Чтобы не болеть раком в америке

Ежегодно от раковых заболеваний страдает 11 миллионов человек в мире, примерно 8 миллионов из них каждый год умирают от этого заболевания. Злокачественная опухоль - вторая самая распространенная причина смертности после инфаркта. От рака умирает больше людей, чем от малярии, СПИДа и туберкулеза вместе взятых.

По поводу злокачественных опухолей или рака бытует гораздо больше заблуждений, чем о других болезнях. Это не удивительно, потому что даже для специалистов рак представляет собой загадку. Слишком много здесь причин и взаимосвязей, чтобы их все осознать, понять и еще попытаться вылечить.

Поразительно, но у каждого народа есть свои собственные легенды о раке. Многие люди, прежде всего, в индустриально развитых странах переоценивают влияние окружающей среды. Вместе с тем они часто игнорируют простой факт, что болезнь напрямую зависит от них самих.

По данным международной организации UICC, каждый второй опрошенный считает, что алкоголь безвреден – главное, больше есть фруктов и овощей, которые якобы могут предотвратить развитие раковых заболеваний. Особенной популярностью пользуется легенда: тот, кто переживает большой стресс, получает в результате злокачественную опухоль.

А теперь 10 самых стойких заблуждений по данным UICC.

1. В старости люди меньше подвержены риску заболеть раком.

Это не так! Раковые клетки размножаются независимо от возраста. Возраст тут совершенно ни при чем. Чем старше человек, тем больше шансов заболеть раком. По статистике, средний возраст женщин, заболевших раком, - 69 лет, у мужчин - 67 лет. Для раннего распознавания, например, рака груди необходимо проходить маммографию. Тоже самое относится к профилактике прямой кишки или раннего обнаружения рака кожи.

2. Опасность заболеть раком одинакова как для женщин, так и для мужчин.

Неверно. Мужчины, по статистике, в 3 раза чаще заболевают раком кожи, чем женщины. Это происходит из-за более частого облучения эпителия у мужчин, которые больше находятся под воздействием солнечных лучей.

Возможно, из-за меньшего содержания антиоксидантов, чем у женщин. Чтобы гарантировать защиту кожного покрова от рака, мужчины должны лучше защищаться от солнечного излучения чем женщины. У мужчин тоже бывает рак грудной железы.

Поскольку карцинома груди у мужчин распознается позже, чем у представительниц слабого пола, шансы у них намного хуже, чем у женщин. По данным института им. Роберта Коха в Берлине, ежегодно раком груди заболевают примерно 400 мужчин, в то время как у женщин таких случаев приходится 43 000.

3. От алкоголя нельзя заболеть раком.

В странах с высоким доходом на душу населения, например как Австрия, Испания, Греция, Австралия и США, 42 % людей полагают, что алкоголь неопасен для здоровья. В странах со средним доходом, как Турции, Румыния и Сербия, только 26 % опрошенных считают алкоголь безвредным. В странах с более низким доходом: Кения и Нигерия только 15 % не видят связи между потреблением спиртных напитков и раком.

На самом деле, чем больше человек потребляет спиртных напитков, тем выше риск заболеть раком. Слишком большое количество алкоголя может вести к раку печени, поджелудочной железы и раку пищевода. Научно-исследовательский центр по изучению раковых заболеваний в Гейдельберге называет 7 причин риска раковых заболеваний.

У женщин алкоголь благоприятствует развитию рака груди и рака слизистой оболочки матки. Из-за слишком большого количества алкоголя в организме сокращается выработка гормона эстрогена. Алкоголь и курение повышают не только риск заполучить рак легких. Никотин благоприятствует также развитию рака шеи матки!

4. Тот, кто мало ест фруктов, имеет более высокий шанс заболеть раком.

Так думает более половины всех опрошенных в богатых странах. Действительно, фрукты и овощи могут защищать от развития опухоли. Однако, их значение сильно переоценивается. Защитная функция фруктов и овощей, как доказано, гораздо снижается потреблением спиртных напитков.

Вопрос, что вызывает раковые заболевания, до сих пор спорен. Вегетарианцы или спортсмены, словом те, кто потребляют большое количество фруктов и овощей, безусловно сбрасывают лишний вес. Бесспорно и то, что избыточный вес многократно увеличивает риск заболеть раком.

7. Стрессы и загрязнение окружающей среды приводят к раку.

57 % опрошенных полагают, что стрессы, а 78 % , что загрязнение атмосферы, приводят к развитию онкологических заболеваний. При этом они оценили опасность этих факторов гораздо выше, нежели алкоголь. Эксперты уверены в обратном, стресс - это не фактор риска для образования злокачественной опухоли. Загрязнение атмосферного воздуха приводит скорее к астме и к хроническим заболеваниям легких. Насколько это может вызывать рак – спорно.

Исследования американских ученых доказывают, что вредные вещества могут быть опасны скорее для новорожденных, чем для вынашивающих их матерей. Через плаценту в организм ребенка попадают опасные субстанции, которые поражают гены, что впоследствии грозит развитием лейкемии. Отдельные эксперты полагают это недоказанным.

6. Рак - это смертный приговор.

Прежде всего, так считают в развивающихся странах. В более бедных странах 48 % респондентов придерживаются мнения, что рак неизлечим. В странах со средним доходом таких всего лишь 17 %, а в богатых странах - 39 %. Данное заблуждение очень опасно, поскольку при диагностике рака большинство перестает бороться за жизнь и не желает принимать меры к профилактике раковых заболеваний.

На ранней стадии рак можно вылечить! Прежде всего это касается следующих видов рака: рака грудной железы, рака шейки матки, рака прямой кишки, рака кожи (меланомы). Шансы вылечить рак легких представляются незначительными.

7. Раковые клетки, благодаря хирургическому вмешательству или радиотерапии, только еще больше размножаются.

8. Лекарства не облегчают боли при раке.

Все зависит от характера заболевания. Современные медикаменты могут помочь при сильных болях. Онкологи придерживаются рекомендаций Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ): применяются лекарства в зависимости от интенсивности боли – от простых медикаментозных средств (например, Ibuprofen, Diclofenac) до морфия.

9. Витамины защищают от рака.

Если верить медицинским исследованиям, то таблетки с поливитаминами совсем не способствуют уменьшению риска заболеть раком – и уж ни в коем случае не могут его излечить. Скорее наоборот: все больше экспертов критически смотрят на разноцветные пилюли. Особенно тревогу медики забили в 90-х годах, когда курильщикам давали таблетки бета-каротина, а у них раковые клетки, вместо того, чтобы уменьшаться, наоборот только росли. Кроме того, содержащийся в витаминах элемент селен ни только не оказывает существенного влияния, а скорее может повышать риск заболеть диабетом.

10. Солнцезащитный крем защищает от рака кожи.

Последнее наиболее часто обсуждаемое заблуждение, в которое верится все меньше. Многие чересчур уверовали в силу солнцезащитных кремов, но действительность, увы, как всегда обманчива. Вследствие этого часто подвергают себя более сильному воздействию солнечных лучей.

Понятно, ведь люди тешили себя обманчивой иллюзией надежности крема при принятии солнечных ванн. Наиболее лучшей защитой, чем солнцезащитный крем, служит одежда. И чем плотнее и темнее материал, тем лучше.

Названы страны, где самая высокая и самая низкая заболеваемость раком и смертность от онкологии

Текст: Юрий Данилов
Фото: nrt24.ru

Американский научно-исследовательский институт IHME (The Institute for Health Metrics and Evaluation) опубликовал результаты масштабного исследования Global Burden of Disease (GBD). Названы страны, где больше всего выявляется злокачественных новообразований, где самая высокая смертность от рака.

Число заболевших и умерших от рака за минувшее десятилетие выросло во всём мире почти на треть. Главными убийцами являют рак лёгких, рак желудка и прямой кишки, молочной железы и кожи.

Какие же страны внесли самый весомый вклад в скорбный список жертв рака? Ученые дали ответ на этот вопрос. Он может показаться парадоксальным.

Вот страны, где больше всего выявлено заболевших в 2016 году (на 100 тысяч жителей):

Австралия (743,8)
Новая Зеландия (542,8)
Соединенные Штаты Америки (532,9)
Нидерланды (477,3)
Люксембург (455,4)
Исландия (455,0)
Норвегия (446,1)
Великобритания (438,6)
Ирландия (429,7)
Дания (421,7)

А вот государства, где реже всего диагностируют рак:

Сирия (85,0)
Бутан (86,0)
Алжир (86,7)
Непал (90,7)
Оман (94,9)
Мальдивы (101,3)
Шри-Ланка (101,6)
Нигер (102,3)
Тимор (105,9)
Индия (106,6)

Россия в середине списка в обоих случаях, что, наверное, не так уж плохо.

Как объяснить, что в развитых странах чаще диагностируют злокачественные новообразования, чем в развивающихся? С одной стороны, развитая медицина позволяет диагностировать онкологические заболевания на ранних стадиях. С другой – в странах третьего мира люди, по-видимому, не успевают заболеть раком и умирают (погибают) от других причин. Яркий пример – Сирия. Да и диагностика там. сами понимаете, какая.

А вот страны, где отмечена наибольшая смертность от онкологических заболеваний:

Монголия (272,1)
Зимбабве (245,8)
Доминика (203,1)
Венгрия (202,7)
Гренада (201,0)
Уругвай (190,6)
Тонга (189,7)
Северная Корея (188,7)
Сент-Винсент и Гренадины (183,1)
Хорватия (180,2)

Обратная сторона медали – страны с самой низкой смертностью от всех видов рака:

Сирия (67,4)
Алжир (67,5)
Оман (69,2)
Мальдивы (72,0)
Шри-Ланка (74,7)
Бутан (78,6)
Узбекистан (80,6)
Никарагуа (80,9)
Марокко (81,0)
Катар (81,6)

Основную тенденцию выявить трудно, но всё-таки можно сказать, что в развитых странах рак более распространён.

Обращает на себя внимание повышенный уровень заболеваемости и смертности от рака печени и желудка в Монголии, колоректального рака в Венгрии, рака лёгких в Северной Корее, рака желудка в Южной Корее, рака кожи в Австралии и щитовидной железы в Исландии.

Мужское здоровье требует очень тщательного и бережного к себе отношения. Ведь запущенные заболевания очень сильно могут влиять на мужскую силу и даже привести к бесплодию. Вашему вниманию самые основные признаки простатита , заметив которые, необходимо сразу же обращаться к врачу.

— Хотелось с вами, как с человеком, который за время распространения COVID в США — и главным образом в Нью-Йорке, в своём Facebook написавшим буквально книгу про то, как Нью-Йорк переживал COVID, поговорить про то, как это было. Как это началось?

— Для меня это, наверное, началось с тех же самых социальных сетей, где вдруг неожиданно в январе начали обсуждать этот странный вирус. Что происходит в Китае, про ситуацию в Ухани. Было довольно много информации по этому поводу, вся очень противоречивая. Честно говоря, большую часть февраля я думал, что это будет очередная азиатская штука, которая так до нас никогда и не дойдёт или дойдёт в виде каких-то спорадических случаев, о которых надо знать, но которые, скорее всего, не станут нашей проблемой.

— Так думали большинство врачей ведь, да?

— Да, у нас в больнице были какие-то обучающие программы по поводу COVID, но всё это напоминало ситуацию с вирусом Эбола в 2014 году. То, что знать об этом надо, может быть, вас это коснётся, но в итоге Эболы в Нью-Йорке был ровно один случай, а во всех Соединённых Штатах штук пять. С COVID получилось совсем не так, и то, что происходит что-то неладное, начали понимать где-то в конце февраля, когда тестов не было, а случаев фиксировалось всё больше и больше.

Тогда уже было понятно, что в таком городе, как Нью-Йорк, хорошим это закончиться не может — с точки зрения массового распространения инфекции. То есть у нас не было никаких систем профилактики этого.

— Какие карантинные мероприятия были введены в Нью-Йорке?

— Карантин в Нью-Йорке ввели 22 марта, объявили локдаун. 16 марта закрыли школы. Закрыли офисы, рестораны. В принципе, рекомендовали ездить на метро только необходимым сотрудникам больниц и магазинов. Сделали всё, чтобы поезда перестали быть очагом распространения, но в итоге они всё равно заполнялись. Какой-никакой карантин соблюдался. Но ввели его очень поздно. Город объявил карантин только 22 марта.

— Сколько было аппаратов ИВЛ в городе, когда стало понятно, что их может не хватить?

— В самом Нью-Йорке на восемь миллионов жителей было около тысячи реанимационных коек. Когда всё начиналось в марте, скорость появления новых очень тяжёлых пациентов открыла нам глаза на то, что этих коек, скорее всего, не хватит.

— А почему так мало?

— Их хватало. Даже в самые плохие сезоны, во время эпидемии гриппа H1N1, проблем не было. Именно в таких эпидемиологических ситуациях Нью-Йорку не требовалось больше ресурсов.

— В итоге вам хватило аппаратов?

— Аппаратов хватило. В некоторых местах приходилось использовать операционные аппараты, учебные. Правительство штата, у которого был резерв аппаратов ИВЛ, рассылало их по больницам. С военных баз присылали армейские аппараты. Именно наших, больничных аппаратов хватило только на первую пару недель. Если бы нам не помогали, то до прохождения пика мы бы точно не справились.

В Нью-Йорке начали эпидемию с абсолютной нехваткой тестов. В тот момент в городе 70% тестов были положительными, потому что тестировали только пациентов, у которых подозрение на наличие инфекции было близко к 100%. Сотни человек в день поступали в больницы города.

На сравнительно небольшую больницу на 400 коек, с 25-коечной реанимацией в день было до 15 переводов на машины ИВЛ и госпитализация. На пике эпидемии в нашей больнице было около 500 пациентов и 45 пациентов на ИВЛ в реанимации. Это примерно в два раза больше тех цифр, с которыми мы обычно работаем.

— Давайте с вами, как с реаниматологом, поговорим вообще про ИВЛ. Отношение к ней менялось в целом по профессии. Мы понимали, что есть ситуации, когда невозможно не сажать человека на ИВЛ, но понимали также, что 80%, скорее всего, умрут, а 20%, возможно, выживут. Насколько использование такого масштабного количества аппаратов искусственной вентиляции лёгких было оправданно?

— ИВЛ — это поддерживающая терапия, она никак не влияет на саму болезнь. Она просто даёт пациенту шанс справиться с болезнью, поддерживая в общем неработающий орган. К сожалению, ИВЛ абсолютно противоестественная, это не тот процесс дыхания, к которому людей приспособила природа. Поэтому ИВЛ несёт множество проблем и осложнений, лёгкие повреждаются при искусственной вентиляции.

— А как они повреждаются?

— Повреждение может быть в результате давления, растягивания альвеол, повышенного внутрилёгочного воспаления. Это так называемая волиутравма, баротравма — травма повышенным давлением, которое требуется аппарату ИВЛ, чтобы доставить газовую смесь в лёгкие.

— Вы говорите, что у вас на пике было 500 человек. Сколько из них за время пандемии лежало на аппарате искусственной вентиляции лёгких, и сколько из них в процентах выжило?

— Именно острых у нас было максимум 45 человек. Это на пике эпидемии, где-то в начале апреля. Выживаемость в районе 45%, и около 30% сошли с ИВЛ. При этом до сих пор есть пациенты на аппаратах ИВЛ. Некоторые из них успешно сходят, для некоторых, к сожалению, есть вероятность, что им потребуется ИВЛ на многие месяцы, если не на всю жизнь. В итоге было приличное количество выздоровлений, то есть многие пациенты ушли домой после использования ИВЛ. Но, к сожалению, и инвалидизация, и летальность были достаточно высокие.

— То есть мы говорим о том, что не просто выживаемость, а выздоровление в среднем в районе 30%, да?

— Где-то так, да. Потому что, конечно, выжить, но остаться на аппарате ИВЛ, — тут философский вопрос, что лучше.

— Давайте поговорим о том, как применялись лекарства. Как менялось ваше представление о препаратах? С чего вы начинали?

— Мы начинали, как все, с гидроксихлорохина. До сих пор идёт такой пинг-понг, в какой ситуации и кому он показан. Мы довольно быстро поняли, что гидроксихлорохин не помогает пациентам именно в больнице. Когда началась дыхательная недостаточность, даже если пациентам не нужен аппарат ИВЛ, гидроксихлорохин никак не улучшал ситуацию. И мы довольно быстро от него отказались из-за побочных эффектов — у многих пациентов были проблемы с сердечными аритмиями.

— Мне кажется, что именно в реанимационной части течения болезни этот препарат малоэффективен. Во всяком случае, по нашим наблюдениям внутри больницы. Его роль важна именно при начале цитокинового шторма, при ранних симптомах развития дыхательной недостаточности, до того как пациентам нужна серьёзная кислородная поддержка. Если вовремя дать этот препарат нужным пациентам, то можно было избежать ситуации, когда пациентам требовалась ИВЛ, и, соответственно, их прогноз существенно улучшался.

— Кто обычные пациенты вашей клиники в Бруклине?

— Это больница для небогатых людей с не очень хорошими страховыми полисами, для местных жителей этого района Бруклина. Это достаточно бедный район, где высокая преступность, большое количество людей со множеством хронических заболеваний. Несомненно, такие больницы подверглись наиболее тяжёлому удару.

— Почему, с вашей точки зрения, COVID стал таким ударом именно по малоимущим? Почему люди с небольшим количеством денег, с плохими страховками, стали основным сегментом коронавирусной инфекции?

— Тут два фактора. Один социальный — это бедные люди, у которых нет ресурсов, они не могут работать удалённо, они зависят от своих не очень высокооплачиваемых работ. И это отсутствие денег предрасполагает к тому, что они живут в более скученной обстановке. Плюс более низкий уровень образования, недоверие к государственным ресурсам. Когда они слышат, что надо изолироваться, они не так серьёзно это воспринимают, как другие. Вторая часть именно медицинская. Хотя у этих людей и есть страховка для малоимущих, у большинства из них нет ни времени, ни возможности болеть.

— Такая большая нагрузка на медицинскую систему и такое большое количество официально зарегистрированных случаев и смертей — это такая американская статистика или всё-таки действительно на Америку пришёлся особый удар?

— Никто не может понять. Нет никаких данных о том, что в других частях США работает другой штамм вируса. Возможно, именно практически полная загруженность системы здравоохранения предрасполагает к худшим результатам. То есть смертность в Техасе ниже, потому что это огромная территория, меньше скученности людей и намного более мощная система здравоохранения по сравнению с Нью-Йорком.

Несомненно, сыграло роль то, что мы очень мало тестировали. На пике эпидемии у нас не хватало тестов, мы тестировали только по симптомам. Людям с какими-то не слишком типичными симптомами, у которых мог быть коронавирус, отказывались делать тест просто потому, что у них нет температуры за 38 градусов.

Я считаю, что тесты были нужны, и в намного большем количестве, чем были доступны тогда в Нью-Йорке. Мы до сих пор не знаем, сколько народу заболело.

— Американские больницы — они закрывались под коронавирус целиком, как российские, или отделениями?

— Нет, у нас закрывалось отделениями. Но меня поражало, что пропали почти все другие пациенты. Да, у нас отменили плановые операции и перевели все амбулаторные визиты на телемедицину. Но куда-то подевались все ситуации, с которыми мы имеем дело каждый день. И сейчас не совсем понятно, куда делись все панкреатиты, все тромбоэмболии, все кровотечения. Их было крайне мало. У нас было реанимационное отделение для пациентов без COVID, и в нём крайне редко появлялось больше трёх-четырех человек. Притом что наша реанимация обычно заполнена.

— Люди с хроническими болезнями просто боялись ходить в больницу, боялись заболеть там коронавирусом?

— К сожалению, это часть ситуации, да. Очень многие максимально задерживали свой визит в больницу, всеми силами пытаясь остаться дома. Потому что действительно было очень страшно.

— Спустя пять месяцев пандемии в таком крупном городе, как Нью-Йорк, что вы начали понимать про коронавирус и про такого рода масштабные эпидемии?

— Про коронавирус я понял, что главное — терпение. Не стоит бросаться сразу считать какую-то новую появившуюся информацию абсолютно верной. Потому что знания менялись в течение недель, если не дней, и это было очень странно. А ещё я с большой грустью осознал, что наша система здравоохранения вообще не приспособлена для больших потрясений.

То есть это вирус с летальностью в районе 1%. По идее, как может такая богатая, такая продвинутая в медицинском плане страна, как Америка, просто упасть на колени перед такой болезнью?

Но мы до сих пор не понимаем, что делать дальше. Мы в бесконечном карантине, мы боимся из него выходить, и это справедливо, потому что мы поняли, что наша система здравоохранения, которая может лечить какие-то совершенно безумные вещи, именно вот в такой ситуации, в ситуации массового количества заражённых, не слишком приспособлена.

— Почему так происходит? Потому что американская система здравоохранения рассчитана именно на огромные затраты страховой медицины или непосредственно больного и не обращает внимания на какую-то, как ей кажется, шелуху — на ОРВИ, на людей с небольшим доходом?

— Экономическая часть в этой ситуации присутствует. Действительно, выгодней делать плановые операции, выгодней лечить от редких дорогих болезней, чем лечить пациентов с какой-то массовой, но не такой интересной проблемой. К сожалению, мы просто жили очень много лет в достаточно комфортном мире, который мало изменялся, было мало таких медицинских потрясений.

Мы вроде как всё знали и примерно представляли, с чем мы будем иметь дело, но когда столкнулись с реальностью, оказалось, что она совсем не такая. И очень многих это потрясло. Многие мои коллеги, включая тех, кто был здесь и во время терактов 11 сентября, и во время эпидемии H1N1, они все были неприятно удивлены ситуацией с коронавирусом. Это было что-то беспрецедентное даже для них.

— Понимаем ли мы, что нам делать, когда случится следующая большая пандемия?

— Несомненно, какие-то уроки мы извлекли. Сейчас, в ситуации респираторного вируса, мы поняли, как работать с изоляцией, как работать с контактами, как накапливать средства защиты, как разобраться с нехваткой аппаратов ИВЛ, если таковая случится. А вот что будет следующим патогеном, мы точно не знаем.

— Что вы думаете: лечение или вакцинация?

Пока, к сожалению, большинство противовирусных препаратов в этой ситуации проваливаются. Мы так и не знаем, что работает в самом начале болезни, до того как состояние пациента ухудшится настолько, что потребуются всевозможные ресурсы для спасения жизни.

— То есть лечения пока нет. И если я правильно понимаю, в ближайшие полгода вряд ли оно появится.

Где-то к середине мая у нас практически исчезли все пациенты с тяжёлым течением коронавируса. Мы закрыли дополнительные реанимации. Сейчас, в общем, работаем как обычно. Я работаю в нескольких нью-йоркских больницах, и везде такая же ситуация.

— То есть тяжёлого течения практически нет. Сезонный вирус?

— Фактически сезонный вирус, да. Сейчас где-то в больнице есть пациент с коронавирусом, но в реанимации их нет, и они не попадают практически. При этом сезонный вирус в Нью-Йорке прошёл, а в Миннесоте, наоборот, сейчас идёт увеличение случаев. Пока очень непредсказуемая и очень странная эпидемиология. Но в Нью-Йорке, действительно, всё прошло именно по принципу очень быстрой экспоненты и очень резкого снижения.

Специально для этого материала мы поговорили с героинями информационной кампании Благотворительного Фонда Константина Хабенского #РАКЛЕЧИТСЯ, которые на собственном примере попытались объяснить, как можно помочь другу, который столкнулся с раком, а что — наоборот, может испортить отношения с онкобольным.

Наталья Чибисова, 4 года в ремиссии

Все эти чувства не проходят одним днём и зачастую люди боятся рассказать о своём диагнозе даже родственникам. Когда человек находится в таком состоянии, очень важно, чтобы рядом были люди, которые могут адекватно воспринимать ситуацию!

Во-первых, важно понимать и принимать диагноз заболевшего человека. Ни в коем случае нельзя недооценивать ситуацию. Диагноз рак — это правда серьезно и относиться к этому нужно соответствующе. Здесь важно соблюдать баланс. Например, когда я узнала об онкологии, некоторое время мне не хотелось рассказывать своим знакомым и даже близким друзьям о совсем диагнозе. И лишь спустя достаточно продолжительное время я нашла в себе силы это сделать. Мне захотелось поделиться с ними, потому что я поняла, что от друзей и близких я получу не сострадание и жалость, а поддержку: и моральную, и материальную, и физическую: иногда даже самое простое объятие может наполнить силами.

Наталья уже 4 года находится в ремиссии

Мне повезло, что в моем окружении оказались люди, которые были готовы помочь. Они просто брали и делали все, что было необходимо, а порой даже не спрашивали — просто интуитивно помогали. В начале мне было тяжело принимать их помощь. Я ощущала себя неполноценно, ущербно, чувствовался некий душевный надлом. Часто человек задумывается, что подумают про него, когда он открыто расскажет о своем диагнозе.

Я помню свои ощущения, как мне очень хотелось с кем-то посоветоваться и принять решение о дальнейшем лечении на основании достоверной информации, но, к сожалению, кроме интернета других источников не было. Конечно, был врач, который сухо излагал суть дела, предлагая конкретный план лечения. А мне уже нужно было решить, принимать этот план лечения или нет. Это было тяжело! Права на ошибку нет, как у сапера. Если бы в тот момент рядом со мной был человек, который мог бы ответить на все мои вопросы и дать мне ту информацию, которой так не хватало, то переживаний было бы значительно меньше. Тогда я справилась с поставленной задачей и приняла единственно верное для меня решение, но оно далось крайне тяжело. Это было серьезное испытание в моей жизни. Очень важно в такие моменты не закрыться и не остаться одному наедине с самим собой.

Думаю, что очень важным моментом является то, что человеку обязательно нужно выговориться и порассуждать не тему того, что произошло, почему это произошло и для чего это произошло. Почему болезнь пришла именно к нему. И в такие моменты лучше всего обратиться к профессионалу, а не к коллегам, друзьям и знакомым.

Не стоит воспринимать психолога, как человека в белом халате. Прежде всего, он — врач, который действительно сможет помочь. Несмотря на то, что в нашей стране культура общения с психологами еще только развивается, я считаю, что беседа психолога с онкобольным — это очень важный момент, а развитие психологической службы в онкодиспансерах просто необходимо. В свою очередь я могу дать совет всем, кто так или иначе сталкивается с онкологией у близких, знакомых и друзей. Никогда не навязывайте свою помощь, не задавайте слишком много вопросов, просто быть по-настоящему рядом — вот наивысшая ценность, которой вы можете обеспечить заболевшего. Пытайтесь делать все то, что вы делали для этого человека и раньше: зовите погулять, приходите на чай, рассказывайте новости из своей жизни, просите совета. Только тогда тот, кто так вам дорог, не будет закрываться и оставит шанс на продолжение жизни (а не болезни) для себя и всех окружающих.

Ольга Майер, в ремиссии 1 год

Ольга Майер в ремиссии уже год Фото: из личного архива

Мария Идрисова, готовится к трансплантации костного мозга

Вот, что точно не советую говорить (и я и мои другие знакомые в больнице сталкивались с подобным):

1) А у нас соседка пять лет назад умерла от твоего диагноза;

2) Ты держись и крепись!

3) А ты точно доверяешь врачам?

4) Я слышал, что рак лечится содой!

5) Давай я тебе БАДы принесу, зачем тебе больница?

"Мне намного проще, когда я чувствую себя не каким-то инопланетянином, вокруг которого что-то происходит и все стараются это показать, а обычным человеком, точно таким же, как и до постановки диагноза", говорит Мария Идрисова Фото: из личного архива

6) и самое ужасное, что только можно представить: уходи из больницы срочно, тебя не вылечат!

Ещё один тонкий момент: онкология и онкогематология зачастую подразумевает диету, и не просто ограничения в питании, а такую диету, от которой зависит жизнь пациента (без преувеличения), поэтому, прежде чем принести какую-либо еду в больницу, нужно спросить, что можно, а что нельзя. И как же любят родственники приносить и потом навязывать то, что представляет смертельную опасность. Толерантность должна быть во всем!

Мне кажется, что самые близкие люди пациента могли бы сделать что-то вроде обещания на перспективу, например, своему ребенку: сынок, когда ты поправишься, и врач разрешит нам — мы с папой повезём тебя в Карелию , так что давай, набирайся сил и подумай, где именно ты хотел бы там побывать! А дальше пациент, хоть и ненадолго, отключается от лечения и полностью погружается в фантазии, в которых он уже преодолел болезнь! Так он ещё и запрограммирует себя на успех.

ВАЖНО