не было, я сам удивляюсь. Ни печали, ни слез. Жестко, четко стал мыслить: так, вот меня нет. Что будет с домом, с машиной? Кто будет руководить театром? Заказал билет на следующее утро в Тель-Авив, ложиться в больницу. И стал в городской квартире собирать какие-то бумажки и предметы в пакет. Там были довольно дорогие вещи: фотографии, подарки, кое-что еще.

Когда утром вышел из подъезда, собираясь в аэропорт, выбросил этот пакет в мусорку. Подумал, что если меня уже не будет, то лучше, если этого никто не увидит. Не будет отгадывать, что это, кто это подарил, что имелось в виду.

Я не до конца верил в то, что скоро умру. И до конца не верю в то, что уже здоров.

Откуда-то взялось это свойство — чтобы все было доказано, свойство сомневаться во всем.

Мои дочери крещены. И внучка Соня. А для меня это все как-то… наивно. То ли не дорос, то ли перерос…

Я понимаю, что есть глобальный, необъяснимый закон, крохотной частью которого я являюсь. Объяснить его я не могу. А про Бога не понимаю.

Но это не чудо, это необъяснимые вещи. Очень много произошедших за всю историю человечества объясняются впоследствии. В XIX веке атомную энергию не могли объяснить. О раке никто не знал. С чудом я не встречался, хотя был бы счастлив встретиться.

— Когда актер выходит на сцену, это не значит, что его жизнь остановилась. Она продолжается. Все, что происходит на сцене — жизнь актера как человека в некоей игровой ситуации.

Вот поцелуй, пощечина — и актер никогда не сможет сказать больше, что его не целовала женщина, не била в сердцах по щеке.

Театр — не другая жизнь, а та же самая, но там проводится некий опыт, некое исследование. Чтобы, быть может, поставить диагноз человеку, обществу.

Театр — это что-то такое, что помогает людям жить. Так же, как медицина, спорт, образование, еда. Человек пришел в театр — он соотносит то, что видит, со своей жизнью. И получает какой-то, нужный ему, ответ.

Все движется любовью

— Что для вас главное в отношениях между людьми? Чем они движутся?

— Пусть банально прозвучит, но — любовь, любовью.

Другое дело, что этим словом можно обозначить многое. И оно по-разному воспринимается, оценивается. Когда-то давно, лет 40-50 назад, мне Галина Борисовна Волчек, психолог и умнейшая женщина, которую я очень люблю и очень ей благодарен, сказала:

Действительно, если я человеку не интересен, если он меня не любит, отторгает или не ценит, не воспринимает, то его для меня не существует.

— Много ли вокруг вас людей, которые вас любят?

— Может, я ошибаюсь, но, кажется, много. И счастлив этому.

Меня любят моя родная сестра, дети. Очень любили родители, конечно. Меня любят и уважают те, с кем я работаю. В нашем театре много сотрудников, которые работают очень много лет. У нас минимальная текучка.

То же касается и студентов. Дружу и общаюсь со своими студентами, которые чуть ли не по возрасту со мной равны. Начал преподавать в ГИТИСе, когда диплом не получил еще. Их никто не заставляет меня любить. Но я постоянно получаю подтверждение этой любви отовсюду.

Недавно встретил свою бывшую студентку, которая сейчас замечательный режиссер и прекрасный педагог. Не виделись лет десять, а тут случайно, на спектакле — и восторг, любовь.

Читаю в интервью у своих студентов, что они гордятся тем, что учились у меня, что они из моей мастерской. И это бесконечно дорого.

Иосиф Райхельгауз — режиссер театра одной компании

О чем мужчины говорят на кухне

Р усский театр отличается от всякого другого чувством компании. Это не то, что на Западе, где существует жесткая система контрактов. Вроде бы все расписано-записано-оговорено, но контрактом невозможно договориться о любви, обязаться любить партнера по профессии. А если ты его не любишь, если нет взаимного восхищения, то ничего нельзя сотворить, это будет холодно. Так считает Иосиф Райхельгауз.

— А кто эти люди?
— Я счастлив, что могу позвонить без спроса в любое время Марлену Мартыновичу Хуциеву, мне жаль, что уже не могу позвонить (а мог это делать, особенно в последние годы) Булату Шалвовичу Окуджаве.

— О чем вы говорите в узкой мужской компании?
— Это зависит от того, какая компания.

Когда у меня есть возможность остаться наедине с людьми, что стоят у руля власти (не буду козырять фамилиями), меня не очень занимает, насколько им нравятся мои студентки (хотя они могут выказывать свое восхищение ими). Мне интересно, почему и как было принято то или иное политическое решение — для меня это тоже драматургия, некий режиссерский ход, который осуществляют определенные персонажи.

Понимаете, у меня нет таких разговоров, которые было бы стыдно вести с женой или с женами моих товарищей. Я могу рассказать резкий анекдот, я достаточно циничен, это предполагает профессия. Мне все интересно в этой жизни. Если дом красивый — меня это восхищает. Если женщина красивая — меня это тоже восхищает. Но кто с этой женщиной живет — совсем не интересует. Ну, сказали — сказали, не сказали — и не надо.

На фото:
На вступительных экзаменах во ВГИК

• Семейный портрет с друзьями.
• — А покажите-ка мне манну небесную?
• — Показываю.
• — Быть или не быть?
• — Кем?!
• Елена КСЕНОФОНТОВА с мужем на отдыхе. Мизансцена Райхельгауза.

Фото А. Джуса, репродукция М.Штейнбока

— А вы на Райхельгауза когда-нибудь обижались?
— Конечно, и много раз! Он раз пошутит — смешно, второй раз — ладно, куда ни шло, а на третий раз. просто ударить хочется, честное слово. Но я все это говорю, любя своего педагога.

— У вас приятельские отношения?
— Я бы так не сказала. Он умеет вроде бы подпустить к себе, но в то же время умеет держать тебя на нужном (ему) расстоянии. Во всяком случае мы с ним вместе не пили. Помню, он нам рассказывал о своем учителе — Андрее Попове, они, студенты, частенько бывали у него дома, ездили на дачу. У нас этого нет. Но это не портит наших отношений, для нас театр — дом родной.

— А любимчики у Иосифа Леонидовича есть?
— Да. И я в том числе.

— Как думаете, в чем был ваш выигрышный балл при поступлении на курс?
— Во-первых, Райхельгауз любит блондинок. Во-вторых, я стерва, а это ему, как оказалось, близко. Нервная интеллектуалка, так он меня обозначил. Меня поначалу это определение возмущало, но он сказал, что стерва — это хорошо, тем более если при этом такая вроде бы приятненькая внешность.

— Подыгрывать? А как же актерское тщеславие?
— Я сильный человек. И уважаю сильных, умных и всегда ищу общения с ними. Ведь умным людям хочется соответствовать.

— Насколько я знаю, вы приглашены в труппы нескольких московских театров. Выбор уже сделан?
— Я решила остаться у Райхельгауза. Если он, конечно, не станет возражать. То, что я работаю здесь — не только дань моему учителю. Просто мне здесь очень хорошо.

На фото Александра Джуса:

А что самое-то самое: не звучат со сцены исповеди (а должны бы). Никто никого ничему не учит (а обязаны, вроде). Никого в пьесе не хвалят и не судят. Она никуда не зовет. Безыдейщина. Анархия. Которая, как известно, мать порядка. Но только там, где имеют место быть не дауны, не деграданты, не двуногие скоты, не рабы, а люди, свободные люди, предпочитающие все добывать себе сами, — и телу своему, и духу, — а не с чужой ладони слизывать, опупевая от восхищения хозяйской горней мудростью и всемогуществом.

Это — жизнь. Серых, практичных тонов, как костюм, рубашка, галстук на папе. Пепельная, как его борода. Тупая, как остроты и анекдоты каникулирующих студентов, как шлягеры из магнитофона, под который они танцуют, переминаясь в обнимку на месте.

Все нормально, тридцать шесть и шесть.

И почему-то их обоюдный взрыв воспринимается спокойно, как ожидаемый, хотя до этого оба были уступчивы, дипломатичны, корректны, цивилизованы. И папа гляделся далеко не алкашом — накануне уезда дочери утром перед работой сделал зарядку, тридцать три раза отжался от пола (зал считал, после двадцатого раза впадая в уважительное удивление). Поэтому, когда он, папа, руку о бортик ванны методически рассаживает, превозмогая адскую боль и слезы по ее причине, — зрители верят: здоровый, сильный, даже из ряда вон сильный папа. Просто ванны квартирные делают из того же, видимо, материала, что и атомные подводные лодки стратегического назначения — ладонью их по пьяни не сокрушишь. Да и мама — вполне приличная мама, с грамотной речью, с железными нервами, с железной памятью на каждый, по ее словам, день и всякий час, проведенный рядом с мужем в долгом ее, ясно что верном браке. Просто все железное, если и не переламывается, не плющится, не режется на куски, не рубится на части — все равно со временем ржавеет и распадается.

А дети уже взрослые, умные, зрячие. Да ведь распад нынешний, что вокруг, сам в глаза лезет мелочностью, низменностью страстишек и отношений, в уши забивается тупыми и грязными анекдотами и ругательствами. И когда мальчик отстраняется от девочки, понимаешь — он, еще и на мину не наступавший, уже подорвавшийся сапер. И когда его приятель, знаток глупых анекдотов, объясняет этой парочке способ перестать видеть и чувствовать себя — догадываешься: он, еще не живший, уже беженец из жизни. Сознательный. Изобретательный. Возможно, уже невозвращенец.

В спектакле дети своих родителей кучкуются и взаимодействуют на антресолях жизни, на верхнем ее этаже, на специально построенном и вознесенном над полом, над землей, помосте. Родители на этой высоте не появляются — они внизу, где ванна и грязное белье в ней, и рядом, куда дети спускаются только за выпивкой, сигаретами, за родительскими деньгами на билеты. Но есть в спектакле и третий ярус. Куда родители уже не попали, а их дети — еще. Это уровень, где только солдаты. Уже ничем не связанные с жизнью людей, юных и пожилых. На этом уровне не живут, а жизнь уничтожают. И в первую очередь — свою. Там раскидывают руки в стороны, как крылья. Там кончается спектакль жизни. Ясно, что тот, кто сочинял эту пьесу и ставил ее, знаком со всеми тремя уровнями, раз их выстроил средствами театра. Непривычными для нас средствами необычного здесь театра. Зовут его, странно свободного, талантливого и умного, — Виктор Шамиров.

Это, поверьте, нечто особенное.

14.01.2011
Редактировать статью

— Иосиф Леонидович, интересовались ли вы историей своей семьи? Из каких мест родом ваши предки?

— Ваш отец воевал?

— Ваши родители не имели никакого отношения к искусству. Когда вы решили связать свою жизнь с театром?

— Все очень просто — я довольно рано стал понимать, что мне хочется что-то делать: сочинять, строить дом, быть капитаном корабля, играть на музыкальных инструментах, а еще лучше — дирижировать. В первом классе я вообще хотел стать писателем! У меня счастливейшая и замечательная жизнь. Я атеист, хоть и понимаю, что существуют величайшие законы бытия, познать которые невозможно ни с помощью Талмуда, ни с помощью Библии или Корана. Б-г внутри меня, и я несу ответственность за самого себя. Естественно, я не сумасшедший и понимаю, что в любой момент могу попасть под машину или провалиться в пропасть. Более того, со мной это бывало, ведь я занимаюсь гонками и пару раз оказывался на краю гибели. Тем не менее, в том, что зависит от меня, виновен только я.

— По-вашему, каждый человек — кузнец своего счастья?

— Значит вы психолог?

— Режиссура — это и есть практическая психология!

— Иосиф Леонидович, я знаю, что вы еще и преподаете. Как вам работается со студентами? Вы строгий педагог?

— Я занимаюсь этим уже много лет и думаю, что я — квалифицированный преподаватель. Я преподавал в ВГИКЕ, РГГУ, вел курс по теории драмы и мастерству актера в Рочестерском университете в США. Веду мастер-классы, летние школы во многих зарубежных учебных заведениях.

— Когда же вы все успеваете?

— Успеваю много, но, во-первых, я пользуюсь техникой, а, во-вторых, мало сплю. К тому же, у меня квалифицированные помощники, которым я очень доверяю. В ГИТИСе я веду две мастерские — актерскую и режиссерскую. В этом мне помогают очень сильные педагоги. В театре у меня есть ассистенты по всем направлениям: по труппе, по зарубежной деятельности, по постановочной части, по СМИ и так далее.

— Вы эмоциональный человек?

— К сожалению, я ужасно эмоциональный. Бывает такое, что вдруг мне кажется, что меня все бросили, никто не любит. Здесь, как говорится, меня можно брать голыми руками.

— Иосиф Леонидович, есть ли что-то такое, чем вам бы непременно хотелось заняться?

— Вы родились и выросли в Одессе. Как часто удается выбираться на родину?

— В Одессе я бываю часто. Несколько лет назад власти города подарили мне квартиру. Предыдущий мэр Одессы, которого я очень уважаю, Эдуард Иосифович Гурвиц, очень много сделал для города: перенес памятник Потемкину, восстановил памятник Екатерине, привел в порядок весь центр. Он и решил собирать в городе всех разъехавшихся одесситов путем выдачи квартир и приглашений на всевозможные фестивали. Кстати, этим летом под эгидой городских властей произошло событие, которого мы ждали 20 лет — наш театр сыграл в Одессе грандиозные гастроли. Более того, власти города предложили мне стать художественным руководителем театра, на что я им ответил своим предложением — сделать лучший в мире театр. На это нужны деньги, энергия, огромное желание, а получилось так, что предыдущая администрация выступила с предложением, на которое я откликнулся, а новая — молчит. Одесса — город, который дал миру огромное количество замечательных писателей, композиторов, режиссеров, актеров, художников — а себе не взял ничего. На сегодняшний день одесское театральное искусство находится в жутком упадке. Мне очень обидно, и я бы хотел сделать все, что от меня зависит, чтобы эту ситуацию изменить. Я даже придумал проект уникального, который играл бы только одесскую программу. Дело в желании — деньги найдутся.

— Используете ли вы в своих постановках одесские мотивы?

— По какому принципу вы отбираете авторов?

— Я каждый день читаю пьесы и выбираю те, которые имеют отношение к моей жизни, и мне есть, что по этому поводу сочинить. Я должен понимать, зачем человек купит билет, придет в зрительный зал и сядет на то место, где я сижу и говорю артистам, что нужно оставить, а что — исправить. Я формирую для него некое зрелище, структуру и опыт, в котором он будет участвовать. Читаю, например, очередную пьесу Жени Гришковца, рассказывающую о том, как человек хочет купить себе дом. Все просто — он хочет купить себе дом, ходит и одалживает по друзьям деньги. Я понимаю, что зал будет откликаться, и не ошибаюсь — этот спектакль с интересом смотрят люди богатые и не очень, те, кто купил себе уже не один дом, и те, кто никогда не смогут купить себе жилье.