Когда услышал диагноз рак


Всего мгновение, несколько слов — и под ногами разверзлась пропасть. Рак. Опухоль. Вердикт прозвучал из уст врача сочувственно. или резко. В России такой диагноз ставится ежегодно 475 тысячам человек*. И хотя сегодня онкологическое заболевание — не синоним смертного приговора (медицина в состоянии вылечить примерно половину больных), сообщение о нем всегда становится драмой для пациента и тяжелым испытанием для врача.

Пациенты по-прежнему часто упрекают их в холодности, равнодушии и почти оскорбительной торопливости в момент объявления вердикта. Вновь переживая боль, чувствуя протест и негодование, мужчины и женщины, с которыми мы говорили, возвращаются к минутам, навсегда изменившим их жизнь.

Мой доктор поступил как в анекдоте — вошел в палату и игривым тоном сказал: ну что, батенька, поздравляю, у вас рачок-с! Мне захотелось вытолкать его вон и потребовать, чтобы немедленно пришел кто-то, кто бы опроверг сказанное — главврач, министр здравоохранения, кто-нибудь.

Но в следующее мгновение я просто оцепенел. Пытался слушать — и не понимал, что он мне говорит. В голове немедленно стали тикать часики: вот и все, жизнь прошла, а я, старый идиот, не успел еще сделать так много! Моя жена умерла от рака тремя годами раньше, и об этом я тоже думал постоянно.

На самом деле я просто не понял, что произошло. Я не понял это и когда моей жене стало плохо, и когда дочь разрыдалась у телефона, услышав о моем диагнозе. Я осознал происходящее только через несколько дней: врач потребовал взять больничный.

Как себя вести, как поддержать близкого человека, у которого только что обнаружили онкологическое заболевание? Узнав о диагнозе, растерянные родные не знают, что делать дальше. Нередко они не могут признать серьезность ситуации и непроизвольно ведут себя так, словно рак — это нечто обычное.

Важно, чтобы и близкие выражали свои чувства, если в этом есть потребность, честно говорили о раке и его лечении (не забывая о том, что больной, возможно, сейчас не хочет о чем-то говорить или что-то слышать).

«Я буду всегда помнить тот день, когда мой гинеколог пришел в палату, где я лежала, чтобы сообщить, что у меня рак шейки матки. Шел дождь, он перевернул свой зонтик, и вода стекала на мои туфли.

Если ты врач, некоторые слова произносить особенно тяжело. Среди них — сообщение пациенту о том, что у него рак. Онколог Сергей Курков рассказывает об этих трудных моментах.

Psychologies: Каким образом лучше сказать пациенту о раке?

Каждому ли пациенту вы говорите правду?

Какие слова причиняют особую боль?

Я стараюсь понять, увидеть, как на пациента действуют мои слова и голос, и определяю, как лучше говорить именно с ним. Но предпочитаю мягкую правду: у вас тяжелое хроническое заболевание, которое требует длительного и сложного лечения. И это действительно так.

Что вы как врач чувствуете, объявляя диагноз?

Это ужасный момент. Прежде всего потому, что независимо от подхода я причиняю человеку ужасную боль. Но я не чувствую, что подписываю приговор. Для врача это начало новой битвы за человека, за качество его жизни — до конца. Пока пациент жив, он имеет право на качественную медицинскую помощь, на адекватное обезболивание, например.

Но в этой борьбе нередко остро ощущаешь свою беспомощность, ведь у любого онколога есть большой опыт неудач. Объявляя диагноз, невольно вспоминаешь тяжелые случаи, и может возникнуть страх вновь испытать поражение.

Возможно, они хотят действовать наилучшим образом, однако мне кажется, что такие ошибки непростительны. Если врач уважает больного, помнит, что он заслуживает того, чтобы отдать ему свое время и чувства, то сумеет сделать это сообщение менее разрушительным.

Митрополит Антоний Сурожский

Никогда мне не требовалось входить в ее комнату с улыбкой, в которой была бы ложь. Ни в какой момент нам не пришлось притворяться, будто жизнь побеждает, будто смерть, болезнь отступает, будто положение лучше, чем оно есть на самом деле.

Ни в какой момент мы не были лишены взаимной поддержки. Были моменты, когда моя мать чувствовала, что нуждается в помощи; тогда она звала, я приходил, и мы разговаривали о ее смерти, о моем одиночестве.

Порой, в другие моменты, мне была невыносима боль разлуки, тогда я приходил, и мы разговаривали об этом, и мать поддерживала меня и утешала. Наши отношения были глубоки и истинны, в них не было лжи, и поэтому они могли вместить всю правду до глубины.

И кроме того. Потому что смерть стояла рядом, потому что смерть могла прийти в любой миг, и тогда поздно будет что-либо исправить, — все должно было в любой миг выражать как можно совершеннее и полнее благоговение и любовь, которыми были полны наши отношения… Как ты подашь чашку чаю на подносе, каким движением поправишь подушки за спиной больного, как звучит твой голос — все это может стать выражением глубины отношений.

Узнав о неизлечимой болезни матери, сын сказал ей правду. и сумел сохранить глубокие отношения, взаимную любовь и поддержку. Личные воспоминания митрополита Антония дают нам надежду на то, что это возможно.

Главный миф, что рак – это полный жизненный крах

Виктор Делеви, медицинский психолог Самарского областного клинического онкологического диспансера

Человек, заболевший раком, так или иначе переживает экзистенциальный кризис. Привычная для человека жизнь рушится, а как жить дальше, он не знает; часто возникает страх будущего, ощущение жизненного тупика, обреченности.

Да, рак – это тяжелое и опасное заболевание. Но особенность этой болезни в том, что вокруг нее существует много мистики и мифологии. И основной миф – что это полный жизненный крах. Поэтому, когда человеку говорят, что у него или у его близкого рак, то по умолчанию это воспринимается как конец.

Но это далеко не так! Есть статистика, которая говорит о большом количестве успешных исходов лечения рака.

(Здесь и далее цитаты с форумов для онкобольных)

Но стадию отчаяния в большей или меньшей степени проходят все, просто не все это осознают. У каждого из нас есть страх смерти. У больного раком он становится близким, осязаемым. И дело не в том, чтобы перебороть страх, а в том, чтобы понять его причину, войти с ним с диалог – тогда он становится осознанным, с ним можно работать; перестает пугать то, что пугало раньше.


Задача онкопсихолога – создать человеку возможность найти в себе ресурсы, которые помогут ему искать новые возможности для эффективной жизни. Возможности, которые раньше были ему неизвестны или непонятны.

Вот пример из клинической практики. Молодая женщина, тяжелая форма рака. Есть реальная возможность благоприятного исхода операции, но понятно, что в дальнейшем предстоит пожизненная инвалидность. Кроме того, на фоне болезни у нее произошел и крах личных отношений.

Хорошо зная те ограничения, которые неизбежны после операции, она от нее отказалась. Основной мотив – жизнь потеряла смысл, поэтому так жить она не хочет и не будет. Здесь первой задачей психолога было, образно говоря, удержать человека на краю (а любой намек на суицид требует пристального внимания).

В результате кропотливой работы удалось получить ее согласие на операцию. Операция прошла удачно, но и после нее пациентка была в крайне подавленном состоянии, говорила мало и в основном – о бессмысленности дальнейшей жизни.

Дальше в психологической реабилитации акцент был сделан на ее системе ценностей и жизненных смыслах, а также на собственной идентичности.

Как бы изменилась жизненная роль: вместо человека обреченного стал появляться человек, все больше верящий в свои возможности. Это стало стартовой точкой для осмысления и освоения все новых перспектив. То есть – возвращения к жизни. И теперь, общаясь с ней, вы можете видеть активную, целеустремленную молодую женщину.


Особая психологическая ситуация складывается в семьях, где существует проблема онкологического заболевания. Работа с родственниками больного – это очень важная и трудная история, они сами нуждаются в психологической помощи. Причем эта помощь необходима на любом этапе и при любом исходе болезни их близкого человека.

Во время болезни близкого от родственников требуется много психологических ресурсов для помощи больному. В случае трагического исхода у родственников возникает не только чувство потери, но и чувство вины. Надо помочь им выжить и обрести стабильность.


Пациентка сказала: А жизнь-то у меня была не такая плохая!


Пациента сопровождает множество страхов. Онкологическое заболевание очень мифологизировано, и человек боится даже не болезни, а мифов, связанных с ней.

Но боязнь – это нормальная реакция. Страх нас оберегает, но его нужно хотя бы проговорить. Мы объясняем, что и стадия маленькая, и прогнозы хорошие, и медицина на высоком уровне.

Поэтому и слезы во время нашего общения тоже могут быть нужны, потому что если у человека существует запрет на проявление внутренних эмоций, то все равно когда-то нужно дать им выход.


Пациент понял: лучше жить так, чем не жить совсем

Галина Ткаченко, медицинский психолог Российского онкологического центра им. Н.Н. Блохина, канд. психол. наук

Онкопсихология в нашей стране достаточно молодое направление. Одним из основателей в России, как мне кажется, является Гнездилов Андрей Владимирович.

Сначала к нам в больницах относились с непониманием: для врачей, которые привыкли лечить лекарствами, лечить словом было странно. В то время даже было не принято говорить о диагнозах. И сперва мы учились в основном на клинических работах зарубежных психиатров и первый опыт перенимали от них. Только спустя какое-то время врачи начали видеть результат нашей работы, и сейчас онкопсихологи очень востребованы.


Например, несколько лет назад ко мне в кабинет постучался пациент – дедушка лет семидесяти. Сказал, что его сосед после операции лежит замкнутый и угрюмый и все время прячет под подушку какие-то лекарства. Оказалось, что после операции он стал инвалидом, упал духом. Этому пациенту было около 40 лет. Жена, двое маленьких детей.

Именно он был основным добытчиком в семье, принимал важные решения. Случившееся буквально парализовало его волю. Медикаментозное лечение, назначенное психиатром, не избавило его от страданий и унижения, которые он испытывал. Он не хотел жить, отказывался от дальнейшего лечения.

Мы с ним долго беседовали о том, что он и сейчас, пока восстанавливается, уже может посильно помогать семье. Через какое-то время этот пациент сам нашел меня и сказал, что понял: лучше жить так, чем не жить совсем.

Этот случай – пример того, как работают онкопсихологи, как помогают пациентам преодолеть психологическую травму, связанную с болезнью, как стараются найти у человека мотивацию к жизни, внутренние резервы в сложной ситуации.

У пациента должны быть планы на жизнь – это снижает стресс

Наверное, больше всего меня волнуют звонки родителей, у которых болеют дети, и беспомощных стариков по вопросам медицинской поддержки. Тяжело, когда нет помощи в обычных вещах.


Я веду и очное консультирование, и на телефонной линии. Конечно, когда есть контакт глаза в глаза, то появляется и уверенность, что помощь более эффективна, но в любом случае главное – дать понять, что человек не один.

И у пациента обязательно должны быть планы, пусть и краткосрочные – на год-два-три. Мы даже говорим о том, что один из выходов из кризиса – планирование, например, своего путешествия. У человека не будет неопределенности в жизни. Это снижает стресс.


Быть рядом – это слушать, слышать, поддержать человека словом. В глубине души каждый хочет, чтобы его пожалели. Иногда человек находится в таком шоковом состоянии и растерянности, что я не слышу в его голосе вообще никакой энергии, пациент не принимает болезнь. До этой стадии принятия доходят не все, а ведь нужно еще и найти в себе силы для борьбы.

  • Признаки заболеваний (80)
  • ГМО польза или вред (50)
  • Гомеопатия (50)
  • Лженаука в медицине (50)
  • ПРАВДА О ПРИВИВКАХ (50)
  • ЗДОРОВЬЕ (50)
  • ЗДРАВООХРАНЕНИЕ (50)
  • Новости здравоохранения (49)
  • СИМПТОМЫ И ЛЕЧЕНИЕ ЗАБОЛЕВАНИЙ (49)
  • МЕДИЦИНСКАЯ ПРАВДА (49)
  • МЕДИЦИНА ЗА РУБЕЖОМ (49)
  • ВРАЧИ И ПАЦИЕНТЫ (49)
  • МЕДИЦИНА (48)
  • Непридуманные истории пациентов (47)
  • МИНЗДРАВ (46)
  • ЗДОРОВАЯ РОССИЯ (45)
  • Фармацевтическая и продовольственная мафия Броуер (40)
  • КРИЗИС МЕДИЦИНЫ (40)
  • НАРОДНЫЙ ФРОНТ РОССИИ (38)
  • ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ ЛЕКАРСТВ (38)
  • ПРОФИЛАКТИКА ЗАБОЛЕВАНИЙ (31)
  • Полезные советы (28)
  • ЗДОРОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ (26)
  • МЕДИЦИНСКИЙ ЮМОР (17)
  • МЕДИЦИНА И ЗДОРОВЬЕ (10)
  • ЛЕЧЕНИЕ, ПРИЧИНЫ И ПРОФИЛАКТИКА ЗАБОЛЕВАНИЙ (9)
  • ВЛАДИМИР ПОПОВ. БОЖЕСТВЕННАЯ СИСТЕМА (6)
  • Все (882)


Психолог Инна Пасечник рассказала о собственном опыте онкологического заболевания, о том, как надо и не надо разговаривать с больными, что помогает перенести болезнь и для чего все это было.

Свой-то диагноз я получила практически с самого начала: у меня был рак молочной железы, а на УЗИ есть очень четкие признаки – структура опухоли, структура сосудов вокруг. Другое дело, что официально диагноз подтверждается потом – когда берут цитологию. Но пока ты ходишь по врачам и подтверждаешь свой диагноз – уже ощущаешь себя онкологическим больным.

Не могу сказать, что в этот момент ты сталкиваешься с конечностью своего бытия, но твой мир разваливается, лишается точки опоры, и вообще непонятно, что с этим делать.

И хорошо, если рядом оказывается какой-то активный человек, который тебя берет и ведет, куда нужно, потому что самому начать действовать в этом состоянии очень тяжело. Это действительно шок.
Дайте мне следующих четыре шага!

На мой взгляд, не так важно, насколько, сообщая диагноз, с тобой нежно и душевно говорят. Важно, чтобы тут же следом сказали, куда идти и что делать. Тут же сообщили лечебные перспективы – то есть, не перспективы жизни, смерти и длительность выживания, а какие сейчас есть способы химиотерапии – хоть какие-то точки опоры.

В этот момент ты чувствуешь себя как в глубоком тумане, и тебе нужна шпаргалка. Нужен человек, который просто составил бы с тобой план действий. В этом смысле, если у тебя уже есть расписание, — легче.

Вначале на человека обрушивается масса исследований. И, если тебе подробно их расписали, их даже можно попробовать пройти самому.

Но допускаю, что есть такие люди, которые в этот момент ложатся на диван и отказываются шевелиться в принципе.

По-моему, родственники в этот момент тоже находятся в состоянии паники, но они как раз способны начать быстро действовать. На этой панике можно многое успеть: такой человек берет своего больного и тащит по врачам.

Семья должна была очень долго находиться в стрессе, или там должны быть сильно порушены отношения, чтобы в ней не нашлось ни одного человека, который в этой ситуации не начал бы действовать.

Еще имеет смысл отличать рецидив от первичного диагноза, потому что при рецидиве человек уже знает все, через что ему нужно будет пройти при лечении. И, мне кажется, рецидив страшнее. Сейчас страх стал меньше, но, по крайней мере, в первые годы я искренне не знала, что я буду делать, если у меня вдруг выявят рецидив. Я не чувствовала сил проходить все это лечение заново.

Закон для родственников: выносим эмоции из круга

Еще у меня был страх за родственников, мысль о том, что они известия о моем диагнозе просто не перенесут. Это были какие-то мои размышлизмы, потому что о чем они думали на самом деле, — неизвестно.

Я уже начинала лечиться, но маме про свой диагноз сказать так и не могла.

Вообще родственники оказались посильнее, чем мне думалось.
Конечно, потом, спустя несколько месяцев после начала моего лечения с ними что-то происходило.

У родственников онкологических больных есть такой закон: схема похожа на циклические кольца, в центре которых находится больной. Он может вываливать свои эмоции на свой ближний круг, они – вываливают свои дальше вовне. То есть, больной не должен встречаться с эмоциями своих родственников.

Хотя я за них очень переживала, мне хотелось, чтобы родственники в этот момент где-то получили помощь, но они этого не делали.

При первичном диагнозе есть несколько стадий. После шока накатывает дикое отвращение к себе, мысль, что ты – бракованный.

Еще помню, что в самом начале у меня было оцепенение настолько, что я вообще не очень понимала, что со мной происходит в плане эмоций.

Потому что на волне от этих переживаний можно перестать есть или спать.

А реакция на персен была забавная: видимо, меня отпускал гиперстресс, и я начинала рыдать. Причем если меня спрашивали, о чем я рыдаю, сказать я не могла. Но ты сидишь и рыдаешь о своей тяжелой участи. И в этот момент ты не то чтобы ощущаешь, что ты конечен – это просто какое-то вселенское горе.

Наверное, человеку надо дать отрыдаться и не бояться этого.

И все время происходит дефицит информации. Чтобы выжить, когда только-только поставили диагноз и начинается интенсивное лечение, нужно учитывать, что у больного в этот момент абсолютно туннельная жизнь.

Жизнь измеряется походами к врачу. Если это химиотерапия, ты живешь от одного сеанса до другого- перспективы нет никакой. Но это же становится поддержкой – ты, по крайней мере, знаешь, куда перекидываешь следующий якорь или, как у альпинистов, — где вбиваешь следующий страховочный крюк.

Потому что сил планировать свою жизнь нет, и встречаться с вечностью – тоже.

В этот момент кажется, что какая-то конкретика дает опору. Собственно, поэтому начинают писать на форумы… Есть, например, такой прекрасный форум – по-моему, это Ленинградский областной онкодиспансер. Он хорошо известен среди онкологических больных, потому что там врачи отвечают на вопросы. Притом, что мне, например, там не дали никакой дополнительной информации. Потому что лечение онкологии у нас, слава Богу, проходит по мировым стандартам. В этом смысле они просто еще раз расписали протокол, который мне выписали ранее. Это было необходимо, чтобы что-то еще чуть-чуть узнать и понять.

В этот момент к миру привязывает только конкретика.

Есть ли смысл отвлекать больного

Должен быть баланс.

Попытаться просто повести человека в театр и поговорить с ним о чем-то постороннем – не работает.

И не нужно думать, что ты сейчас найдешь какое-то волшебное слово, которое тут же спасет, и все будут счастливы. Просто побыть и послушать.

Здесь нет правильных слов, надо просто не бояться быть рядом.

У нас не принято об этом говорить, но на самом деле лечение противное и неприятное. И тогда либо ты бодришься и делаешь вид, что ты огурцом, но тогда твоя боль остается с тобой и преследует тебя долго.

И для меня было важно то, что я смогла все время активного лечения сохранять работу и еще сумела заняться рисованием.

Помню, что было между химиями. Там после первой совсем выворачивает, а после второй – уже вроде ничего, только очень кости болят. И вот так дней пять ты переломаешься, а потом еще есть две недели, когда, в принципе, можно жить. И в этот момент я закрывала больничный и шла на работу.

Я очень благодарна своему работодателю, который сказал: «Не вопрос.

Как не надо разговаривать с больным

Не хочу ругать никого из докторов, просто я много их прошла, так положено…

И я помню, как мой палатный врач, хотя, в целом, она возилась со мной очень много, все пыталась сделать так, чтобы я сама приняла решение, какую операцию хочу. А я принять его не могла: с одной стороны, были какие-то доводы о безопасности, с другой, — я была молодая барышня двадцати семи лет, и совсем уродовать свое тело не хотелось.

А врач все ходила ко мне… У нее, конечно, было собственное мнение, но она ждала, что я подпишу эту бумажку, и сама решу, какое правильное лечение мне назначить. Вот это было издевательство.

Помню, мне только поставили диагноз, еще, по-моему, даже не прооперировали. Я ни хрена не понимаю – и тут меня начинают давить этими процентами пятилетней выживаемости… Помню, что эмоционально я всегда все трактовала себе во вред.

— В твоем случае с таким-то лечением у нас пятилетняя выживаемость – семьдесят процентов.
— Как семьдесят? Это так мало! А тридцать – так много!

И это при том, что я все-таки, человек, который условно имеет отношение к медицине, у меня много друзей медиков.

Может быть, не стоило со мной говорить про эти проценты, а говорить нормальным человеческим языком.

С больничными тоже была забавная ситуация, хотя, возможно, сейчас все поменялось. По идее, их должен был выписывать мне мой онкодиспансер.

Не оставлять пациентов наедине друг с другом

Я не могу здесь никого винить, но сам процесс хождения по учреждениям, в который попадает онкологический больной, — ужасен. Сейчас, по-моему, количество клинических диспансеров расширили, а тогда их было совсем немного, и они были дико перегружены.

И внутри этих учреждений творится ад, потому что там – большое количество безумных людей, которым либо только что поставили диагноз, либо уже прооперировали.

И они все сидят в одном коридоре – нас много и мы в одной лодке. И абсолютно убивает поставленность на поток, когда у врача нет времени даже поговорить.

Еще там есть такие забавные опции, когда, например, подкалывают радиоактивный изотоп, чтобы посмотреть, нет ли поражения костей. Но, чтобы он в костях распространился, нужно ждать порядка трех часов. Для таких больных выделяют специальную комнату, поскольку считается, что ты можешь излучать некоторую радиацию.

В тех местах, где из подобных комнат действительно не выпускают, это три часа отстойно оборудованного помещения с какими-то драными креслами, где абсолютно нечем заняться. Ты сидишь в компании еще десяти-двенадцати таких же пациентов и ждешь. И эти люди могут быть оптимистичны, рассказывать, как в плане лечения у них все получается, но вообще это все просто убивает.

Поэтому возвращаться на обследования из года в год все труднее.

Сразу после лечения, пока ты достаточно напуган, на обследования ходишь регулярно. Но это же всегда такой труд: надо пойти, отстоять очередь, записаться…

В итоге, если нет никаких острых проявлений, человек просто начинает жить своей жизнью. И я в этом смысле – не исключение. Потому что, особенно если это делать прямым путем, то это – испытание. Ты идешь, отстаиваешь очередь, через две недели твой врач-онколог тебя принимает, дает три направление – на УЗИ, на сцинтиграфию (исследование костей) и на КТ. И ты тоже записываешься, и везде ждешь.

В итоге вместо декабря доходишь до диспансера к февралю, и еще месяц делаешь обследования. На следующий год раскачиваешься, дай Бог, к маю, и то – при активном участии всяких небезразличных к тебе людей.

Потому что страшно, а службы, которая сама бы отслеживала пациентов и вела запись, — нет.

На самом деле, по-моему, такая служба – это было бы очень здорово.

Для сравнения: у меня приятель долго жил в Англии. У него такая фамилия, что пол непонятен, тем более – они не сильно разбираются в наших фамилиях.

Так вот, он, конечно, мальчик, но шесть лет, пока он жил в Англии, ему каждый месяц приходила бумажка о том, что надо пройти скрининг на рак шейки матки.

А вот мой районный онкодиспансер – организация абсолютно бесполезная.

При этом про себя они не забывали и регулярно заполняли мою карту несуществующими обследованиями. Но мне не звонили ни разу.

Когда происходит выход из туннельного мышления? Наверное, спустя какое-то время после выхода из фазы тяжелого лечения. Лечение может еще какое-то время длиться, но оно уже не так привязано по времени и не такое мучительное.

Когда прекращается необходимость регулярного посещения врачей, наступает даже некоторая растерянность. Хорошо, если в этот момент есть возможность вернуться к работе или придумать себе какие-то регулярные занятия.

Я вспоминаю, когда мне удалось расслабиться. Наверное, после лечения прошел год.

Спустя уже достаточное количество лет я стала замечать у себя травматические последствия. Например, очень долго не могла вписаться в нормальный размеренный образ жизни – как начала бежать, так и не могла остановиться.

У меня было безумное количество работ, и, в конце концов, этим перегрузом я начала медленно себя убивать. Но казалось: я остановлюсь – и опять случиться страшное.

Страх остановиться и отпустить жизнь был такой же невменяемый. Из этой травматики мне потом пришлось выбираться еще несколько лет.

До этого произнести что-то на эту тему у меня не поворачивался язык.

Сказать про себя, что я здорова, я смогла, только когда немного стала регулировать темп своей жизни. Когда смерть на пятки перестала наступать.

Для чего все это было?

Я стала мягче, менее категорична, я стала допускать, что другие люди живут, как умеют, и я не в праве это изменить.

Александр Александрович возглавляет маммологический кабинет в знаменитой лечкомиссии. Прием окончен, но молодые женщины остаются в очереди и громко спорят - одна перепутала время приема, другая нервничает, не зная, каким рекомендациям следовать, третья спешит и потому раздражена…

- И вы откажете таким в операции?

- Да. Вдруг после удаления начнет жаловаться, что ей удалили здоровый орган? У нее нет показаний, только страх. Если у мамы, бабушки, сестры, тети был рак яичника, кишечника или молочной железы, женщине предлагается пройти исследование на носительство мутаций в генах BRCA 1,2 (его проводят в РНПЦ онкологии в Боровлянах и в Минском городском онкодиспансере. – Ред.). Если мутация выявлена - риск рака молочной железы может достигать 85%, такая женщина вправе сделать операцию по удалению груди. Это решается консилиумом врачей. Обычно это делают женщины после 35 лет, выносив и родив детей. Так делала Анжелина Джоли.

- Как долго может развиваться в груди раковая опухоль?

- От момента зарождения опухоли до клинической манифестации в среднем проходит от 8 до 10 лет. Исключения составляют агрессивные опухоли, где время удвоения опухоли составляет менее 35 дней. Описаны и единичные случаи, где удвоения опухоли происходило за три дня.

- Правда, что рак груди диагностируют в основном женщинам после 45 лет?

- Рак очень помолодел, у меня есть 20-ти и 30-летние пациентки. Но пик – 50-65 лет. Все влияет: образ жизни, экология, стрессы, урбанизация. Наши предки работали на свежем воздухе, неспешно. А сейчас какие темпы жизни.

- Сегодня стараются выполнить органосохраняющие операции, если не удается – ставят эндопротезы. 1-2 стадия - ранние раки, излечиваемость 85-95% и пятилетняя выживаемость. При третьей стадии излечение - от 10 до 50%. С четвертой все зависит от того, где отдаленные метастазы, самое непрогнозируемое - головной мозг и позвоночник.

- Бывает, что 4-я стадия, а женщина ничего не знала и не чувствовала?

- Говорят, что к раку могут привести и травмы груди, они так опасны?

- Да, от момента травмы до определения опухоли в среднем проходит порядка пяти-восьми лет. Никаких щипков, тем более ударов! В этом смысле я бы не рекомендовал бокс и подобные травматичные виды спорта.

- Многие спорят: в климаксе женщине нужно назначать гормоны или нет? Боятся, что гормоны спровоцируют развитие опухоли…

Бывает, наоборот: приливы 20-30 раз в день, за ночь три раза переодевается, вся потеет, возникают проблемы с сердцем, так называемые кардиомиопатии, остеопороз – ей нужно дать ЗГТ, чтобы улучшить качество жизни.

- Маммографию назначают после 50-ти, но если рак молодеет, может, следует раньше? Его же не выявляют при УЗИ?

- Выявляют, современная техника высчитывает даже плотность груди, процедура называется эластография, - Александр Александрович открывает на аппарате УЗИ сохраненное исследование пациентки, поясняя, что на черно-белом изображении обнаружить рак трудно, на ранних стадиях он не имеет четких контуров. Но доктор нажимает кнопку - и картинка окрашивается в яркие цвета. Огненно-рыжее пятно – и есть рак.

- Это точно?

И не нужно бояться, если вы вдруг сами нашли опухоль, 80% из них доброкачественные. Но даже если обнаружили рак – не пугайтесь, он лечится, и только доктор знает какой из 3000 методов лечения (и это только на первой стадии!) подойдет конкретному пациенту.


Если высок риск генетического наследования онкозаболеваний, женщине больше 35-ти и у нее есть дети, она вправе сделать операцию по удалению груди. Именно так поступила несколько лет назад актриса Анджелина Джоли. Фото: justjared.com

- Как здоровая женщина может поддержать здоровье груди? Говорят, помогает капуста, а еще селен…

- Капустный лист может лишь снять отечность. Некоторые налегают на капусту в надежде увеличить грудь. Больше она станет, только если подложить капусту в лифчик (улыбается). А селен помогает, главное не переборщить с дозой. Суточная доза селена – это три зубка чеснока, 50 граммов свиного сала или 200 граммов деревенской сметаны, а еще хороша кокосовая стружка.

Александр Поддубный начинал карьеру в Минском областном роддоме, с 1998 года - врач-маммолог Минского областного роддома и частных медцентров. С 2006 года работает в Республиканском клиническом медицинском центре Управделами президента РБ, заведующий маммологическим кабинетом. Врач высшей квалификационной категории.

Читайте также: